Преторианец - Большаков Валерий Петрович - Страница 67

– И в моем племени дуб считают священным деревом, – неожиданно для себя самого высказался Лобанов.

– А какого ты племени? – с интересом спросил друид.

– Вообще-то я росс, но меня называют роксоланом…

– Это один народ, – сказал друид. – Вы роднитесь с венедами, с савирами, со скифами и сарматами, с готами… Это путь любви, он даст внукам ваших внуков великое могущество ума, а женщины будут славиться красотою.

– Скажи мне, кудесник, любимец богов, – промолвил Лобанов, – что станется в жизни со мною?

Друид не удивился вопросу. Он отломил пару ростков от омелы и бросил их в огонь.

– Тебе предстоит сложный путь, – молвил он. – Тяжелый, трудный, опасный… Ты будешь терять дорогое и находить ценное. Но путь твой прям, он ведет тебя к славе и величию… – Помолчав, друид добавил: – Большего я не открою тебе… Нельзя человеку, идущему дорогой видеть все повороты и конечную остановку… Ну-ка, посмотрим…

Друид пересел к Лобанову и осторожно смотал с ног бинты.

– Пальцами пошевели, – велел эвбаг.

Сергей пошевелил, ожидая всплеска боли. Ан нет – рана заныла, но не сильно, так, словно уже две недели минуло, и пробитые гвоздями дыры поджили.

– Хорошо, – кивнул друид. – Еще денек полежишь, и все…

– Денек? – недоверчиво спросил Лобанов. Он сел, упираясь ранеными руками, и только потом, когда утвердился, отдернул их. – Забыл совсем… – пробормотал Сергей.

Старик смотал бинты с его запястий, и Лобанов, не веря глазам своим, уставился на пятнышки розовой кожи, затянувшие дырки в плоти.

– Уже?! – изумился он. – Сколько же я спал?!

– Одну ночь, – улыбнулся друид, – и один день.

– Ничего себе…

Из-за стены послышались голоса, заржали кони. Со скрипом отворилась дверь, и в избу ввалились веселые Акун и Кадмар, раскрасневшиеся, с блестящими глазами.

– Ух! – воскликнул Кадмар. – Охота была, что надо! Вепря завалили!

– Старого небось взял, – проворчал друид, – мясо как дерево…

– Молодого секача, дедуль!

За дверями ударил топор, разделывая тушу. Уахенеб, напевая заунывную мелодию, втащил в дом полный таз свеженины.

– Дай я! – закряхтел Эдик. – Угощу вас шашлычком!

– Дайте ему! – прогудел Гефестай. – У него вкусно получается! Плавали – знаем!

Лобанов привалился к стене, испытывая прелесть выздоровления и драгоценное чувство товарищества.

Двумя днями позже эвбаг, звавшийся, кстати, Кианом сыном Ниаду, съездил в Биолиндум и вернулся с тюком одежд. Лобанову достались прочные штаны с вышивкой по лампасам, мягкие полусапожки, рубаха, тканная изо льна, и куртка с бахромой по швам – это чтобы кожа быстрее высыхала после дождя.

На прощальном пиру гладиаторы, рабы их и старый Киан хорошо угостились дичью, изрядно хлебнули хмельного меду и отправились в обратный путь. Друид вывел весь «контуберний» в священную дубовую рощу. Дубы тут стояли огромные, как баобабы, кряжистые, оплывшие, самому молодому дереву было лет триста, а гигантский дуб-патриарх был ровесником Омира, то бишь Гомера.

– Отсюда ступайте между восходом и югом, – напутствовал друид. – Если тропа упрется в чащу, пробирайтесь от камня к камню, на коих выбит крест. Камни выведут вас на новую тропу… Ступайте!

Лобанов прижал пятерню к сердцу и низко поклонился старцу, увенчанному дубовым венком.

– Спасибо тебе! – сказал он с чувством.

– Боги на вашей стороне, – усмехнулся друид, – мои Руки лишь исполняли их желание…

Сергей взобрался на вороного, Эдик, Искандер и Гефестай последовали примеру командира. Четверо рабов вскочили на своих мустангов. Кавалькада шагом спустилась с холма, где росла священная роща, и углубилась в лес. На опушке Лобанов обернулся – сухонькая белая фигура друида, опиравшегося на посох, стояла под сенью Дубовых ветвей, как статуя Прощания и Одиночества…

Мост через Данувий, выстроенный Апполодором из Дамаска, поражал и роксолан, и сарматов, и самих римлян. Казалось невозможным укротить могучую реку, шумнокипящую, словно море, и тем не менее, вот он, мост! Ровно двадцать отвесных башен-быков дыбились со дна Данувия, поднимая каменные пролеты на высоту седьмого этажа. Речная вода ревела и пенилась, обтекая опоры, но те стояли нерушимо – мост строили на века.

