Огонь подобный солнцу - Бонд (1) Майкл - Страница 41

– Ты не сделаешь мне кофе?

– Aussi un cognac, peut-etre?

Зал больше не кружился. Вкус кофе с бренди приятно обволакивал язык. Мальчик, молча склонившись со шваброй над ведром, по пояс отражался в зеркале бара. Сев за стойку, Коэн смотрел на свои динары. Закончив уборку, мальчик унес ведро и швабру.

– Са va mieux? – сказал он.

– Да, получше.

– Ты американец?

– Oui.

– De quelle partie?

Коэн слишком устал, чтобы соврать.

– Монтана.

– Это горы? Рядом с Нью-Йорком?

– Далеко.

– Когда-нибудь я поеду в Нью-Йорк. Хочешь сэндвичи? Хлеб вчерашний – свежий привозят в семь. Я все равно его выкину. Любишь паштет?

– Он тоже вчерашний?

Парнишка улыбнулся.

– Это бесплатно. Ты упал, поскользнувшись на мокром полу.

– Не потому, что он был мокрым.

Мальчик сделал еще кофе, сэндвич и оставил бутылку коньяка рядом со стаканом Коэна на стойке.

– Ты пойдешь к врачу?

– Нет.

– Ты любишь музыку? – Мальчик бросил монету в музыкальный автомат. – Когда я приеду в Нью-Йорк, я буду слушать эту песню, «Земляничные поляны», – она там популярна, n'est-ce pas?

– Не знаю. – Увидев, что мальчик расстроился, Коэн добавил. – Я там два года не был.

– Аллах! Ты так долго не был дома! Мой брат девять месяцев во Франции; он очень хочет приехать.

– Почему же он тогда не едет?

– Он получает там много денег, сюда присылает. Он работает, как и я, в баре в Лионе. Ему здорово повезло.

– Повезло?

– Получить такую работу. – Паренек убрал тарелку Коэна и налил ему еще бренди.

– Когда ты поедешь назад в Америку?

– Это дорого.

– Для тебя-то это просто, – рассмеялся мальчик, – ты – американец. Лучше всего в мире – быть американцем.

Скрипнула дверь. Старик в тюрбане и коричневой потрепанной галабее прошлепал по полу.

– Абдул, салям, – сказал мальчик. Посмотрев на Коэна своими черными глазами, он кивнул мальчику.

– Салям, Хассим.

Коэн сидел в полудреме, пока старик шумно и торопливо глотал свой кофе. Вошел матрос, он с улыбкой бросил в мальчика свой берет. Стоя у автомата, они о чем-то говорили по-арабски. Коэн боролся с сильным желанием уронить голову на стойку. Он уже забыл, что ему только что сказал мальчик.

– Tu peux me faire un autre? – окликнул он, поднимая свою чашку.

За окнами кафе ночь отступала перед предрассветным туманом. Женщина в белом переходила улицу, держа на голове черный мешок.

– До чего хорошо путешествовать, – сказал мальчик.

– Тебе здесь не нравится?

– Эта страна, как и моя семья: хорошая, но бедная. Кроме работы и сна мне бы хотелось еще чего-нибудь. И этот постоянный голод.

Коэн кивком показал на хлеб, сыр и паштет за прилавком.

– Тебе что, не хватает?

– Этого-то хватает. Но постоянно недостает многого другого. Мы слышим об Америке, Париже.

– В Америке то же самое, даже еще хуже.

– Ты шутишь. В Америке у всех есть машины, n'est-ce pas?

– У некоторых даже по две-три.

– Так, значит, они счастливы.

– Многие, возможно, несчастнее тебя.

– Там у каждого свой дом?

– У многих. У некоторых по два и больше.

Парнишка рассмеялся.

– Так они очень счастливы.

– Ты собираешься во Францию?

– Как и мой брат, я проберусь на корабль.

– Тебя поймают. Так случилось со мной на пути из Греции. – Коэн рассказал ему про «Петра Вяземского». Мальчик не сводил с него своих хитроватых глаз с желтыми искорками. – Но они дали мне работу, – добавил Коэн.

– А теперь? – Парнишка вопросительно поднял брови.

– Теперь, как видишь, мне плохо.

– А деньги?

– Украли. – Коэн показал на лежавшие перед ним на стойке динары.

– Это все, что у меня осталось.

– Alors, ты так же беден, как я.

