Рыцарь и ведьма - Дэвис Мэгги - Страница 13

Идэйн опустилась на колени и пила из ручья до тех пор, пока у нее не перехватило дыхание. Вода была чудесной, даже нужнее пищи. С того момента, как она проснулась с полным морской соли ртом, она так сильно страдала от жажды, что боялась умереть.

Идэйн присела и вытерла губы тыльной стороной ладони. Молодой рыцарь отогнул овечью шкуру, в которую был завернут обед пастуха, и замер, глядя на покрытый странными прожилками белый шар, оказавшийся внутри.

Если бы Идэйн саму не терзал смертельный голод, она бы рассмеялась при виде выражения его лица.

– Что это? – спросил Магнус таким тоном, будто не мог поверить глазам своим. Или обонянию. – Да хранит нас святой Георгий! Конечно, это несъедобно!

И в эту минуту Идэйн поняла, что красивый молодой рыцарь никогда в жизни не испытывал голод. По крайней мере настолько, чтобы есть грубую крестьянскую пищу. Она снова присела на корточки.

– Тебе ведь случалось есть пудинг из мясных обрезков, – сказала она. – Это то же самое. Только туда добавлена ячменная и овсяная мука, а приготовлен он в овечьем желудке.

– Приготовлен в овечьем желудке, – пробормотал Магнус. – Мне доводилось есть свиные и говяжьи рубцы. Это мое любимое блюдо. Но этот пудинг ни на что не похож.

Он взял пастушеский пудинг, понюхал его. Идэйн заметила, что он вздрогнул и отшатнулся.

– Матерь божия! А ты-то откуда знаешь? Ты уверена, что это то, о чем только что сказала?

Идэйн пожала плечами.

– Все, кто живет на этом побережье, знают, что такое хаггис[7]. Пастухи готовят его после того, как зарежут овцу. Они даже говорят, что он долго и хорошо сохраняется. Иногда они весь сезон, когда пасут овец, питаются хаггисом. Просто зарывают его в…

– Неважно, – торопливо ответил Магнус. – Можешь больше не просвещать меня на этот счет.

Он срезал верхнюю оболочку и осторожно отрезал себе кусок. Положил в рот, подержал некоторое время, потом наконец решился проглотить. Со все еще недоуменным выражением лица отрезал еще кусок и предложил ей.

Идэйн взяла его и тут же съела. Она была голодна, к тому же пастушья еда была для нее не внове. Когда она жила в монастыре Сен-Сюльпис, иногда горцы уделяли сиротам часть своей пищи. Обычно это случалось по осени, когда пастухи пригоняли на убой свои стада.

И все же хаггис был не столь сытной едой, как твердая колбаса, которую шотландцы изготовляли из овечьих кишок, набивая их мясными обрезками, приправляя диким чесноком и мукой из желудей. Такую пищу можно было хранить месяцами и в любую погоду. Пастуха легко можно было отличить по одежде, потому что после такой трапезы он мог сколько угодно находиться на ветру в одной рубашке и никакой холод не был ему страшен.

После того как они поели и напились из ручья, рыцарь снял плащ и повесил его на ветку дерева.

– Мы должны попытаться смыть соль с одежды и кожи, – сказал он. – Если не сделаем этого, кожа воспалится и будет зудеть. Моряки предупреждали меня об этом.

Он подошел к ручью, сел на берегу и стянул сапоги. Потом перешел ручей вброд, снял камзол, но меч оставил на поясе, пока не скрылся из виду.

Идэйн последовала за ним к воде, радуясь возможности вымыть руки после хаггиса. Она тоже сняла плащ и, вздохнув, повесила на дерево.

По правде говоря, для купания было слишком холодно. Даже и подумать было страшно о том, чтобы снять одежду на таком ветру. Вода в ручье была ледяной. Но влажное, пропитанное солью платье и шерстяная нижняя сорочка Идэйн прилипали к телу, поэтому она медленно распустила шнуровку платья, и оно скользнуло в ручей.

Глядя на платье у своих ног, Идэйн гадала, как ей удастся согреться, пока высохнет одежда. Даже стоять под лучами солнца было явно недостаточно, чтобы согреться, и Идэйн дрожала от холода.

Она сняла сорочку и бросила ее туда же, куда и платье. Если ее одежда хоть когда-нибудь высохнет, она по крайней мере будет чувствовать себя чистой и ей будет удобно.

