Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Сказки черепахи Кири-Бум - Бондаренко Владимир Никифорович - Страница 6


6
Изменить размер шрифта:

– Давай ты сиди, а я кормить тебя буду.

Но жена не согласилась.

– Нет, – говорит, – лучше ты сиди, а я тебя кормить буду.

И они заспорили, первый раз в своей семейной жизни. Долго спорили, решили наконец – сидеть по очереди. Первым сел Ду-Дук. Сказал жене:

– Иди, да долго не загуливайся. Как встанет солнце вон над той сосной, возвращайся.

Улетела жена, а он в дупле сидеть остался. Сидел, грел пушистым животом яички, приговаривал:

– Выводитесь, ребятки, шустрыми и пестрыми, как я, отец ваш. Будем вместе по роще летать, деревья прослушивать, да жуков-короедов из них выклевывать.

Сколько так просидел дятел, кто знает, только высунулся он из дупла и видит: солнце уже над осиной стоит, а жены нет почему-то. Ждет-пождет – не летит жена.

Встревожился Ду-Дук:

– Не случилось ли с ней чего? Роща большая: и коршун может задрать, и озорники могут обидеть.

Сидел Ду-Дук в дупле, пугал себя страшными мыслями, а жены все не было. И только когда солнце с обеда свернуло, появилась она, шустрая, веселая.

– Пестренький ты мой! Заигралась я и забыла, что ты у меня в дупле сидишь.

При этих словах Ду-Дуку будто кольнули чем в сердце, так ему обидно стало: забыть о нем, заиграться.

«Ну погоди, я проучу тебя. Ишь гулянистая какая», – подумал Ду-Дук, а вслух сказал:

– Иди, садись. Да смотри не вылезай из дупла, пока я не вернусь.

И улетел в самый дальний конец рощи. Решил он спрятаться и не возвращаться домой долго-долго: день а может быть, и два.

– Лучше всего три, – решил дятел и спрятался в ветвях столетней сосны.

Сидел, грозился:

– Побудешь вот три дня без еды, без воды, без солнышка и узнаешь тогда, как забывать про меня. В следующий раз не будешь лукавить.

Грозился дятел, а сам краешком глаза за солнышком поглядывал. И чем ниже опускалось оно, тем мягче становилось у Ду-Дука сердце.

– Ладно, – сказал он через некоторое время, – один день, так уж и быть, скощу я тебе, а остальные два, как миленькая сидеть будешь.

Но немного погодя поменьшала у него обида в сердце и скостил он еще один день.

– Хватит ей и одного. Она у меня сообразительная, в момент все схватывает.

Потом…

Потом раздумался дятел: конечно, неплохо бы подольше домой не возвращаться, но ведь сердце-то у жены нежное. Еще разорвется от страха, что он тогда один с птенцами делать будет.

– А что если оно разорвалось уже? – ахнул Ду– Дук и через минуту уже заглядывал к себе в дупло. – Жена, где ты тут?

Увидела она его, поразилась:

– Ты чего рано вернулся как? Я свое еще не отсидела.

– Разве? – удивился в свою очередь дятел, – а мне показалось, что пора уже. Ну ладно, раз уж я прилетел, не улетать же мне еще раз. Иди отдыхай, да смотри, не опаздывай больше, вовремя приходи.

И сел греть пушистым животом яички. Грел, приговаривал:

– Выводитесь, птенцы, шустрыми и пестрыми, как отец ваш. Будем вместе по роще летать, деревья лечить.

Говорил и улыбался: приятно ему было, что скоро он будет отцом, и птенцы будут звать его «папа».

Давно это было, но вспомнил дятел, как учил он жену когда-то, и закричал изо всей мочи:

– Я здесь, у сосны. Лети ко мне.

Подлетела к нему жена, заворчала:

– Что же ты…

Опустил дятел глаза, шаровары красные повыше поддернул:

– Прости, заговорился тут с Поползнем. Но я сейчас… Быстро…

– Да я не об этом, – сказала жена. – Что не отзывался долго? Лети скорее к Потапычу. Зовет тебя.

– Кто сказал?

– Сорока прилетала.

– А как же птенцы? Их же кормить надо.

– Лети, одна управлюсь. Тетерка с глухаркой сами кормят, а ты мне сегодня уже помогал немножко.

– И еще помогу – вернусь вот, – воскликнул дятел и помчался к Потапычу. Довольный летел: знал, для какого-нибудь разговора приглашает медведь, а поговорить дятел любил.

