Огонь подобный солнцу - Бонд (1) Майкл - Страница 36

– Как вы думаете, ее можно предотвратить, эту последнюю войну?

– Предотвратить? Ни за что. У мира – ив том, и в другом значении этого слова – нет никаких шансов. Коэн пожал плечами.

– Вы бы хотели вернуться?

– В Россию? Мой отец вернулся. Мы жили тогда в Стамбуле, но ему захотелось получить то, что было зарыто перед тем, как наша семья уехала из Петрограда.

– А что было зарыто?

– Моя семья была богатой до гражданской войны, у нас было поместье в березовой роще под названием «Таинственная завеса». Это слова Вяземского: «Куда бы ни проник мой взор, весь мир покрыт таинственной завесой». Но большевики сожгли его дотла.

– Он нашел, что было зарыто?

– Он так и не вернулся. Они, наверное, расстреляли его или сослали в Сибирь. В пожизненную ссылку. – Он похлопал Коэна по руке. – Так что, когда я говорил об алжирской тюрьме, я просто валял дурака. Я бы ни за что никого не отправил в тюрьму. Не говоря уж о тебе. – Он улыбнулся. – Но если будешь плохо работать, вышвырнем тебя за борт.

– Скажите мне одну вещь, – попросил Коэн, улыбнувшись в ответ.

– Какую?

– Как вы меня нашли?

– Не мы – ты нас нашел, забыл?

– Нет, я имею в виду в шлюпке?

– А, так ты сам себя выдал.

– Как?

– Как сказать schnarchen? – Андрей громко хрюкнул носом.

– Чихать?

– Нет. Schnarchen. – Он опять хрюкнул, закрыв глаза.

– Храпеть!

– Да, – рассмеялся Андрей. – Ты так громко храпел, что тебя можно было услышать на Крите.

Пока матросы играли в карты, Коэн удалился на корму и смотрел, как клиновидный кильватер, исчезая сзади, вновь появлялся на освещенной звездами волнистой поверхности моря. «Еще тринадцать дней!» Он извлек из кармана тибетскую трубку и, затолкав в нее большим пальцем щепотку гашиша, закурил, загородив огонек спиной. Дымок потянулся за оставляемым кораблем следом. Звезды качались на волнах. Корабль умиротворенно гудел, словно по-стариковски дружелюбно ворчал. Над гребешками волн на востоке появился бледный малиново-желтый ореол поднимающейся луны. Вдруг что-то грузное навалилось на поручни рядом с ним. От неожиданности он чуть не уронил трубку в море.

Исом протянул руку. Коэн дал ему трубку. Тот жестом попросил спичек, прикурил и сделал долгий выдох в темноту. Толкнув слегка Коэна плечом, он показал налево. Далеко на юге он разглядел равномерно мигавший огонек. Маяк был похож на звезду, то и дело скрывавшуюся за гребешками волн.

– Бизёрта.

Докурив трубку до конца, Исом вытряс ее, постучав о поручень. Коэн вновь набил ее, и они снова молча курили.

Исом рассмеялся. Коэн вопросительно посмотрел на него, но ответа не последовало. Исом опять начал смеяться. Он потряс головой, словно желая сказать, чтобы Коэн не обращал на него внимания.

Он хохотал все громче. Коэн убрал трубку в карман. Взрывы гортанного смеха Исома были похожи на рыдания, от которых его тело, содрогаясь, перегибалось через поручни.

Похлопав Исома по трясущемуся плечу, Коэн отошел на противоположный край палубы.

Приступ смеха затих, у мостика его не было слышно вообще, и сутулый силуэт Исома был едва различим на фоне черного поблескивающего горизонта.

Прислонившись к спасательной шлюпке, Коэн вспомнил часы, проведенные в ней. «Как много я сделал неверных шагов. Но я выжил, я доберусь до Парижа. Он когда-то был моим домом, где все было дорого сердцу – экспресс-кофе под листвой платанов в уличных кафе, красное вино и мягкий хлеб, темноглазые девочки со стройными ножками на Елисейских полях. А теперь это – смерть. И для Пола тоже. И для наших врагов».

