Преторианец - Большаков Валерий Петрович - Страница 75

– Берем и выносим! – распорядился Лобанов. – Искандер! Эдик! Захватите Цельса! Киклоп, веди к выходу! К тому, что через погреба!

– Щас я…

Киклоп живенько открыл тяжелую дверь в подвал и прошел вперед, отпирая створки наружных ворот. Застучали колеса каррухи, подбежала пара фрументариев.

– Держите! – передал им Квиета Сергей. – Следите за этим в оба! А еще лучше – свяжите!

– Заноси! – прокряхтел Искандер, выволакивая пьяного Цельса. – Ну и туша!

– Пьян? – осведомился фрументарий.

– Ни бе, ни ме, ни кукареку!

– Все! Расходимся! – скомандовал Лобанов, сопротивляясь силе влечения, тянущей его вернуться. – Киклоп! Остаешься за хозяина!

– Понято! – ухмыльнулся великан и аккуратно прикрыл ворота.

Щелкнул бич, и тронулась карруха.

– Еще светло совсем, – прищурился Гефестай на облака, чуть подкрашенные заходящим солнцем. – Пойдемте завалимся в ха-арошую харчевенку! Это дело надо обмыть!

Ночью Ацилий Аттиан спал хорошо. Консуляры сидели в эргастуле, в подвале принципария. Золотой поток заговорщикам перекрыли наглухо. Арабов уничтожили, предателя Попликоллу убили, мавры перешли на сторону императора. Все, можно спать спокойно!

Префект заночевал прямо у себя в кабинете, по-походному, постелив на деревянном диванчике. Закряхтев, он поднял голову и глянул на окно. Синее небо едва светлело. Часика два еще можно поспать…

Аттиан прикрыл глаза. Почему-то в голову лез Децим Юний. С какой злобой смотрел он на Сергия Роксолана! Можно было подумать, что ревновал Децим! Идиот… Преторианский кентурион завидует гладиатору! Вот же ж… Непонятная тревога проникла в сердце. Аттиан беспокойно ворохнулся, попытался успокоиться, но не смог. Сев, он свесил ноги на пол и раздраженно откинул одеяло. Что его гложет? Все же хорошо!

Нащупав сандалии, Аттиан запахнулся в плащ и прошмурыгал к дверям. Трибун Квинт Апроний встал по стойке «смирно».

– Проводи меня, Апроний, – ворчливо сказал префект. – Кто охраняет узников?

– Децим Юний, досточтимый!

– Ясно…

Вот почему у него сердце не на месте!

Спустившись по ступенькам в подвал, трибун отпер железную дверь и шагнул в коридор. Это был тупик, сносно освещенный факелами. Коридор упирался в бронзовую решетку.

– Досточтимый…

– Молчи, Апроний, – сказал Аттиан слабым голосом.

Эргастул был пуст. Решетчатая дверь стояла распахнутой, на полу, в неудобной позе лежал Децим Юний. В откинутой руке он сжимал связку ключей, а в груди торчал его же гладий, выпустивший лужу липкой черной крови.

Глава 12

Четверо консуляров, голодных и злых, измазанных в грязи и вывалянных в траве, сидели вкруг костерка на полянке и думали думу горькую. Они потеряли все, что имели, стали изгоями, нищими бродягами, дрожащими под сырыми, измаранными тогами. О да, их тоги украшены широкою пурпурною каймой, но что толку числиться в сенаторах, коль ты нищ и убог? И никакого жалованья в шестьсот тысяч сестерциев им тоже не светит.[144] Кто выдаст такую кучу серебра врагам принцепса и народа римского?! И что им остается? Просить подаяния? Вечно прятаться? Или сразу удавиться, чтоб не мучиться долго?!

– Что делать, не представляю даже… – устало сказал Нигрин.

Проспавшийся, но мучимый похмельем Цельс ответил со злостью:

– Что делать, что делать! Раньше надо было об этом думать! Теперь поздно уже!

– Так, по-твоему, я во всем виноват?! – вскинулся Авидий.

– А кто ж еще?! Я?!

– Перестань, Публий! – прикрикнул Пальма. – Не хватало еще переругаться на радость врагам! Думать надо, думать!

