Преторианец - Большаков Валерий Петрович - Страница 33

Прибытие легионов Гая Нигрина взбаламутило сонное полубытие заброшенного гарнизона, пустая и тусклая жизнь вдруг заиграла красками, на прямых, грязных улочках канаба стало людно, в харчевне у Вараздата стояли очереди, а девочки мадам Зарины ишачили в три смены. Но тонус Романе подняли ненадолго. Гай Авидий Нигрин спешил в Рим, его ждали великие дела. И неделю спустя легионы покинули Роману. Путь их лежал на запад, к столице Албании Хабале, и дальше – по долине Куры, по Алазани, в земли царя Иберийского Фарасмана Квели, что означало «доблестный».

Все разношерстное население Романы собралось проводить войско – топталось на окраине опустевшего, затихшего поселка, глядело вслед топавшим легионерам и слушало походную песню:

И все когорты грянули припев:

Пока легионы пробирались горами и долами Северной Колхиды, Гай Авидий Нигрин успел притомиться. И не столько телом, сколько душой. Он извелся весь в думах об упущенном венце императора, все нервы себе повымотал бесконечными сожалениями да рефлексиями.

На дорогах Иберии (хотя какие это дороги? Тропы!) к каравану прибился туземный князек, Радамист сын Фарнабаза. Местная знать прозывалась и вовсе непроизносимо – царчинебулни, и Радамист был как раз из этих, которые на «цар»… Младшим питиахши числился сын Фарнабаза. Правил он какой-то зачуханной долиной и склоном какой-то зачуханной горы, где спокон веку стояла какая-то зачуханная деревушка. Только вот случилось поветрие, и вся тамошняя чернь – цврили эри – переселилась на кладбище. Некому стало кормить Радамиста, а у царька Фарасмана и своих питиахши девать было некуда. Вот и вознамерился Радамист приискать себе нового патрона. И Нигрин пригрел младшего питиахши, как когда-то Мир-Арзала с его головорезами.

Это была давняя и проверенная практика. Вот кто сторожит родовой дом Нигринов в Риме? Германец Малфой по кличке Киклоп. Киклоп верен, как пес, он придушит любого, на кого укажет хозяин, а на Авидию чуть ли не молится. А почему? А потому, что помнит добро! Правда, Киклоп честен, а Мир-Арзал подл, как хорек… Вот и пусть всю эту шушеру строит и школит Радамист! На кого будет зуб точить Мир-Арзал? На Радамиста! А у кого станет справедливости искать? Верно, у хозяина! Вот вам и баланс…

…Солнце еще не встало над горами, скалистые вершины на востоке чернели, а снега отливали розовым, в долинах стаивал туман.

Легионы перевалили горушку и спустились в мрачное ущелье, сырое и узкое. Тропа была набита давно, еще отрядами Гнея Помпея. Ущелье раздвинулось и вывело в самшитник. С веток деревьев, обвитых лианами, свисал мох-бородач, похожий на водоросли, и доставал до самой воды, журчащей в каменном ложе ручейка.

А потом римляне зашагали по настоящему храму природы – вокруг вздымались громадные тисы и буки, забираясь кронами куда выше десятого этажа. В лесу царил особый зеленоватый полумрак, а под деревьями уживались только папоротники и зеленчук.

– И все равно, – сказала Авидия Нигрина, покачиваясь рядом с отцом, в дорогом седле, – я рада, что ты взял меня в поход! Я столько всего увидела!

Нигрин хмыкнул только. Попробовал бы он не взять… Консуляр поморщился. Как же его измучила эта дорога! Подъемы, спуски, подъемы, спуски… Бесконечной чередой. С сырого донышка долин на солнечные склоны. По каменному крошеву осыпи – в «пьяный лес». Деревья, пробыв зиму под тяжестью привалившего их снега, так и не выпрямились, росли вкривь и вкось, гнулись дугою и утыкались в землю верхушками.

– Все! – крикнул Радамист, взявший на себя функции проводника, хотя никто его об этом и не просил. – Это последний переход!

