Сказки черепахи Кири-Бум - Бондаренко Владимир Никифорович - Страница 18

Шел Филька домой и плакал. Катились по его худым щекам слезы и падали на мокрую после дождя траву, и когда утром шла к запруде за черепахой Машута, то думала о них: «Ишь, росинки светлые какие».

Есть друг и у Фильки

Всю ночь Филька не сомкнул глаз. То на завалинке сидел, то ходил перед окнами и все думал, думал. Жизнь к концу продвинулась, было о чем подумать. А звезды медленно, но упрямо поворачивали к рассвету. С рассветом пришла в рощу заря и алым пламенем подожгла небо.

Постаревший и осунувшийся за ночь Филька поднялся с завалинки.

– Пойду хоть послушаю, как будут убивать меня.

И пошел к березе. Он не был первым. За кустом малины стоял Кабан и похрюкивал. Погорячился Кабан, когда рассказывала черепаха сказку о Мышонке, и ушел от березы. Ждал: позовут его. Но позвать никто не догадался. Вот и прячется с той поры Кабан каждый день за кустом, но прячется так, что его наполовину видно.

Филька спрятался по-настоящему. Из-за куста видел он, как уверенно и солидно прошел к березе медведь Михайло и прочно опустился на поваленную липу. Липа охнула под ним и вдавилась в землю.

Прибежал Енот. Встал перед березой. Почмокал губами:

– И все-таки зря в конце сказки обо мне дятел поставил две точки. Ни к чему они.

И сел возле медведя Михайлы.

Пришел медведь Сидор. Постоял у березы, поглядел на сказку о себе, хмыкнул:

– Вот ведь как! Живешь ты и не знаешь, что из твоей жизни в сказку угодит.

И сел возле Енота. Потом взял его под мышки и поднял. Енот задергался, завизжал:

– Ой, щекотки боюсь.

Сидор пересадил его к себе с левой стороны, а сам к медведю Михайле подвинулся.

– Так будет правильней, а, Михайло? А скажи, приятно это, когда о тебе сказку на березе выбивают?

– Кому как, – буркнул медведь Михайло. Говорить с Сидором у него охоты не было. Михайло с опаской поглядывал на березу: как много на ней еще места. Вполне может хватить и на сказку о нем.

«Запишут в самом низу, и будет всякая лесная мелочь нос совать и зубы скалить», – думал медведь Михайло и горбил плечи: вот житье пришло невеселое.

Пришла Машута и принесла черепаху Кири-Бум. Она уселась поудобнее на своем пеньке и вздохнула:

– Вроде и не шла, а устала.

«Вот она, посрамительница моя», – глядя на черепаху из-за куста малины, думал Филька и даже не замечал, что царапает когтями землю.

Прилетел Ду-Дук. Окинул березу гордым взглядом.

– Исписал сколько! Сейчас вот еще Фильку впишу.

«Типун тебе на язык», – подумал Филька и вздохнул. Кабан тоже вздохнул и захрюкал: дескать, слышите – здесь я, зовите меня.

Подполз к кусту заяц с рыжими усами. Толкнул Кабана под бок.

– Обо мне еще не было речи?

– Ни о ком еще пока не было?

– А будут обо мне говорить, не знаешь?

– Откуда мне знать?

– А ты спроси, чего тебе стоит? Замолви за меня словечко.

– Обо мне самом кто бы замолвил. Ты разве не видишь, я под кустом прячусь? И вообще, шел бы ты, милый, домой, не до тебя тут.

– Нет, я домой не пойду. Я ждать буду, – сказал заяц и, подкрутив рыжие усы, вдвинулся в куст.

Черепаха Кири-Бум откашлялась и подняла лапку.

– Давайте начинать. Слушайте сказку о Фильке. Ты, Ду-Дук, покрупнее ее выбей.

«Эх, – чуть не плакал за кустом Филька. – Мелко обо мне ее не устраивает, ей покрупнее надо».

И сразу темно у Фильки в глазах стало, и звучал в темноте голос черепахи:

«Вы, наверное, знаете, что у барсука Фильки никогда друзей не было. Говорил Филька:

– Друг – это одно беспокойство. То к тебе в гости пожалует, то тебя к себе в гости уведет.

И поэтому жил Филька без друзей, чтобы никакого беспокойства не было. И вот как-то поселился рядом о ним барсук из Осинников. Голодно ему там стало, он и перебрался к нам со своей семьей.

