Река - Бондарев Юрий Васильевич - Страница 1

Юрий Бондарев

РЕКА

1

Сильный ветер шумел в вершинах островов, и вместе с шумом деревьев доносилось беспокойное кряканье озябших уток. Уже больше двух часов плот несло по быстрине, и не было видно ни берегов, ни неба. Подняв воротник куртки, Аня сидела на ящиках и, сжимаясь от холода, смотрела в темноту, где давно исчезли огоньки Таежска. Только позавчера, после пересадки с поезда на самолет внутренней линии, она прибыла в сибирский этот городок, старинный, купеческий, с современными громкоговорителями на улицах, усыпанных пожелтевшей хвоей, и там, в один день получив назначение, не найдя в себе смелости расспросить подробно о новом месте, плыла теперь в геологическую партию на плоту с совершенно незнакомыми людьми. Было ей сейчас неспокойно, как было уже неспокойно и во время полуторачасового полета на потряхивающем самолете, и не проходило ощущение странного сна, который должен вот-вот оборваться. Но все было реально: растаяли в непроницаемой тьме желтые искорки дебаркадерных фонарей, она сидела на ящиках, и от порывов ветра в конце плота разгорался багровый жарок трубки, поскрипывало равномерно весло, черным пятном проявлялась человеческая фигура, — и, будто вырываясь из сна, Аня наконец спросила неуверенно:

— Мы нигде не остановимся?

Раскаленный уголек трубки колыхнулся, осветил фосфорически блеснувший циферблат ручных часов, хрипловатый голос ответил из темноты:

— Два с половиной часа в пути. Что вы не спите, доктор? Ночевок на берегу не будет трое суток. Ложитесь возле Свиридова на ящики и спите себе.

«А что сейчас в Москве?» — подумала Аня, пряча лицо в воротник и представила затихающие к ночи улицы, тихий свет фонарей на асфальте, зеленые огоньки такси на опустевших стоянках. «Да, да, а письма сюда будут идти больше недели…»

— Замерзли, доктор?

— Нет, нет! — сказала она быстро и открыла глаза.

Ветер расчищал небо; над высоким левым берегом, в прорехах туч ныряя, цепляясь за побеленные вершины тайги, катилась луна, становилось то сумеречно, то ясно. Аня, привыкшая к темноте, с удивлением увидела весь плот — ящики, брезент, на нем спящего под тулупом геолога Свиридова и второго геолога Кедрина, подошедшего к ней от весла: с обоими ее познакомили утром в управлении «Нефтеразведки», и она только знала их фамилии.

Расставив ноги, Кедрин стоял возле, луна высвечивала его широкоскулое лицо, замкнутое, хмурое; просторная куртка с откинутым дождевым капюшоном делала его необычно широким и тяжелым, и еще утром, когда знакомили их в Таежске, Аня подумала, что он своим мрачноватым и неуклюжим видом был похож не на геолога, каких встречала не раз в Москве, а на какого-то немолодого зверобоя, каких никогда не встречала.

— Продрогли ведь, доктор? — сказал Кедрин. — Луна появилась, вроде веселее стало. Ну ладно, это лирика… — Он усмехнулся. — Вы как, мозолей боитесь? Или, простите, для медицины очень бережете ручки?

— Почему вы это спрашиваете? — не поняла Аня и зябко засунула руки в рукава. — Странно как-то…

Он, медля отвечать ей, пососал трубку, проследил, как пронизанные лунным светом белые клочки дыма унеслись к черной воде, затем после молчания сказал почти грубовато:

— Идите сюда, доктор!

— Зачем?

— Идите, не задавайте вопросов! — повторил он настойчиво и медвежьей развалкой двинулся к веслу. — Здесь я за вас отвечаю, а мне поручено доставить вас в сохранности.

Аня слезла с ящика и тихо подошла, вглядываясь в его лицо.

— Я вас не понимаю.

— Становитесь сюда. Берите весло. Вот так. Ясно? Держите плот посередине… Движение веслом вправо и влево. Наука примитивная, но согреетесь — гарантирую, — и, не ожидая ответа, сел на ящики, выбил трубку о доски, добавил: — Не стесняйтесь, работайте, только мозолей на ручках не бойтесь!

— Но я не пробовала ни разу, — проговорила Аня с робостью. — Я должна управлять веслом? Вы… серьезно говорите?

— Совершенно серьезно. Попробуйте, я же вам сказал.