Набрав воду сложенными лодочкой руками, она плеснула ее себе на ноги, пытаясь не вскрикнуть от холода, потом вымыла плечи «руки до локтей. Наконец дошла очередь до груди и живота, но тут уж ей не удалось удержаться от крика, а потом, поливая свое тело, она глухо стонала.

Но, боже милостивый, несмотря на все усилия, соль все-таки не смывалась. Даже после того как она попыталась оттереть тело песком, Идэйн чувствовала, что кожа ее осталась липкой.

Она взяла из ручья свою сорочку и выжала ее, потом воспользовалась ею, чтобы вытереть тело. Кожа зудела, и, где бы она ни дотронулась до нее мокрой тканью, та становилась красной, как дикое яблоко. Но в конце концов липкую морскую соль все же удалось смыть.

Дрожа, как в лихорадке, Идэйн начала топтать свое платье, стараясь таким образом выдавить из него соль, потом подняла, выжала и бросила его на берег. Теперь на ней оставались только полотняные панталоны, доходившие до колен. Красными окоченевшими пальцами она развязала ленты и тесемки и сняла их.

Чтобы вымыть из них всю соль и отстирать до белизны, было недостаточно их топтать, но Идэйн уже так замерзла, что ей просто пришлось сплясать на них джигу, чтобы не окоченеть совсем. Ее ноги, стоявшие в ледяной воде ручья, настолько замерзли, что она почти не чувствовала их.

Близился полдень, и солнце медленно плыло по небу. То место в ручье, где стояла Идэйн, оказалось в тени. Ветер стонал и завывал в ветвях деревьев, и от этого руки и ноги девушки покрылись гусиной кожей.

Идэйн принялась выплясывать, высоко поднимая колени, как делают танцующие пастухи. Ноги ее молотили по лежащим в воде панталонам. Она хлопала в ладоши и трясла над головой руками, но после нескольких минут такого танца сердце ее бешено забилось. Все тело ее горело, и теперь она уже чувствовала пальцы ног.

Панталоны были основательно отстираны и выполосканы, но Идэйн не останавливалась. Святые угодники! Она убедилась, что если будет продолжать свою пляску, то согреется совсем, и потому продолжала кружиться.

Идэйн пришлось остановиться, чтобы передохнуть, но теперь ей стало гораздо теплее. Она надеялась, что не порвала свои панталоны настолько, что их уже невозможно будет починить.

Остановившись на мгновение, она почувствовала, что не одна здесь, и обнаружила его. Рыцарь, босоногий и одетый только в обтягивающие штаны, стоял в ручье недалеко от нее с обнаженным мечом в руке.

Волосы его были еще влажными и ниспадали на плечи темно-рыжими прядями. Он, оцепенев на месте, не сводил глаз с Идэйн, будто набрел на лесного духа или увидел привидение.

– Я слышал, ты кричала, – сказал он хрипло.

6

И это было правдой: Магнус подумал, что на девушку кто-то напал. Он услышал ее крики и, поспешно натянув штаны на мокрое тело, побежал к ней, как безумный, вообразив, что на нее напаяй дикие шотландцы, В мыслях он уже видел, как они срывают с нее одежду, швыряют на землю и, возможно, уже удовлетворяют свою похоть.

Вместо этого он увидел такую сцену, от которой потерял дар речи, Здесь, посреди ручья, в сердце шотландских гор, перед ним предстало зрелище, какого ни один добрый христианин в мире и вообразить не мог. И уж, конечно, ничего подобного нельзя было представить при ярком дневном свете.

От этого видения волосы на голове вставали дыбом, потому что, как ему было известно из древних легенд, такие ручьи населяют русалки.

Он увидел духа, явившегося к нему из древних языческих времен и, должно быть, исторгнутого адом: это существо бешено кружилось в каком-то демоническом танце. И в то же время этот дух, стройный и золотоволосый, совершенно нагой и невероятно прекрасный, в неверном мерцании света под деревьями молотил себя руками, издавая при этом пронзительные крики.

Прошла минута, прежде чем Магнус понял, что принял их за крики о помощи.

И в ту же секунду водяной или лесной демон увидел его и остановился. Идэйн смотрела на него, задыхаясь, расширенными от ужаса глазами, и, видимо, была слишком удивлена и напугана, чтобы прикрыть свое тело.