Вечером к Фильке пришел:

– У тебя там не найдется поесть чего-нибудь, сосед? Пока устраивался на новом месте, ничего достать не успел. Я бы сам и так переспал, да ребятишки пристали – сходи, попроси у соседа чего-нибудь.

У Фильки были припрятаны в кладовке три мыша да лягушка. Филька всегда с запасцем живет. Всего у него вдосталь. И есть он не хотел, поужинал уже. Можно было отдать соседу, но так рассудил Филька: бойкий какой сосед у него поселился. Не успел оглядеться и уже просить идет. Навадишь, так и будет ходить потом, дай да дай. И не отучишь.

Сказал Филька:

– Со всей душой угостил бы тебя, да нет ничего.

– Ну ладно, так переспим, – извинился сосед и закрыл за собой дверь.

Долго в ту ночь не мог уснуть Филька. Ворочался, ворчал:

– Нестоящий сосед угодил мне. Привык, наверное, у себя там в Осинниках шататься и у нас с того же начинает. И язык повернулся слово такое сказать – дай. Мне самому будто не надо. Лакомый на чужое.

Уснул уж под утро. Но спал недолго. Вышел ко двору, смотрит, а уж сосед с охоты возвращается, связку мышей несет. Отобрал парочку пожирнее, протянул Фильке.

– На, сосед, когда ты еще себе добудешь, а перехватишь малость, оно на душе-то спокойнее будет. Бери.

Отчего не взять, коли дают? Взял Филька, подумал: «Чудной какой-то сосед у меня. У самого детей куча, а он со мной делится».

В другой раз наловил сосед лягушек на озере и опять парочку Фильке занес. Фильки у двора не было, так он ему в окошко подал:

– Развлекись маленько.

И опять улыбнулся Филька: Ну и сосед. Глупый, видать, всем делится. И не просишь, сам дает. Нисколько экономить не умеет. Ну и пусть делится, разве Фильке от этого хуже.

Как-то увидел Филька – сосед суслика поймал. И захотелось ему суслятинки отведать. Пришел он к соседу, просит:

– Дай кусочек.

А сосед обрадовался, что Филька навестил его. Всегда мимо поскорее норовил пройти, а это зашел. Всего суслика отдает ему:

– Чего там кусочек, целого бери.

Опешил Филька, попятился даже.

– А ты как же? Ты еще, поди, не ужинал.

– Обойдусь.

– И дети вон у тебя.

– И они потерпят. Бери, бери, я себе завтра еще добуду. А мы сегодня можем и без ужина обойтись: мы в обед сытно поели.

Дома у Фильки хомяк припрятанный лежал. Было Фильке поесть что, а сосед последнее отдал, и себя и детей без ужина оставил. Нес Филька суслика к себе и тяжелым он казался ему. Стыдно было Фильке, первый раз в жизни стыдно было.

И не выдержал Филька, воротился с половины дороги и отдал соседу суслика.

– Понимаешь, – говорит, – пока шел от тебя, хомяка поймал. Идем ко мне. И ребят своих бери, заодно поужинаем.

– Да они уже спать легли.

– Ну возьми тогда суслика-то. Утром они встанут, ты и покормишь их, а сам идем ко мне. Знаешь, какой хомяк большой попался. Одному мне его ни за что не съесть».

У Фильки радостью зашлось сердце: какую черепаха сказку о нем хорошую рассказывает. И плыли глаза Фильки: «Значит, разглядела Кири-Бум рассвет в душе моей. И с маленькими глазками, а глубоко видит». А возле березы переговаривались:

– Вот это сказка.

– Да, до слез трогает.

– И без дополнительных точек в конце.

– А зачем они? И так все ясно – выправляется Филька, друзьями обзаводится.

– Жаль, нет его с нами. Болеет, говорят, а то бы и он порадовался.

– Да здесь я, здесь, – закричал растроганный Филька и высунулся из-за куста.

И повернулись все к нему. Медведь Сидор лапы расставил.

– Правда, он. Глядите – Филька наш. Иди сюда, я тебя обойму. Обо мне ведь тоже сказку Кири-Бум рассказывала. Я барана волку разделил, а она узнала об этом. Да иди же сюда, чего ты там стоишь.

«Ну вот, его зовут, а меня вроде и не замечает никто», – подумал Кабан и сказал:

– И правда, что ж ты стоишь, Филька, иди.

– Я пойду, пойду я, – тер обмякший Филька глаза кулаком. – И ты, Кабан, айда, что ты все тут за кустом хрюкаешь. Негоже от товарищей прятаться.