Преторианец - Большаков Валерий Петрович - Страница 63

– А эти чего венчаны? – поинтересовался Лобанов.

– Это значит, – объяснил Искандер, – что они взяты в плен на поле боя с оружием в руках.

– Подходяще! – кивнул Лобанов. – Нам холопы ни к чему!

– Эти могут быть опасны, – предупредил Искандер.

– Это мы – опасны! – усмехнулся Сергей. – Ну что, парни? Отоваримся?

Гефестай кивнул, прогудев:

– Подмога, она нелишняя.

– Восемь рук – хорошо, – рассудил Эдик, – а шестнадцать лучше!

– Эй, любезный! – кликнул Искандер продавца, толстого киликийца с плеткой за поясом. – Почем эти четверо?

Киликиец подскочил мячиком и зажурчал:

– Пятьсот денариев за каждого, и то себе в убыток!

Лобанов посмотрел каждому рабу в глаза и отсчитал шестнадцать ауреев.

– Четыреста за всех! Искандер, потолкуй с торгашом, а я пока политинформацию проведу…

Искандер отвел киликийца в сторонку, и они принялись с азартом торговаться. Сергей поставил ногу на помост, оперся локтем об колено.

– Значит, так, – сказал он. – Мы пока что и сами несвободные, но это временно… Нам нужны слуги. Согласны вы?

– Ты спрашиваешь нас?! – комически изумился лысый.

– Я же вас покупаю, а не кого-нибудь! Учтите, мы все ребята бойкие, так что, если бежать надумаете, поосторожнее будьте. Не дай бог раните кого из нас! Догоним и распнем! Если просто так деру дадите, так и Орк с вами…

– Зачем ты это говоришь? – спросил белокурый.

– Затем, что работа у нас сложная, и нам нужны помощники, на которых можно положиться! Понятно? Вы можете стать для нас товарищами, а можете остаться рабами! Это уж вы сами решайте! Ну как?

– Лично я согласен, – сказал лысый.

– Послужим! – коротко отозвался белокурый.

– Все лучше, чем по рынкам таскаться, – пожал плечами чернявый.

– Я как все! – ухмыльнулся русый.

Лобанов кивнул и обернулся к Искандеру.

– Он согласен! – сказал Тиндарид, отдуваясь.

Киликиец, с видом обалдевшим и подрастерянным, протянул руку. Лобанов отсчитал шестнадцать звонких кружочков маслянистого золота.

Торгаш тут же передал ему веревку, связывавшую всех четверых в венках. Вытащив нож, Сергей разрезал путы.

– Так, – сказал он, – теперь пошли, коней прикупим…

Рабы, разминая запястья, потопали, недоуменно переглядываясь и пожимая плечами.

У барышника сторговали четырех молодых, норовистых жеребцов, наверняка пойманных на болотах Камарга. Туда, в устье Родана, сбредались лошади, потерявшие хозяина или потерявшиеся, сбредались еще со времен Ганнибала. Эти европейские мустанги особой статью не отличались, но были выносливы.

– Все на сегодня! – решил Лобанов, расплатившись за коней и седла. – Едем!

– Теперь нас полный контуберний! – ухмыльнулся Эдик.

Заночевать решили в лесу. Деревья по обе стороны от дороги были срублены на расстояние полета копья, а уже за этой обочиной вставали дебри, настоящая южная тайга. Сосны, буки, клены в два-три обхвата высились, уходя к небесам метров на сорок-пятьдесят. Все прогалы между деревьями-великанами были забаррикадированы порослью шиповника и подлеском. Восемь коней не шли, а продирались, протискивались, чуть ли не просачивались. И неожиданно вышли на полянку, этаким колодцем-атриумом открытую к закатному небу.

– То что надо! – определил Гефестай. – Так, тебя как звать?

Русый назвался Акуном сыном Олимара, из племени венедов.[126]

– Натягивай веревку, Акун, и вяжи к ней лошадей! А я их расседлаю пока…

Чернявый вызвался наломать дровишек. Его паспортные данные были просты: зовут Регебал Дадесид, то бишь из рода Дадеса, по национальности – дак.[127] Смотав с тела припрятанный гетский пояс с бляшками, изображавшими рыбу, собаку, солнце, луну, барана, ворона, змею и дерево, Регебал затянул его поверх рубахи.

А лысый оказался египтянином, звали его Уахенеб, и был он мореходом, чем-то сильно не угодившим топарху, властителю области.

– Бывает… – кивнул Эдик и обратился к белокурому: – А тебя как звать-величать, покупка?

