Преторианец - Большаков Валерий Петрович - Страница 38

– Ждите здесь, – предупредил качок. Посопев, он скрылся за дверями.

Гефестай, пользуясь случаем, расселся на скамье у стены и вытянул натруженные ноги. Искандер походил-походил и устроился рядом.

– Сидай, Серега, – похлопал он по скамье.

Лобанов мотнул головой: не сидится… Помаявшись, он подошел к перилам. Отсюда весь двор был как на ладони. Занятия шли полным ходом, и «школьников» явно прибавилось – человек пятьдесят или больше махали деревянными мечами, выполняя команды.

– В третью позицию!

– Выше щит! Бей мечом!

– Смотри мне в глаза! В глаза!

– Побыстрее давай! Что ты как мертвый?!

– Шаг вперед! Вторая позиция!

– Быстро!

– Коли в голову! Р-раз!

– Отводи удар!

– Полкруга мечом направо!

– Прыжок назад!

– Вперед!

– В первую позицию!

– Бей!

И точно, казармы… Учебка.

Кто-то задышал Лобанову в спину. Сергей напрягся, но голос Цецилия произнес добродушно:

– Созерцаешь виды?

– Какие мы слова знаем… – пробормотал Сергей и спросил: – Скажи мне, Цецилий Статий, а ты-то в каких тут чинах?

– В школе? – уточнил Цецилий.

Лобанов кивнул.

– Гладиаторы мы, – простодушно ответил Цецилий, – и я, и Азиний Поллион, и Виндекс, и Феликс, и Публиций…

– Как? – не поверил Лобанов. – И вас спокойно отпускают отсюда?!

– А почему нет? – удивился Цецилий, потом до него дошло. – А-а… Вот ты о чем… Мы ж вольные, варвар! Мы – римские граждане!

– И вы, свободные граждане, пошли в гладиаторы?! – изумился Лобанов. – Зачем?! Чтобы сдохнуть на арене, увеселяя чернь?! Не понимаю! Гладиаторов же за людей не считают!

– Ветерок![79] – отмахнулся Цецилий. – Сдохнуть… Можно и сдохнуть, если не повезет. Так это смотря какой жребий выпадет! Ты лучше глянь во-он на того старикана! Вон, что гоняет молодь у двойного столба! Видишь?

Лобанов кивнул, подтверждая, что усмотрел плешивого, но крепкого мужика в возрасте.

– Это Гоар, он из сарматов. Гоар сын Багатара из рода Сахири. Я еще не родился, когда Гоар впервые вышел на арену. И живой же! Пятьдесят семь боев выдержал, завел четырех сыновей, а сейчас сговаривается с одной вдовою… А вон, туда глянь! Там фракиец Целад. Знаешь, как его называют? «Suspirium puellarum… puellarum decus»! А напротив – Кресцент, «puparru domnus; puparum nocturnarum… medicus»![80] Так-то! О нас мечтают девицы и женщины всех сословий, и мы исполняем их желания! Понял, варвар?

– Кстати, меня зовут Сергий.

– Буду знать!

Заскрипела дверь, впуская Севия Никанора Пота. Севий вошел и поклонился входящему следом высокому, дородному мужчине с брыластым лицом, закутанному в тогу с узкой алой каймой, отличительным знаком всадника-эквита.

– Это кто? – спросил Лобанов Цецилия.

– Субпрокуратор школы, – тихо ответил Статий. – Фанний Валерий Мессала! Кланяйся!

Сергей сдержанно поклонился.

– Мое последнее приобретение, – доложил препозит Севий, – отличные экземпляры!

Субпрокуратор слушал «крысоида» невнимательно. Взгляд его маленьких блестящих глаз, расположенных близко к мясистому крючковатому носу, вперился в Эдика, перешел с него на Гефестая, на Искандера и остановился на Сергее.

– Сможешь меня убить? – неожиданно спросил Фанний Мессала. – Прямо сейчас?

– Легко, – ответил Лобанов. – Приступать?

– Попридержи язык… – проворчал субпрокуратор. – Чем владеешь?

