Танцы в лабиринте - Болучевский Владимир - Страница 1

Владимир БОЛУЧЕВСКИЙ

ТАНЦЫ В ЛАБИРИНТЕ

1

— Двадцать второго апреля двухтысячного года, в пятницу (самый скорбный день христианского календаря, когда силы зла, казалось, уже восторжествовали над Спасителем), около десяти часов утра возле станции метро «Чернышевская» остановился черный двухдверный БМВ.

Правая дверь автомобиля распахнулась. Из нее вышел невысокого роста и неприметной наружности молодой мужчина. Он откинул спинку своего сиденья вперед, наклонился и помог выбраться из машины девушке, аккуратно поддерживая ее под руку.

— Вы просили до метро. — Мужчина заглянул девушке в глаза, — Вот, пожалуйста… Метро.

Затем он сел обратно в машину, захлопнул дверь, еще раз взглянул в ее сторону и сказал тому, кто сидел за рулем:

— Ладно, поехали.

На девушке были джинсы, светло-зеленая легкая куртка и кроссовки. Она сделала несколько неуверенных шагов ко входу в метро и остановилась у тяжелых дверей.

Порыв ветра вскинул легкие золотистые пряди ее прямых волос, она машинально поправила их рукой и слегка пошатнулась.

— Девушка, — укоризненно обратилась к ней старушка, катившая перед собой тяжелую сумку на колесиках, — что ж вы встали-то на самом проходе?

Придерживая волосы рукой, девушка обернулась на голос.

— Ну? — Старушка взглянула в большие темно-серые глаза, которые смотрели сквозь нее. — Господи, — пробормотала старушка, — с утра-то пораньше… Я же вам русским языком говорю, — повысила она голос, — дайте пройти-то! Вы русский язык понимаете?

В глазах блондинки что-то шевельнулось. В их бездонной глубине блеснул едва заметный лучик. Он медленно разрастался, разрастался и обернулся, наконец, бледными проблесками внутреннего света, которые силились разогнать туман над поверхностью уже начавших было светлеть, но все еще сумрачных темно-серых пространств.

— Да, — с трудом произнесла девушка. — Понимаю…

— Ну и слава Богу. Может, отойдете тогда в сторонку-то? Все равно вас в метро не пустят. Такую-то вот…

Девушка сделала шаг в сторону, бабуля, придерживая сухим локтем тяжелую дверь, протиснулась вместе со своей сумкой в вестибюль.

«В метро не пустят… — приглушенно, сквозь все еще плотный, вязкий туман, отозвалось в сознании. Что же делать?» Девушку медленно накрывала волна паники. В растерянности она сделала еще несколько неуверенных шагов в сторону от дверей и вновь остановилась. Ей было очень страшно. Она вдруг поймала себя на том, что хотела извиниться перед старушкой, но… слов не было. Она хотела спросить, почему, собственно, ее не пустят в метро, почему эта старая женщина так странно на нее смотрит, но с отчаянием осознала, что сформулировать все это будет не в состоянии. Более того, она не помнила, зачем ей, собственно, нужно в метро. Она вообще ничего не помнила. Не помнила даже, как оказалась здесь, у этих тяжелых дверей. Что это за станция? Что за город? Что она здесь делает? Первое, что всплыло в памяти, был вопрос старушки: «Вы по-русски понимаете?»

— Да, — вслух сама себе повторила девушка. — Понимаю.

Это было все. До этого был плотный, вязкий туман.

Ее охватил ужас.

— Лиза! — окликнул блондинку мужчина, который, широко улыбаясь, шел к ней, сжимая в руке свежую газету. Роста он был среднего, чуть полноватый. Под распахнутым легким плащом — дорогой серый костюм.

— Лиза, — повторил он, подойдя и продолжая улыбаться, — вы меня что, не узнаете?

Девушка с надеждой всмотрелась: широкое, с крупными, породистыми чертами лицо с явственными следами проведенной в излишествах ночи, ворот белой рубашки не совсем свежий, но узел модного галстука завязан безукоризненно. — Я — Леон, помните? Вы у меня в гостях вчера были, а потом вдруг уехали. Я вас еще проводить хотел, но… отвлекся, а вы и исчезли. Неужели не помните? Я, правда, вас тоже не сразу узнал в куртке, да и выглядите вы сегодня как-то… Как себя чувствуете?

— Плохо, — призналась Лиза.

— И это правильно, — констатировал Леон. — Мы-то ладно, а вам небось с непривычки многовато вчера было. Ну… а здесь встречаетесь с кем-то?

— Девушка растерянно огляделась и рефлекторно чуть пожала плечами.

— Тогда, может быть…— Леон внимательно всмотрелся в лицо девушки. — Послушайте, что-то мне не нравится, как вы сегодня выглядите. Какая-то вы не такая… Вам на самом деле плохо?

— Плохо, — повторила Лиза, с трудом выговорив это простое, но какое-то очень неудобное для произнесения слово.

— Вот что, — решительно сказал мужчина. — Поехали-ка обратно ко мне домой. И нечего было среди ночи убегать. Это вам не дома, в Цесисе или где вы там живете, я что-то плохо помню. Впрочем, не важно. А где ваша сумка?

— Не знаю…

— Совсем хорошо. Ну что, поехали?

— Да… — неуверенно кивнула девушка.

— Вот и ладно. — Леон, взмахнув рукой, остановил проезжающую мимо машину, распахнул перед Лизой заднюю дверь салона, помог усесться, сам забрался следом и сказал водителю: «На Васильевский, пожалуйста».

2

В тот же день и приблизительно в то же самое время Александр Адашев-Гурский проснулся на больничной койке.

— С добрым утром, тетя Хая, — приветствовал он самого себя. — Вам посылка из Шанхая…

Лежа на боку и не открывая глаз, он прислушался к ощущениям собственного организма. Как ни странно, но все вроде бы было нормально.

«Приплыли, дон Педро, — подумал он. — Только этого не хватало».

Ночью в гостях он выпил пару рюмок водки, и ему вдруг стало так плохо, что друг детства Петр Волков, перепугавшись, загрузил его в машину и привез сюда, в частную наркологическую клинику, пребывание в которой стоило сорок баксов в день. Сюда укладывались люди состоятельные. Иные для того, чтобы, нагнав себе наркотический дозняк до крайней точки, переломаться в комфорте, иные — чтобы, зашив себе «спираль» или «торпеду», избавиться от алкогольной зависимости, другие — просто выйти из запоя и почистить печень.

«Странно… — подумал Гурский. — Я же не в штопоре. Чего ж меня вдруг скрутило-то? Может, оттого, что я пост держу? Совсем ничего не жру. Вообще-то не должно бы. Но с другой стороны, годы наши не ранние. Слабею, видимо…»

Рассуждая таким вот образом, он перевернулся на спину, открыл глаза. Где-то неподалеку раздавался совершенно явственный стук бильярдных шаров, звук, который Адашев-Гурский различил бы и выделил даже при бомбежке. Он откинул одеяло и сел на кровати. Голова слегка кружилась, но в остальном чувствовал он себя очень даже неплохо.

«Ерунда какая-то, — решил он. — И еще сорок баксов в день…»

Больница эта была Александру знакома. Несколько месяцев назад, где-то перед Новым годом, они с Петром укладывали сюда Мишку Лазарского, старого их приятеля, который проживал теперь в Нью-Йорке и специально приезжал сюда, чтобы подшиться. Там, дескать, в Америке подобные операции запрещены, как опасные для жизни пациента. Не подшивают там. А Мишка дошел до ручки, и только на это последнее средство и была у него надежда. Но поскольку выбрался из самолета и ввалился в дом Адашева-Гурского он в блаженно — разобранном состоянии глубокого запоя, то устраивать его в клинику, договариваться и платить деньги (которые Лазарский, конечно же, привез с собой, но распоряжаться которыми был категорически не в состоянии ввиду полного отсутствия представления о реальности) пришлось Александру.

Гурский даже помнил имя одного из докторов, которые пользовали Мишку.

«Дима… — вспоминал он, натягивая брюки. — Дмитрий… как же его по отчеству?»

Одевшись, он открыл дверь палаты и вышел в коридор. Вдали был виден просторный холл со стоящим в нем бильярдным столом. Долговязый парень, одетый в спортивный костюм, одиноко и хмуро гонял по нему разноцветные шары. Александр подошел и какое-то время скептически наблюдал за тем, как тот, неловко держа кий, пытается загнать в лузу хоть один из них. Наконец парень положил черный шар и, не обратив на это никакого внимания, продолжал свои экзерсисы. Гурский вздохнул.