Нигрин кивнул только. Говорить не хотелось, да и окружающий пейзаж не настраивал на праздную болтовню. Горы волнами уходили вдаль – лесистые склоны прикрывали скалистый хребет, а из-за каменистых кряжей выглядывали вечные снега. Море отсюда тоже было видно – тонкая синяя ленточка, прерывистая там, где выступали особенно высокие пики.

Лес тянулся и тянулся, взбираясь на склоны и спускаясь в долины. Широколистые вязы возносились в небо, от них не отставали высокоствольные буки, могучие тисы и клены, даже каштаны и те были в обхват.

«Возраст дает о себе знать… – подумал Нигрин и вяло рассердился: – Рано тебе еще с палочкой шаркать!»

Лес бурлил жизнью. Еще на опушке Нигрин приметил двух барсов, игравших как домашние кошки, – бивших пушистыми хвостами по пятнистым бокам, скаливших зубастые пасти и шипевших. А на берегу ручья здоровущий черный медведь ловил форель – цап рыбину когтями, и на бережок. И ну лакомиться!

Лес гремел и звенел птичьими голосами, взревывал и подвывал.

Внезапно все стрекоты и взвизги перебил громкий рыкающий звук, похожий на хриплое, харкающее «А-у-ум!».

Нигрин замер. Что за зверь? Медведь? Да какой там медведь… Впереди, на прогалине, заросшей высокой травой, замелькало гибкое тело, желто-оранжевое в черную полоску. Тигр?!

Тигр остановил свое бесшумное стекание по склону и поднял усатую морду, обнажил клыки.

– А-у-умм!

– Ки-иса… – прошептала Авидия Нигрина и нервно хихикнула. – Ки-исонька…

– Как даст такая «кисонька» лапкой, – проворчал Нигрин, – голову махом оторвет…

Но, видать, усатый-полосатый был сыт и доволен жизнью. Зверь зевнул, ощеривая пасть, тряхнул головой и потек дальше, змеясь по траве.

За прогалиной лес поредел, рос отдельными чащами, предоставляя травоядным обширные луговины. Шумно сопя и косясь круглыми коровьими глазами, прошествовала семейка зубров. Зубры окунали косматые слюнявые морды в густую траву, срывали ее пучками и громко хрупали, задумчиво глядя вдаль. Поодаль паслись олени, бдительно посматривая вокруг. Щипанут травы и вскидывают головы, вертят рогами – все чисто? Сжуют в спешке, и опять – нырь в траву. Мимо пугливых оленей, даже не глядя в их сторону, пробрел давешний тигр. А может, это другой был.

– Счастливой охоты! – шепнул Нигрин и шлепнул коня, понукая.

Богатая, нерастраченная природа этих мест подействовала на него как легкое вино. Все путем!

И вот последний склон. По правую руку, за зеленевшими макушками гор невозмутимо белела вершина Стробил,[71] а впереди во всю ширь открывалось море.

– Понт! – прошумело по рядам и шеренгам. – К Понту вышли!

– Как тут красиво! – воскликнула Авидия Нигрина.

– А воздух какой, чуешь? – с гордостью спросил Нигрин, будто он хозяин тому воздуху. Питиунтские сосны наполняли воздух дивным ароматом, и Авидия глубоко вдохнула дурманящий хвойный дух.

– Да-а… – признала она, и отец довольно хмыкнул.

Питиунт поднимался от гавани вверх, террасами по склону. Белые и желтые домики с красными черепичными крышами тонули в зеленых садах. На берегу видна была строящаяся кастелла – квадратная крепость с башнями прямоугольными и шестигранными по углам и у ворот. На валу плавно кланялись стрелы подъемных машин и суетились мураши-строители, облицовывая плитняком закругленный массивный фасад. Но одно большое каменное здание было уже «сдано в эксплуатацию» – это была претория, где разместилось центральное командование группы гарнизонов Северной Колхиды и Южной Сарматии.

– Метелл! – кликнул Нигрин. – Разместишь легионы, накормишь, потом доложишься… Кто там сейчас в командирах?

– Фавст Медуллий! – подсказал трибун.

– Вот ему… И свободен. Да! Узнаешь еще, какие корабли стоят в порту и какие ожидаются.