От волнения, от студеного воздуха у нее заныли зубы, она вправо и влево с усилием повела веслом, вырывавшимся из ее рук, и рядом заскрипела уключина, забурлила вода, — тяжко покачиваясь, плот скользил, несся по быстрине — и, как в непрекращающемся сне, Аня со страхом оглянулась на Кедрина, который молча сидел в накинутом на плечи тулупе, темным силуэтом выделяясь на ящиках, среди залитой холодным лунным светом реки; долго спустя он проговорил вроде бы насмешливым голосом:

— Если не согрелись, доктор, поработайте еще минут двадцать.

2

«Где это я? Что со мной?» — подумала Аня, просыпаясь, сразу почувствовала жжение в ладонях, томительную боль в плечах и, вспомнив ночь, высвободилась из тулупа, изумленно огляделась. Было серое утро, над головой клубящаяся туча закрыла полнеба, на востоке, сдавленная этой тучей и зубчатой кромкой лесов, сквозила узкая щель мутной зари. Пахло дождем. Со свинцовых плесов с беспокойным кряканьем подымались тучи диких уток и, покружившись над рекой, летели в тайгу — должно быть, на тихие озера.

— А, Анечка! Как спали?..

За веслом уже стоял, притоптывал сапогами геолог Свиридов, весь помятый, розовый после сна, грыз яблоко, вертел оживленно головой, взглядывая на небо, на Аню, а возле ног его из дверцы железной походной печки краснел огонь. Улыбаясь, он поспешно в знак приветствия поднял руку, растопырив пальцы, и обрадованно помахал Ане, как давней знакомой.

— С пасмурным вас утром в тайге, Анечка! — И приятным тенорком пропел: — Эх, дороги, пыль да туман… Так вроде, да? А у нас дорога не пыльная. Воздух, ветер, вода… Хотите яблочек, дефицитных в тайге? Кисловаты, но ничего!

— Подождите, умоюсь. Я сейчас.

— Верно. Этого не учел, виноват. Никогда ведь не умывались сибирской водой. Эт-то деликатес. За деньги продавать надо.

Он засмеялся, поворочал веслом, для деликатности подождал, пока Аня умылась, затем, кряхтя добродушно, присел против нее на ящик, протянул вынутое из вещмешка яблоко, сказал:

— Пожалуйста, кушайте на здоровье. Витамин, — и повернулся к затухающей печке: — Хозяйство целое. Не греет на ветру. Но и цыган от холода под сетью спасался. Знаете, нет?

Свиридов весело потирал руки, мягкая улыбка играла на полных губах, блестели передние золотые зубы; весь он был приятно полный, приветливый, домашний, со здоровым румянцем, с ямочкой на подбородке — и Аня подумала: если бы он жил в городе, то, наверно, любил бы выезжать летом на дачу, бегать с авоськой по магазинам, разговаривать с соседями в электричке.

Она откусила яблоко и сказала удивленно:

— Холодное какое!

Свиридов поощрительно пошевелил мохнатыми бровями, спросил:

— Ну как, Анечка, ваша ночная вахта? Привыкаете? Нравится вам у нас здесь, а?

— Ничего, — ответила Аня, — правда, я не привыкла…

— Ничего? Что ж, так сказать, успокаиваете сами себя? Рад, рад!

— Почему?

— Как вам сказать? — Свиридов смешливо оттопырил нижнюю губу. — Я, знаете, пять лет без передышки в тайге. Бродяга, да и только. Родной дом — куст, земля — постель, медведь — приятель.

— Смотрите! — крикнула Аня, глядя на реку.

Около лесистого, будто дымящегося вершинами острова плот понесло в узкую, взбесившуюся протоку. На острове мрачно, густо, наклоняясь в одну сторону, зашумели деревья. Вода свинцово замерцала, и стало темно, глухо, как в осенние сумерки. В небе слепяще распорол тучи неестественно фиолетовый свет, и гром загрохотал над тайгой так, словно выворачивал с корнями, ломал деревья. Потом, приближаясь, по тайге пронесся настигающий шорох, крупные капли застучали по мутной воде вокруг плота, и вокруг яростно зашумело: пошел дождь, ледяной, резкий, секущий.

— Под брезент, Анечка, быстро!

И она, задохнувшись от холодного сплошного потока, почувствовала, как Свиридов набросил на ее голову край брезента, и тотчас увидела: Кедрин, разбуженный этим криком и дождем, заспанный, резко откинул тулуп, поглядел, как бы ничего не понимая, на реку и вскочил, недовольно хмурясь, бросил Свиридову: