Двое из ларца - Болучевский Владимир - Страница 47

— Обязательно.

— Будем. И… что у вас сегодня?

— Мясо с картошкой.

— Два мяса. И по бутербродику дай пока.

Гурский взял со стойки маленький стаканчик толстого стекла, блюдце с бутербродом и сел за угловой столик.

— Ну что? — подсел к нему Дмитрий. — Твое здоровье.

— Ура.

Они чокнулись, выпили и стали жевать бутерброды с душистой подкопченной кетой.

— А надолго сюда?

— Да нет, — Гурский придвинул к себе пепельницу и положил на стол пачку сигарет. — День-два.

— Лагман возьмите! — негромко пропела из-за стойки хорошенькая Аля. Дмитрий встал, подошел к стойке:

— Еще два по сто. Так мне почему-то кажется…

Поставив на стол тарелки с густым горячим супом, он принес еще по стаканчику водки и, приподняв свой, со значением изрек:

— Несвоевременно выпитая вторая — это бессмысленно выпитая первая.

— Колоссально. Сам придумал?

— Нет. Здесь услышал, в хорошей компании. Ви ха ё!

— В смысле?..

— За все хорошее, по-корейски.

— А… Ну, ви ха ё тогда.

Глава 40

— Слушай, — спросил Гурского Дмитрий, когда они поднимались по железным ступеням к Дому быта. — А ты где поселился?

— Да пока нигде. Здесь рядом, говорят, гостиница.

— А вот она. — Дима махнул рукой в сторону. — Прямо за танком. «Авача». Корбюзье… дорогу только перейти. Может, продолжим? Мы в семь закрываемся, и я свободен.

— Гурский взглянул на часы.

— Так тебе еще…

— Ты часы-то не перевел.

— В Хабаровске перевел.

— А тут еще на два часа нужно. Сейчас уже полшестого. Пойдем пока поболтаем, и я закроюсь. А там что-нибудь придумаем.

— Пошли.

Поднявшись по лестнице на пятый этаж, Гурский снял и оставил в комнате с ящиками куртку и заглянул в зал: посетителей нисколько не убавилось, контролер и смотрители бдели.

Время до закрытия выставки пролетело незаметно.

Без четверти семь Дмитрий принял от кассира выручку, заполнил какие-то бумажки и отпустил ее домой. Затем он ушел в зал и, проводив последнюю группу экскурсантов, погасил свет, попрощался с сотрудницами и запер железную дверь.

— Все, — сказал он вернувшись к Гурскому. — Рабочий день окончен. Сейчас я расходничек на Леву выпишу, он деньги пересчитает, и все.

— Ну вот, — Дмитрий вернулся минут через десять. — Только…

— Что?

— Да мы, понимаешь, прямо здесь и живем. Тут комнатка есть такая, маленькая.

— И что?

— Да Лев Израилич уже там спать укладывается.

— А не рановато? Может, приболел?

— Да нет. Он всегда так. Семь часов — рабочий день окончен, туда-сюда, поел и спать.

— А ты?

— Мыкаюсь. Чекушку иной раз за ужином, и ту в одиночку давить приходится.

— Это не жизнь. А он кто?

— Напарник. Мы по двое ездим.

— Ну хорошо, и что?

— Да вот я и думаю, где бы нам с тобой расположиться… — Дима задумчиво глядел на ящики.

— Слушай, — Гурский посветлел лицом. — А там нельзя?

— В зале?

— Ну…

— Вот ведь, а мне и в голову не пришло. Конечно! Короче, пошли…

Сходив в магазин, они внесли в экспозиционный зал небольшой ящик, накрыли его чистыми афишами, разложили закуску, придвинули банкетки, на которых отдыхали смотрители, и, будучи очень собой довольны, наполнили по первой.

— Только курить здесь не стоит, — рассудил Дмитрий. — Вентиляции тут никакой.

— А мы и не будем.

— Поехали?

— Ура.

Они выпивали и закусывали, болтали, Дима жаловался на тяготы и лишения кочевой жизни, но рассказывал о них со смехом, Гурский вспоминал свои экспедиции, каждый немного привирал, но не перешагивал порога достоверности.

Время шло.

Несколько раз они выходили покурить в коридор.

Открыли вторую бутылку.

И наконец, когда Дмитрий, извинившись, все-таки направился в туалет, Адашев-Гурский поднялся с банкетки и подошел к Великому Вождю.

Чтобы чувствовать себя уютнее в просторном зале, они не стали включать большой свет, ограничившись рабочей подсветкой. И поэтому, наверное, да еще от водки, почудилась Александру, протянувшему руку к трубке, мелькнувшая на миг в желтых кошачьих глазах Сталина живая искра.

— Господь с вами, Иосиф Виссарионович, — вслух сказал он. — Я же не краду. Напротив, ваше возвращаю.

Он поменял трубки и вернулся на место.

Дело было сделано.

Но уходить из полутемного зала, будто бы освещенного теплым пламенем свечей, где блестели ордена и пуговицы на старинных мундирах Петра, Суворова, Наполеона, неподвижно замерших у стен, где мерцали драгоценности на парадном платье императрицы и где так вкусно пилась водка в компании славного Димы, категорически не хотелось.

Какая-то яркая, но очень короткая мысль мелькнула вдруг на долю секунды в сознании и тут же исчезла. Гурский обвел взглядом зал, пытаясь вернуть ассоциацию, по которой она возникла, задержал внимание на фигуре Екатерины Второй, опять что-то шевельнулось, но мгновенно пропало теперь уже насовсем.

«Что-то же вроде ведь вспомнил…» — досадливо подумал он.

Вдруг через приоткрытую дверь в зал забежала маленькая собачонка и стала, отчаянно виляя хвостом, обнюхивать у Гурского ноги.

— Ластик! Ластик, иди сюда! — послышался из коридора хриплый голос. Вслед за этим дверь открылась пошире, и на пороге возник здоровый мужик.

— Добрый вечер, — привстал Гурский.

— Здрасте. А что это вы здесь… — взгляд мужика оценивающе изучал натюрморт.

— Привет, Петрович, — в дверном проеме появился Дима. — Проходи, гостем будешь.

— Да у вас уж, считай, и нет ничего.

— Да, — Гурский приподнял початую бутылку за горлышко, — действительно…

— И что вы все этим хотите сказать? — Дмитрий выпятил грудь. — Что мы смиримся под ударами судьбы, не в силах оказать сопротивленье, что ли?

— Да закуска-то у меня там есть, — задумчиво сказал Петрович.

— Я требую продолжения банкета. — Дима натягивал куртку.

— Только мне одному все не захватить, — мужик посмотрел на Александра, — поможешь?

— Пошли.

Дима запер зал и пошел к лестнице.

— Постой, — окликнул его Петрович. — Я лифт включил.

— А днем что же? — удивился Гурский.

— Днем… Днем здесь столько народу шастает, они же его укатают. А ночью я один. Что же я, пешком по этажам ходить буду? Ты сам-то рассуди…

— Логично.

Пока Дима ходил в магазин, а вахтер Петрович доставал из шкафчика и тумбочки кастрюльку, какие-то судки, тарелки и, наконец, из потаенного места — индивидуальный стакан, Гурский курил сигарету и, присев на корточки, гладил льнувшего к его ногам беспородного, неопределенной масти пса Ластика, который был размером чуть больше кошки.

— Ну вот, — укоризненно сказал Петрович псу, — опять у Велосипеда все сожрал.

— У кого? — не понял Александр.

— Кот у нас тут живет, Велосипед зовут. Его сколько ни корми, а ребра все равно, как спицы, торчат. А этот его еще и обжирает. Вон его миска, полная. А вон та — Велосипедова. Ты зачем из нее все сожрал, а?

— Так, может, это кот?

— Ну да. Я только что положил. А Велосипед с самого утра где-то шлындрает.

— А это у вас что такое? — полюбопытствовал Гурский, указывая на прозрачный полиэтиленовый мешок, наполненный какими-то разноцветными шариками размером с очень мелкий горох.

— Это? А… Это, брат ты мой, отдельная история. Это, ты понимаешь, моя-то денежек решила заработать. Нравится? Дарю.

— Спасибо, конечно, но…

— Забери с глаз моих, а? Будь другом.

— Да мне как-то…

— Объявление, вишь ты, прочитала она в газете. Работа, мол, на дому. Ладно, пришла. Сидит там хмырь какой-то и говорит: «Вот это у меня сырье, его рассортировать надо. Черные, красные, белые, зеленые — все по отдельности. Забирайте и дома сортируйте. В конце месяца принесете — расчет. Тыща рублей. Только, извините, сырье денег стоит, и поэтому оставьте пока за него залог — четыреста рублей». Моя дала. Он ей «спасибо», она — ему. Ну, а в конце месяца…