– Руками, ногами, головой, – стал перечислять Лобанов. – Еще мечом, кнутом, ножом и арбалетом, копьем похуже, луком – так себе…

Фанний Мессала кивнул, не дослушивая, и бросил Севию:

– Запиши всех, рассели… Проследишь, чтобы диспенсатор[81] вписал их во все ведомости. Одеяла выдашь, миски, чашки… Этого, – он ткнул пальцем в Сергея, – определишь в отряд секуторов. Пусть с ним Кресцент позанимается… Этих, – субпрокуратор кивнул на Искандера с Гефестаем, – к фракийцам! А его, – двойной подбородок указал на Эдика, – в ретиарии! Я смотрю, проворен он…

Эдик скромно потупился.

– Все сделаем в лучшем виде! – прогнулся Севий.

Субпрокуратор кивнул и неспешно удалился.

– Так… – нервно потер ладони Севий. – Начнем с тебя, – он ткнул пальцем в грудь Сергею. Тот стерпел. – Звать как?

– Сергий Роксолан.

– Се-ерги-ий… – старательно вывел препозит на пергамене. – Роксо… Роксалан или роксолан? Как правильно?

– Через «о».

– Ага… А ты у нас кто? – дошла очередь до Искандера.

– Александрос Тиндарид. Звать Искандером.

– Эллин, значит? Так и запишем – Грэкус…

– Я – Искандер! – возмутился сын Тиндара.

– Ладно, ладно, Орк с тобой… И-искан-дер… А тебя как?

– Гефестай сын Ярная сына Кадфиза из Пурушапуры!

Севий попытался произнести, но язык его не послушался.

– А по-другому никак?

Гефестай задумался и сказал с хулиганской улыбкой:

– Портос!

– Подходяще!

Эдик не стал дожидаться вопроса, назвался сам:

– Эдик! В смысле – Эдуардус. Сарматы мы.

– Эдуа-арду-ус… Пойдемте, покажу ваши опочивальни!

«Опочивален» было две, каждая площадью с совмещенный санузел. Простые кирпичные полы, грубо оштукатуренные стены, пара лежаков с натянутой ременной сеткой. Одну каморку заняли Сергий с Эдуардусом, другую, рядом, Искандер и Портос.

– Утром перекусите – и на занятия! – распорядился Севий.

– Вот тебе и весь сказ… – вздохнул Эдик.

Кливус Викториа, или, по-русски, взвоз Победы тянул в гору не круче московской Тверской, зато был широк по римским понятиям – метров до восьми поперек, и гладок. Простираясь от Велабра, взвоз огибал Палатинский холм и поднимался на него с севера. Здесь-то, напротив скромного храма Изиды, и раскинулись владения Гая Нигрина, сенатора и консуляра.

Его огромный домина в два этажа не был виден с улицы – высокий каменный забор ограждал немаленький участок, а кованые ворота открывали лишь самое начало извилистого подъезда, зигзагом проложенного сквозь чащу запущенного парка. Ни голоса, ни звука не доносилось из-за ограды, а если кто любопытный чересчур близко подходил к воротам, из-за старых, раскидистых платанов тут же показывался раб-привратник, германец по кличке Киклоп, – высоченный человечище, одноглазый, с перебитым, вечно сипящим носом и весьма дурным характером.

Говорили, что у себя, в лесах за Альбусом,[82] был он храбрым вождем, водил ватагу себе подобных бойцов, ходил в набеги на земли римлян в Белгике[83] и возвращался со знатной добычей. Но однажды не пофартило Киклопу, тогда еще звавшемуся Малфоем. Попал Малфой в засаду, истребили его бравых ребятушек завистники-тевтоны, побили всех до единого, а самого вождя искалечили. Гай Авидий Нигрин в ту пору командовал Восьмым Августовым легионом. Неизвестно, что шевельнулось в забронзовевшей душе Гая Авидия, а только подобрал он полумертвого германца и выходил. И не было с тех пор у Нигрина более преданного и верного слуги – банальный закон сохранения добра.

Киклоп сильно сутулился, словно горбился под тягостью своих непомерных мышц, надбровные дуги его выдавались вперед настолько, что бросали тени на пустую глазницу и единственный глаз, горящий зловещим красным огоньком. Киклоп никогда не ругался и не смеялся, мычал только, булькал горлом или – в периоды хорошего настроения – издавал глухое урчание. Днем и ночью кружил Киклоп по парку, бдительно охраняя семью Нигринов. Германец крался совершенно бесшумно, горбатой тенью скользя меж деревьев. Чаще один, иногда с парой леопардов на поводу. Громадные пятнистые кошки шипели и рявкали на прохожих, щерили клыкастые пасти… и ластились к Киклопу, терлись об его ноги.