Несла Сорока новость

Издавна все звали в Гореловской роще Сороку болтушкой. И вовсе не потому, что она раньше всех новости всякие узнает и передает всем. А потому, что узнает она иной раз на рубль, а приврет на десять. И поди разберись потом, где ложь, а где правда. Потому и звали Сороку болтушкой, а с лета прошлого еще и замарашкой звать стали. И случай-то вроде пустяковый вышел, а дал Сороке новое имя. Не зря, видно, говорят, что не знаешь, где найдешь, а где потеряешь.

Прилетела Сорока к речке напиться, а по речке нефть синими кругами плавает. Испачкалась в ней Сорока. Попробовала отмыться, еще больше испачкалась. Сама на себя не похожа стала.

– Как же, – говорит, – я теперь в рощу заявлюсь? Меня же засмеют все.

Но домой лететь надо, не будешь же у речки без дела сидеть. Прилетает Сорока в рощу, а ее не узнает никто. Говорят друг другу:

– Смотрите, как она похожа на нашу Сороку: и глаза такие же, как у нашей Сороки, блудливые, и хвост длинный, а платье не ее. Что за птица такая?

Спрашивают у Сороки:

– Ты – наша Сорока?

А она головой качает – дескать, что вы! И даже крыло в сторону отставила – дескать, как вы даже могли подумать так! А сама – ни звука. Скажешь слово, узнают по голосу и начнут смеяться: «Ты уж и попить аккуратно не смогла, выпачкалась».

Молчит Сорока, немоту на себя напустила. И вскрикнул тут Кобчик:

– Да какая же это Сорока! Это же Птица Заморская. Смотрите, она даже языка нашего не знает.

И подлетел к Сороке.

– Ты из-за моря, да?

И закивала Сорока головой – дескать, конечно, из-за моря, откуда же еще мне быть. И сразу оказалась в почете. В Гореловской роще любят гостей встречать. Еды всякой нанесли, угощают Сороку:

– Отведай, что едим мы. У вас за морем, наверное, не едят такое. У вас там все заморское.

Кивает Сорока черным клювом – дескать, конечно, у нас за морем все заморское. А сама вот ест, вот ест. Глядят все на нее и улыбаются: видать, по вкусу пришлась Птице Заморской еда наша.

Шепчут друг другу:

– Не из гордых, не гнушается нами.

И Сороке:

– Кушай, кушай. У нас еще есть.

Наелась Сорока досыта и забыла об осторожности. Подняла крыло. И загомонили все:

– Тише. Птица Заморская говорить хочет. Пусть не поймем ее, так хоть послушаем, как говорят за морем.

И сказала Сорока:

– А что я сейчас видела у речки…

Всего только это сказала, и все сразу узнали ее.

– Ну, конечно, – говорят, – это наша Сорока. Она всегда так: поест – и за сплетню. Язык-то у нее долгий во рту не умещается.

А Мишук, сын медведицы Матрены, добавил при этом:

– И вовсе она не Птица Заморская. Она просто замарашка.

С той поры и появилось у Сороки новое имя. В роще, не любили ее: в глазах она у всех навязла. И только Лиса всегда охотно выслушивает все, что говорит Сорока, и прикидывает в уме: нельзя ли из какой-нибудь ее новости извлечь выгоду. К Лисе и летает Сорока всегда раньше всех. К ней она к первой прилетела и в это утро.

Хоть солнце уже было высоко, Лиса только что проснулась. Непричесанная, неумытая, ходила по избе из угла в угол, искала, чего бы поесть. Но так как запасов она никогда не делала, то поесть было нечего. Как раз в эти грустные минуты и появилась у нее под окошком Сорока. Закричала, зажмуривая глаза:

– Ой, что сейчас будет, что будет.

– Что будет? – кинулась к ней Лиса.

– Там, у березы, черепаха Кири-Бум готовится рассказывать свои сказки.

– Но она же позавчера рассказывала их.

– О, это совсем не то. Позавчера она просто так рассказывала, а сегодня она будет рассказывать, а дятел Ду-Дук записывать, а Потапыч будет сидеть и глядеть: так ли все делается.

– Ну?!

– Да, у березы уже собираются. Беги и ты скорее.

– Я мигом, – сказала Лиса и выскочила наружу. Помчалась со всех ног к березе: может, там у кого чем-нибудь подразжиться удастся.

А Сорока дальше понесла свою новость. Увидела – медведь Михайло у берлоги сидит, опустилась на траву, отогнула хвост в сторону, затараторила: