Искушение - Бондарев Юрий Васильевич - Страница 42

– Дмитрий Семенович Веретенников, мы виделись только издали… Вы не представляете, какую радость ваш приезд доставил мне и доставит Никите Борисовичу. Вас ждали утром и весьма беспокоились. Потом все решили, что вы сегодня не приедете. Поэтому все на охоте. Неслыханная досада! Но я на страже, жду вас и полностью в вашем распоряжении, Игорь Мстиславович! Мы немедленно можем экипироваться в охотничьи доспехи и на катере двинуться в сторону Лазурного острова. Валерия… Валерия Павловна, вам с нами будет также интересно, уверяю и гарантирую. Бить утку влёт – зрелище волнующее… Извини великодушно, удобно ли мне будет называть тебя по имени и на «ты»?

– Удобно. Почему ты не сказал «зрелище волнительное», как говорят артисты нового МХАТа? – спросила Валерия, рассеянно оглядывая берег, деревянные мостки с перилами, сбоку которых дремали в тени у свай лодки и крытые катера.

– Театр? МХАТ? Это – страна обетованная! Я уже забыл, когда был в театре! Театр только снится, как в золотом тумане юности! – воскликнул Веретенников с душевным принятием необидного упрека. – Был последний раз, вероятно, лет пять назад! Отстал непотребно! Стыдно сказать, позор, срамотища заблудшего технократа среди миллиона чиновничьих проблем. В общем, личной жизни – никакой! Не поверишь – я начал читать американские детективы. Для расторможения. Торчишь в кабинете по двенадцать часов! Извините, пожалуйста, мы несколько лет работали в одном отделе с Валерией Павловной, – обратился он к Дроздову, прося глазами и голосом снисхождения за невольный отход от главного. – Предлагаю вот что. Мы сейчас зайдем в дом, и я покажу ваши комнаты. Не обессудьте, я пойду впереди вас. Вы какое оружие предпочитаете? – поинтересовался он, заходя вперед Дроздова. – «Тулку»? «Зауэр»? «Браунинг»? «Ястреб на стреле»? Увидите – какая прелесть здесь! Оружие подбирали по совету Никиты Борисовича. Он – великий знаток.

«Какие у него приглашающие, воспитанные, но не пропускающие в себя глаза. Блестяще дисциплинирован».

Они направились к крыльцу веранды, отсвечивающей стеклами меж облетевших деревьев. Аллея желтела до самого озера толстым покровом, ступени крыльца, засыпанные красной кленовью, похоже было, не подметались намеренно.

– Все есть? – удивился Дроздов. – Даже старый «ястреб»? Откуда он?

– И «ястреб» есть, Игорь Мстиславович. Известно, что в Сибири вы были серьезным охотником и ходили «на берлог».

– Насколько я понимаю – на медведя, – сказала Валерия. – Час от часу не легче. Оказывается, вы еще – медвежатник?

– Зачислили не в тот чин. Медвежатник – это взломщик сейфов, – поправил Дроздов. – Что касается моих охотничьих походов в тайге, то они закончились после того, как я увидел плачущего лосенка.

– Плачущего лосенка? Как это может быть?

– Я убил лосиху, а когда подошел, рядом лежал лосенок. Весь в крови матери, смотрит на меня, а слезы каплями так и текут из глаз. Он плакал, как ребенок. Так что ночь потом я спал плохо.

– Невероятно! – воскликнул Веретенников, и глаза его испустили горечь сожаления. – Но ведь в тайге вы ходили на медведя, об этом известно! Вы ходили вместе с Николаем Михайловичем Тарутиным, а он – заядлый охотник. А медведь, амикан-дедушка – добыча серьезная!

– Не точная информация. Медведь – почти человек, – возразил Дроздов. – «На берлог» я не ходил потому, что не принимались мои условия.

– Какие, интересно?

– Первый, кто выстрелит в амику, заработает и мой жакан. Соглашался один Тарутин. Но его я слишком ценю. Поэтому не ходил.

– Что такое жакан? – весело рассердилась Валерия. – Я ничего не понимаю в вашем лексиконе!

– Жакан – это особая, специфическая пуля на крупного зверя, родненькая! Оплошная неосведомленность для геолога, простительная для геологини. Хоть ты и в сапогах ходила и по тайге, но не в поисках все же берлог амикана! – сказал с приятной укоризной Веретенников. – Умоляю, не обижайся. Я давно пришел к убеждению: без смелости женщины нет смелости мужчины. Так же, как и свободы, впрочем.

И он взбежал по ступеням крыльца, растворил высокую дверь на веранду, а наверху по спортивному повернулся, приглашая за собой и жестом, и глазами.

– Добро пожаловать к нам. – И учтиво подал руку Валерии, предлагая ей позволительное ухаживанье на правах старого знакомого: – Разреши тебе помочь, родненькая?

– Дмитрий Семенович… товарищ министра… Дима, не пыли и не навязывайся в родственники, – остановила Валерия с той ноткой в голосе, которая могла и обидеть. – Представь, я не забыла твое любимое слово, которое ты применял в обращении к слабому полу. Прошу помнить, я только вынужденный гость, сопровождающий Игоря Мстиславовича. А этого вполне достаточно, чтобы не распускать куртуазные перья перед бывшей сослуживицей. Не затрудняй себя. Тем более – мы не на равном положении.

– О, Валя, ты осталась прелестной дикой кошкой из страны амазонок!

И Веретенников, пропустив Валерию на веранду, снова с неудержимой воспитанностью приложился к ее руке, будто не в силах побороть растроганного чувства и не оказать ей внимание.

Дом тихий, чудилось, пустой, был крепок, ухожен, весь пропах смолистым духом дерева, смешанным с теплом толстых ковров и мягкой мебели. В большой столовой на первом этаже повеяло уютной горьковатостью березовых дров: здесь по-зимнему пылали крестообразно наложенные поленья в камине, величиной походившем на грот, с чугунной решеткой, с медным под ней листом, с набором всевозможных кочерег на витой подставке. Тут, в столовой, четыре девушки, должно быть, официантки, напоминающие волнистыми движениями манекенщиц, ходили вокруг длинных столов, безмолвно накрывали хрустящие скатерти. Веретенников на ходу сделал им поощряющий знак головой и, обливая гостей взором неустанной приветливости, повел их по широчайшей лестнице, по пушистой, как пена, дорожке на второй этаж.

Второй этаж раскрылся гигантским холлом, затемненным тяжелыми шторами, темно-багровым ковром на паркете, зелеными диванами у обшитых деревом стен, зелеными креслами, полукругом расставленными перед телевизором, – все было в недневном освещении, будто в далеком зареве театрального пожара, все приближало заграницу своим цветом, мягкостью, сладковатой теплотой синтетики и, мнилось, запахом пролитого на ковер одеколона или распыленного пряного дезодоранта. Оглядывая холл, Валерия озорно шепнула Дроздову:

– Роскошная жизнь. Выдержим?

Роскошен был и трехкомнатный люкс, который, наслаждаясь возможностью быть полезным, подробно показал Веретенников, – спальню, гостиную, кабинет, ванную, блещущую зеркалами, никелем, кафелем, женственной белизной раковин, пленительной чистотой полотенец, – однако люкс этот, с интересом осмотренный Валерией, вызвал у нее улыбку.

– Послушай, Дмитрий, необходима ясность: мы – не муж и жена. Поэтому нравственнее будет поселить меня в какую-нибудь отдельную комнату. Согласна не на роскошную.

– Виноват, прости! – спохватился Веретенников. – Н-не подумал, недотепа. Оставайтесь здесь, Игорь Мстиславович. Тебе, Валя, я покажу рядом. Люкс двухкомнатный.

– Не лучше ли наоборот, – внес поправку Дроздов. – Валерия Павловна остается здесь, а я – в соседнем. Женщине надо больше простора.

Но она отвергла его поправку:

– Я не люблю излишества!

Когда Веретенников закончил показ номеров и предложил в люксе Дроздова выпить для бодрости хороший кофе, сам взявшись быстро приготовить его, с озера послышался отдаленный хлопающий звук моторов. У Веретенникова, удобно расположившегося с чашечкой кофе в кресле, начали увеличиваться и как-то нервно вслушиваться замирающие глаза. Затем он поставил чашечку на стол и тотчас изготовление поднялся.

– Прибыли, – сказал он, спешно застегивая пуговичку на пиджаке. – Вы отдохните несколько минут. Я встречу Никиту Борисовича и приду за вами. Извините, ради всего святого.

Он попятился к двери, словно до неприличия стесняясь собственной спины, источая лицом прежнюю сердечность, но вместе с тем сквозь нее тонкой тенью проступала тревога, лоб его побелел.