Белокурый окрысился:

– Я не покупка! Мое имя – Кадмар сын Каста, и я избран вергобретом[128] на этот год!

– Да хоть винегретом! – повысил голос Эдик. – Чего орать-то? Я тоже продан и перепродан, и что? Как говорил мой дед Могамчери: «Не тот раб, кто в рабство попал, а тот, кто соглашается холопом быть!» Я вот не согласен! Ты тоже против? Отлично! Да только, если уж ты такой супер-пупер, чего ж тебя на продажу выставили? Так что молчи в тряпочку! Заплачено за тебя? Заплачено! Значит, ты – покупка! Не нравится? А ты докажи, что стоишь больше, чем четыре золотых! Уважение, знаешь ли, еще заслужить надо! А я пока что не вижу, за что мне тебя уважать!

– А мне не за что уважать тебя! – задиристо выпалил Кадмар.

– Узнаю галльских петухов! – ухмыльнулся Гефестам. – Прокукарекал!

– Не за что ему уважать… – проворчал Эдик, подсаживаясь к костру. – Вот как-то жил же я до сих пор без твоего уважения, и ничего!

– Не обижайся на него, – сказал Уахенеб, – Кадмар молод и горяч. Ему обидно было попасть в плен в первом же бою…

– Уахенеб! – прошипел Кадмар с угрозой.

– Хватит шипеть! – рявкнул Лобанов, доставая короб с едой. – Садись и ешь!

– Обойдусь! – буркнул Кадмар, гордо вздергивая подбородок.

– Кадмар, – мягко проговорил Лобанов, – или ты делаешь то, что я тебе велю, или… видишь во-он тот муравейник? Уложу тебя на него, голого, связанного, и чуток кровь пущу. Муравьишки будут лакомиться тобой до самого утра!

– Лучше не надо, – зевнул Гефестай. – Он же орать будет, выспаться не даст!

– Пожалуй… – согласился Лобанов. – Ладно, муравьиная пожива, садись ужинать!

Надутый Кадмар перечить не стал, сел к костру и получил целую миску оленины с бобами. Судорожно сглотнув, он принялся есть, торопливо и жадно, не дожидаясь деревянной ложки, хватая мясо пальцами. Долгие минуты только и слышно было, что чавканье под аккомпанемент трещащего костра. Изредка пофыркивали лошади. Первым насытился Эдик. Удобно отвалившись на снятое седло, он спросил Акуна:

– А ты сам из каких мест?

Венед, тщательно вылизав миску, сказал добродушно:

– Это далеко отсюда. Надо плыть за три моря, и последним будет Понт Эвксинский. А потом зайти следует в устье Борисфена и четыре недели плыть на веслах вверх по течению, на середине пути одолевая пороги. Вот тогда и приплывешь к моим родным местам… Там есть городок один, Самбатом зовется. Его сарматы поставили, чтобы с нами торговать. Они нам сыр, мясо, шкуры, мы им меха янтарь, железяки… Вот в том городе я и живу. Жил… Эх по дурости я здесь! Взбрело мне в голову самому с римлянами поторговать. Набил я за зиму соболей, два ха-ароших тючка получилось, и добрался до вала Траянова. Там и продал весь товар…

– Так ты охотник? – перебил Акуна Эдик.

– Зимой, – усмехнулся венед. – Весной я – пахарь, под осень – жнец…

– Ну, продал ты меха, а дальше?

– Дальше? А что дальше… Дальше как раз даки войной пошли на римлян, Траяновы легионы бить. И закрутила меня та война, выкрутила и вот, аж досюда добросила…

– Мы с Акуном вместе были, – продолжил Регебал. – Десять лет уже… По горам прятались, в холода через Данубий по льду ходили, римлян резать. Вызнали прошлой осенью, что новый император на наши земли пожаловал, и решили в гости сходить, ножичками побаловаться… Великий Замолксис![129]Десять зим нам везло, а вот на одиннадцатую судьба отвернулась от нас…

– А ты, Уахенеб? – поинтересовался Лобанов.

Египтянин аккуратно вытер пальцы холстиной и заговорил негромко:

– Два года я был мастером паруса,[130] водил корабли из Александрии в страну арабов за миро и ладаном, ходил и в Индию… А той весной мне посулили большие деньги, и подрядился я возить оружие парфянам, добирался по Евфрату до самого Ктесифона. Там-то меня и прижали легионеры. Продали по дешевке иудею-работорговцу, тот перепродал меня в Сиракузах Трифону, а Трифон довез до Толозы…