Дотягиваясь до левого, дакийского берега, это чудо света продолжалось предмостными укреплениями – четыре квадратных башни-кастеллы, всего лишь этажей пяти в вышину, соединялись вместе толстою стеной. Дорога с моста выходила из узких ворот, а справа вытягивалась тридцатишаговая наблюдательная башня.

Свой пурпурный шатер Император Цезарь Траян Адриан Август приказал поставить на правом берегу, против входа на мост.

Принцепс гулял по обширному шатру, оттягивая время. Выйдешь наружу – и тебя подхватит река по имени Текучка, закружит в бешеной своей стремнине, накроет волной неотложных дел… Он стал как та мышка, виденная им в жаркой Иудее, – сидит, дура, у песчаной стенки и роет себе норку. А песок сыпется сверху, сыпется… И чем энергичнее работала лапками эта дура ушастая, тем больше приваливало песка. Так и тянуло задавить ее, чтоб не мучалась, не расходовала силы и время на бесполезный труд…

Адриан подошел к большому круглому зеркалу, висящему на опорном столбе, оглядел себя. Нормально сохранился, принцепс… Лобастая голова с курчавым волосом, темно-русая борода с кудрецом скрывает шрам, полученный на охоте. Глаза смотрят пристально и зорко. Адриану стукнуло всего сорок два, он был полон сил и энергии. Родись он недалеким и туповатым, то был бы счастлив теперь, заняв трон великой империи. На беду, Адриан отличался умом и сообразительностью. Недоверчивый, дотошный педант – вот каким он парнем был. И понимал прекрасно, что власть императора – это огромнейшая ответственность, когда ежедневно приходится решать проблему выбора, играть с судьбой и обстоятельствами в шахматы, где каждая пожертвованная фигура – тысячи жизней подданных. Ах, если бы не этот тяжкий груз!

Адриан покосился на клепсидру и сморщился. Пора! На тунику из тирского пурпура он накинул белую тогу с багряным подбоем в ладонь шириной, перехватил ее на плече перламутровой фибулой. Подцепил пальцами ног шитые золотом сандалии. Начнем рабочий день!

Адриан придал лицу выражение спокойного величия и вышел из шатра.

Торжественно протрубили фанфары. Манипулы почетного эскорта, выстроенные в полукаре, подняли копья, перевитые красной материей. Конные турмы салютовали, вскинув клинки.

– Аве, Император! – грянули сотни глоток.

Небрежно раздвинув строй преторианцев в золоченых панцирях, прошел Гай Светоний Транквилл, друг и личный секретарь.

– Не кажется ли величайшему, – заулыбался он, – что мой титул давно пора утвердить официально?

– Какой еще титул? – поинтересовался Адриан, чуя подвох.

– Как?! – комически изумился Светоний. – Друг Императора!

– Ты неисправим! – улыбнулся Адриан. – Пойдем, я буду принимать посла от роксолан…

– Слушаюсь, величайший… Осмелюсь напомнить – императорская трирема уже подана к причалу.

– Вот и отлично! Распрощаемся с этими кочевниками и в Рим! Устал я уже смотреть на этих варваров!

– А я – нюхать!

Рассмеявшись, Адриан прошествовал на мост. У величественной арки моста императора поджидал Марций Турбон, суровый, коренастый малый, назначенный наместником в Дакии и Паннонии. Для придания авторитету Адриан удостоил Турбона повязок префекта Египта.

– Величайший… – поклонился Турбон. – Посол роксолан Фратанч ждет на мосту.

– И как ему наш мостик? – не удержался Светоний.

– Посол находится под сильным впечатлением, – усмехнулся Турбон.

– То-то! – важно сказал Светоний с таким видом, будто сам только что выстроил мост через Данувий.

Адриан, шлепая сандалиями, прошел на мост. Данувий бесновался далеко внизу. Тело поневоле ждало качания, но не дожидалось. Даже легкой дрожи от свирепого набега воды не передавалось ногам. Крепко строил Аполлодор!