Темные источники - Борген Юхан - Страница 12

– Надеюсь, ты проведешь этот вечер со мной и с мамой, – предложил он неожиданно для себя самого: у него были совсем другие планы.

Она посмотрела на него, тоже с неожиданной нежностью.

– Думаешь, это будет удобно, Вилфред?

Он за руку вытянул мать из женской толпы.

– Кристина пойдет с нами! – восторженно сказал он. Фру Саген тотчас выказала радость, какую от нее ждали. – Мы угостим ее селедкой! – негромко и весело воскликнул Вилфред. Он хотел нынче вечером доставлять радость им обеим. – Только имей в виду – селедкой, которая будет селедкой… – Он бросил заговорщический взгляд на Кристину, которая засмеялась в ответ.

Мать покосилась на них с подозрением. Ее всегда пугали приливы его восторженности. «Он никогда не умеет вовремя остановиться», – говорил дядя Мартин.

– Насчет селедки ничего обещать не могу, – спокойно ответила она. – Но что верно, то верно, Кристина, у тебя золотые руки. За что ты ни возьмешься, все у тебя спорится. Неужели ты проделываешь это каждый вечер?

– Три раза в неделю, дорогая, – ответила Кристина, умеряя ее восторги, но обрадованная похвалой. – А по утрам мы готовим настоящую еду, которую распределяем среди самых нуждающихся.

Вилфреда кольнуло в сердце. Он подумал о своих приятелях и о многих, многих других завсегдатаях ресторанов, расположенных в пяти минутах ходьбы отсюда. Наступал тот самый час, когда обеденные залы заполнялись до отказа и усталые официанты, с потускневшей улыбкой подносящие шампанское бледнолицым бездельникам, которые проводят время на бирже и у неумолкающих телефонов, всерьез брались за дело. Его место за столом, за любым столом, где поднятая рука означает: еще шампанского, сейчас пустует. Он вызвал бы Селину – девушку с дразнящими волосами и дразнящим телом. Но сейчас ему не хочется предавать своих. Он вернулся в свое благонравное детство, в ту его часть, где все было благонравно.

После ухода Кристины – она была верна себе: не хотела, чтобы ее провожали, – мать и сын сидели в эркере, глядя на море. Все лебеди-лодки уже стояли на причале, покрытые брезентом: детям пора спать. Она налила ему стакан неприкосновенного виски дяди Мартина, того, которым он снабжал ее для своих личных надобностей. Звук капель, льющихся в стакан, один нарушал тишину в комнате.

– Сама не знаю, – сказала она с легкой улыбкой в голосе и с легкой печалью, уместной после интересно и приятно проведенного дня, в котором участвовало прошлое.

– Чего ты не знаешь, мама?

– Да нет, я просто подумала, забыла о чем… Как по-твоему, ей это доставляет удовольствие? – И фру Сусанна вдруг взглянула прямо в глаза сыну, чтобы наконец что-то узнать – наконец и ей этого захотелось.

– Ты имеешь в виду Кристину? Думаю, что доставляет… Я понимаю, что ты хочешь сказать, мама, – перебил он сам себя. – Ты не очень-то веришь в ее деятельность, ты считаешь, что люди придумывают себе занятия, чтобы… чтобы…

– Вот именно, – сказала она, – чтобы… Ты тоже не знаешь для чего. Может, чтобы чем-то заняться – и забыться?

– Или для того, чтобы жить, мама. Для некоторых это очень серьезный вопрос.

Она проглотила пилюлю, как всегда проглатывала замечания о том, что люди нуждаются в средствах к существованию.

– Само собой, – неопределенно отозвалась она. – Все это, конечно, превосходно. А ты сам?..

Вопрос прозвучал несколько неожиданно. Так бывало с ней и прежде. Оберегаешь и поддразниваешь ее в должной пропорции, памятуя о ее отрешенности от превратностей здешнего мира, и вдруг, на тебе, она сама проявляет неожиданную прямолинейность.

– Я сам? – переспросил он.

– Да, ты сам – в житейском смысле, – сказала она, снова становясь уклончивой. Она не хотела добиваться ответа, не хотела знать всерьез.

– Хочешь повторить вслед за своим братом Мартином, что пора, мол, мальчику заняться делом?