В красноватой дымке уходящего дня Алжир встретил их громыханием барж, ревом моторов, выхлопами грузовиков, непрерывными сигналами, сиренами, свистками, гудками, звуками радио и бьющегося о камень моря. По бульварам вдоль причалов с грохотом проносились машины. Выше на холмах раскинулся мигающий огнями город с бледными фасадами, напоминавшими хаотично слепленную мозаику. С пропуском и пригоршней динаров, которые дал ему на прощанье Андрей, Коэн быстро прошел таможню, поел кус-куса в кафе со столами, накрытыми голубыми скатертями, нашел комнату и погрузился в глубокий сон.

Вдруг за окном раздался крик. Вскочив с постели, он спрятался за дверь. В коридоре стояла тишина. За покрытым паутиной окном уже занималась заря, окрашивая море всеми оттенками зеленого и пурпурного цветов. Крик повторился; дрожащий и молящий, он раздавался сверху и сзади. На улице он увидел бородатого мужчину в серой галабее, который, наклонив голову, стоял на коленях. Усмехнувшись своей недогадливости, Коэн сел на кровать, слушая, как муэдзины призывали город к первой молитве.

Почесывая голову и шаркая ногами, он направился через холл к туалету. Туалет представлял собой просто дырку в полу с белыми керамическими следами для ног по обе стороны. Мощной струёй он сбил сидящего слева от дыры таракана прямо в вонючий Стикс. «Значит, день будет удачным», – решил он.

Столик, за который он сел в кафе, стоял почти на тротуаре. За узенькой, мощенной булыжником улицей, заполненной женщинами в белых одеяниях и паранджах, ослами и тарахтящими грузовиками, город резко обрывался, словно погружаясь в море. Не без труда он отыскал маленького рыжеватого «Петра Вяземского», все еще стоявшего среди своих более крупных и ярких собратьев; кран, похожий на черного богомола, вытаскивал сосновые бревна из трюма, словно белые внутренности из живота.

«Может, меня тоже выпотрошили. Выпустили кишки. И я не замечаю, что мертв. Онемел. Смерть лишает ощущения существования, а я еще этого не лишен. Хотя я был бы не против небытия. Нет страха, почти безразличие».

«Двенадцать дней! Кораблем во Францию? Что безопаснее: торчать здесь, где меня никто не ищет, или во Франции, где я как дома, но меня будут искать?»

В оживавшем утреннем тепле, пахнущем лимонами и соляркой, с его яркой белизной и людским разноголосьем, его больше наполняло свежее и острое чувство свободы, нежели страха, раздражения или сожаления. «Я жив – и я счастлив, что живу. Даже несмотря на то, что тех, кого я любил, больше нет». Рябая старуха в лохмотьях протянула к нему свои скрюченные подагрой руки и широко улыбнулась, когда он вытащил из кармана несколько динаров. Темнокожие мальчишки гоняли по улочке старый мяч. Прихрамывая, Коэн перехватил мяч и ловко повел его по камням – мальчишки со смехом и криками побежали вдогонку. Он дал им догнать себя и вновь обвел их. Шумно восторгаясь его мастерством, мальчишки в конце концов схватили руками его за локоть, чтобы забрать у него мяч. Каково же было их разочарование, когда Коэн, морщась от боли, отошел в сторону и показал, что не собирается продолжать больше игру. Безногий мальчишка, отталкиваясь руками, катился на доске с колесами. Из-за угла вылез облезлый кот, и мальчишки, забыв про мяч, стали кидаться в него камнями – кот поспешил скрыться. Потом мальчишки переключились на голодную собаку, рывшуюся в мусоре. Она, жалобно повизгивая, тут же удрала, поджав хвост между костлявых ног. Какой-то мужчина, перевозивший холодильник на велосипеде, наклонившись, высморкался на тротуар, его перегнала красивая темноглазая женщина в прозрачной парандже. Старуха, тащившая на спине завернутые в одеяло доски, наклонилась, чтобы достать мокрую горбушку хлеба из сточной канавы.

«Другой мир. Может, здесь действительно безопаснее. Потом в Марокко, оттуда в Испанию и в Париж. Они не ждут, что я поеду этим путем. Господи, и зачем я вообще рассказал Клэр про Пола?!»

Пройдя по галдящим рынкам и узким, шириной в размах руки улочкам, увешанным выстиранным бельем и наполненным бесчисленным множеством незнакомых ему запахов специй, он выбрался на главный проспект, уходивший на запад в сторону Орана. Его согласился подвезти водитель дребезжащего, нагруженного картошкой фургончика-"пежо", который пыхтел, с трудом забираясь на первые прибрежные горы, и лихо скатывался вниз по их склонам.