Вошел насупленный полицейский и, постукивая пальцами по столу, стал ждать, пока мальчик приготовит ему кофе с молоком. Он пристально смотрел на Коэна, вытирая усы после каждого глотка. Облокотившись на стойку как можно естественнее, Коэн старался прикрыть испачканную кровью рубашку.

– Он спрашивал о тебе, – доверительно сообщил паренек после того, как полицейский ушел. – Я сказал ему, что ты – мой друг с нью-йоркских гор. – Наклонившись к нему ближе, мальчик спросил: – Ты опять собираешься сесть на корабль, да?

– Возможно.

– Я с тобой.

– Ты слишком молод, Хассим.

– Мне девятнадцать. Я покажу тебе mon certificat.

– Что-то не верится.

Перегнувшись через стойку, мальчик зашептал, хотя кроме них в кафе никого не было.

– Каждое утро в десять часов в Марсель отправляется paquebot. Мы можем остановиться у моего брата в Лионе. Он найдет мне работу. Я скопил около сотни динаров.

Коэн старался унять дрожь.

– Во Франции, – сказал он, – все очень дорого. И холодно. Возьми что-нибудь теплое. И еду, – добавил он, вспомнив спасательную шлюпку на «Петре Вяземском».

Дрожащий крик муэдзина эхом разнесся по едва начинавшей светлеть улице. Какой-то старик, опустив на землю узел, встал на колени лицом к востоку.

Извинившись, паренек скрылся за шторой, украшенной бусинками, в конце бара.

– Мы сможем уйти в семь, – сказал он, вернувшись, – я приготовлю тебе завтрак. Oeufs plats. Все американцы любят яичницу.

В семь появился хозяин, постоянно подергивавший усы.

Десять минут спустя Коэн с мальчиком вышли из кафе и окунулись в сырую свежесть утра. Их карманы были набиты хлебом и паштетом.

– Я попросил его, чтобы он заплатил мне за работу до сегодняшнего вечера. – Парнишка улыбнулся. – Я сказал ему, что хочу купить велосипед.

– Alors?

– Да он знает, что на свои деньги я не смогу купить велосипед.

В воздухе витал запах моря, помоев и пристани. Мальчик жил в замазанном штукатуркой доме над берегом моря.

– Мама будет плакать, – сказал он. Коэн остался ждать на улице. Боль в груди становилась одуряюще невыносимой, она распространялась по всему телу, наполняла его и вызывала приступы мучительной тошноты при каждом вздохе. «Я не боюсь просить Господа, – подумал он, – я молюсь, чтобы мы добрались до Франции. Я молю Его». Мальчик спустился, протягивая ему плащ и клочок бумаги, на котором было написано что-то по-арабски. – Это пропуск в порт, старый, еще моего брата. У меня тоже есть.

– Они меня заметят.

– Неважно. Корабли может разгружать кто угодно. Подними воротник, вот так, повыше. Опусти голову, когда будешь показывать пропуск.

Действительно, дежурный в будке не обратил никакого внимания. Они вошли в порт. Вдоль причалов, покрытых пятнами масла и мазута, стояли грузовые суда, зиявшие открытыми люками. С их мачт свисали разные флаги. Чайки жалобно кричали над головой или стоически плавали в затхлой воде. Мужчины в изношенных джеллабах ждали у покрытых брезентом поддонов.

Paquebot был старым и ржавым. Несколько человек поднимались на него по переднему трапу. Мужчина в голубой рубашке проверял билеты. Задний трап не был закреплен цепью. Наверху, облокотившись на поручни, курил матрос.

– Подожди-ка. – Мальчик показал туда, где в средней части судна прямо над ватерлинией была открыта дверь. Из нее высунулся человек в черной вязаной шапочке и плюнул в воду. Устремившаяся было к белому пятнышку плевка чайка взмыла опять вверх.

– Там же нет трапа.

– Можно прыгнуть!

Paquebot качнуло волной, трапы заскрежетали о пристань.

Вдоль всей набережной тянулся склад, в центре цепочкой выстроились машины и грузовые фургоны. От склада вниз спускалась лестница, ведущая в темный коридор под пристанью. Мальчик зажег спичку. За коридором со стороны моря располагались отсеки. Войдя в один из них, мальчик открыл засов стальной двери.

– Merde, – прошептал он. – Палец.

При свете гаснущей спички Коэн увидел капли крови на полу.

– Теперь мы оба бедные и раненые, – сказал он. Мальчик толкнул дверь. Перед ними был черный корпус paquebot, его дверь – справа от них. Спотыкаясь в темноте, они перешли в соседний отсек. Засов на двери не поддавался.