– Дорогой мой, я имела в виду лишь…

– Да ведь это вполне естественное требование. И, учитывая, что мой опекун считает изучение истории искусств пустейшим занятием, я договорился кое с кем из моих друзей, что они приобщат меня к так называемой практической жизни. Период моих занятий искусством закончился – это было увлечение переходного возраста. – Он коротко усмехнулся.

Сегодня он хотел доставлять ей радость. Но не хотел себя связывать. Он просто хотел, чтобы, когда он уйдет, у нее на душе было хорошо и спокойно. Он вопросительным жестом приподнял драгоценную бутылку дяди Мартина, она едва заметно кивнула. Виски, прохладное и жгучее одновременно, омочило ему горло. Да, он порадует ее чем только сможет.

– Но это вовсе не означает, что надо предать забвению все, чему меня выучили вы с дядей Рене.

– Я не считаю, что история искусств – пустое занятие, – спокойно сказала она и стала глядеть на фьорд. – И, по-моему, печально и глупо, что ты перестал заниматься музыкой. Мне совсем не по душе эта нынешняя деятельность, если ты имеешь в виду ее, и меня совсем не радует, что ты водишься с людьми, которые зарабатывают так много денег.

Она произнесла это с неожиданной твердостью и против обыкновения вполне связно. Стало быть, она обо всем этом думала, он по-прежнему был предметом ее забот.

– Дорогая мама, – сказал он, усевшись на низкий подоконник лицом к морю. – Я думал, ты обрадуешься, если я чем-нибудь займусь, а в наше время единственное стоящее дело – это загребать деньги.

– Только не в моих глазах, – быстро возразила она. – Да, да, я знаю, вы говорите, что мне рассуждать легко: я обеспечена – но разве это такой большой грех? Да, к счастью, я обеспечена и рада, что могу не слышать об этих отвратительных людях, которые высунув язык мечутся между биржей и еще бог весть чем, чтобы в свободное время еще пуще щеголять своими дурными манерами… – Она поднялась в необычной для нее запальчивости и стояла, глядя на темный залив. Послышался шум поезда, который прошел под окнами, разбрасывая искры в темноте. Когда шум затих, она продолжала: – Ты думаешь, я не вижу их здесь в заливе, когда они катаются на своих роскошных яхтах? Они непристойны, они сами и их девицы… Кстати, о девицах, в «Космораме» идет чудесный фильм с Хенни Портен «Женщина, на которой не женятся».

Он почувствовал, что она глядит на него. Стало быть, она к чему-то клонит. В таком случае намек на фильм был слишком уж прозрачен. Его охватила тревога, к тому же он подумал, что пора уходить. Ночь еще только начиналась. Он торопливо допил виски дяди Мартина.

– Как видно, они считают, что настало их время! – сказал он с напускной беспечностью.

– Как видно… – Она отошла от окна. – Тебе, наверное, пора, – сказала она мягко, но с призвуком горечи. – Я хочу, чтобы ты знал одно – по-моему, тебе вовсе не надо торопиться и пускаться в так называемые практические дела – вообще в какие-нибудь дела ради этой цели.

Он подумал: «Неужели матери так ревнивы по самой своей природе? Неужели она не может примириться с тем, что у меня есть эта девушка, хотя знает, что у меня были до нее многие другие, неужели не может примириться только потому, что слышала о ней и что она привлекает к себе внимание?» Он решил ее удивить. Он снова сел и весело сказал:

– Ты меня гонишь, мама? Да нет же, не бойся, я больше не прикоснусь к драгоценному дядиному снадобью.

Она подошла к нему ближе, успокоенная, она снова была в его власти, как в былые дни, как всегда. Она сама взяла бутылку и налила ему. Взяла рюмку и налила несколько капель себе тоже.

– И что вам только нравится в этом виски? – спросила она, поперхнувшись, и со смехом закашлялась.

Победа над ней давалась слишком легко. Он был тронут. Так, видно, бывает всегда, когда в нем бьют светлые источники и он хочет радовать, только радовать – ее, всех других, самого себя. Он сел, повернувшись к ней лицом, и взял ее за обе руки.

– В моей комнате все осталось, как прежде? – Он тут же пожалел о своих словах, он опять переиграл, он знал, что она будет счастлива, если он вернется домой. Но он не хотел, чтобы это было воспринято как намек.