– Нечего тут думать! – резко вставил Квиет. – Действовать надо! Продолжать наше дело, идти до конца!

– С кем идти?! – выкрикнул Цельс. – Кто пойдет в бой без платы за страх и кровь?!

– Кто пойдет? – ледяным тоном спросил Квиет. – Можно поднять гладиаторов из Большой и Дакийской школ, из Галльской и Эмилиевой! Пол-легиона гарантирую! Плюс тысяча батавов! Это сила, сиятельные, большая сила!

– А я бы еще и христиан призвал! – оживился Нигрин. – Их главный пастырь продажен, как все жрецы! Мы пообещаем ему поблажки… ну, не знаю… дозволим открыто молиться! Этого хватит… Сикст подвигнет паству на бой, и те пойдут как овцы, не требуя и асса! Эти дурачки верят, что павшие за веру мигом возносятся в рай, и чтут мучеников!

– Мечты, мечты… – криво усмехнулся Цельс и договорил торопливо и зло: – Юпитер Преблагой! О чем вы грезите?! Гладиаторы им мерещатся, батавы, христиане! А на что вы их купите?! Даже христиан твоих, Авидий, пусть они и бессребреники, надо будет хоть чем-то вооружить! А за какие шиши покупать оружие?! Опомнитесь, сиятельные! Никто уж нам не даст и асса!

– Значит, надо деньги взять самим! – решительно заявил Квиет.

– Да ну?! – развеселился Цельс. – Это как? Обчистим публикана? Или выйдем на дорогу, грабить и отнимать потертые квадранты?

– А что такого? – усмехнулся Квиет. – Разве не мы грабили Дакию? Парфию? Аравию? Иудею?

– Что ты сравниваешь! То – война!

– А мы и сейчас на войне! – с силою сказал Квиет. – И этот чванливый Рим отдан нам на поток и разграбление!

– Короче! – перебил мавра Пальма. – Что ты предлагаешь?

– Ограбить храм Сатурна![145] – бухнул Квиет.

– Что-о?! – изумился Авидий. – Да ты бредишь, Лузий! Опасно дразнить Адриана, но гневить богов…

– Успокойся! – сказал Квиет с ухмылкой. – Ты не пойдешь на дело! Мне не страшны ваши боги, я готов вломиться в гости к Сатурну[146] и вскрыть эрарий![147] Публий, ты говорил, что видел Леонтиска на рынке?

– Да, – кивнул Цельс, – Афинянин обещал быть с утра у часовни Нимф – это здесь, рядом, у ручья, – и привести Исомата, Мирзала и Даурона.

– Вот их я и возьму с собой!

Консуляры сидели малость ошарашенные и переглядывались. Идея Квиета – ограбить храм Сатурна – пугала их, бросала в дрожь, но и влекла запретной сладостью. И податливая совесть уже искала оправдания греху: если на правое дело недостает средств, можно стяжать их неправым путем! Победа спишет любые грехи…

Величественный храм, воздвигнутый во славу бога неба, поднимал восемь мраморных колонн на высокой кладке в два с половиной человеческих роста. Храм нависал, будто падая, грозя рухнуть и погрести под собою дерзкого.

Мир-Арзала передернуло.

– Подгоняй карруху поближе, – приказал он Исмату.

Тот с готовность кивнул и стронул лошадей. Проехав мимо бронзовой колонны, от которой разбегались все дороги Рима, Исмат загнал повозку под развесистый дуб. Неслышной тенью явился Леонтиск.

– Все тут? – глухо спросил он.

– Да все вроде… – пожал плечами Мир-Арзал. Радамиста он презирал, а вот Леонтиск, поставленный над ними после гибели младшего питиахши, поневоле внушал уважение. Афинянин был воином, настоящим бойцом, суровым, мужественным, он не боялся ни черта, ни бога (о том, что Леонтиск побаивался своей жены, Джуманиязов даже не догадывался…). Что им, выходцам из двадцатого века, какой-то там Сатурн? А для Леонтиска бог существовал в натуре…

– Выходим, – скомандовал из темноты Квиет. – Действуем четко по плану, иначе никому не поздоровится!

Мир-Арзал с Давроном, Леонтиск и Квиет двинулись к храму. Исмат остался при конях, чему был безмерно рад.