Другие правила - Большаков Валерий Петрович - Страница 23

– Превратить Марс во вторую Землю… – продолжал Сугорин, – Разве плохо?

– А что хорошего? – неожиданно для себя высказался Антон и прикусил язык. Но все уже обернулись к нему. Вышедшая из второй комнаты Марина остановилась и сложила руки под грудью.

– Это что-то новенькое! – развеселилась она.

– Да нет, – заторопился Антон, боясь, что не успеет объяснить, – генерация атмосферы, колонизация – это все хорошо, так и надо! Но зачем на Марсе яблоням цвести? Ума не приложу! Зачем завозить туда зверюг с Земли? Это ж копия получится – и куда хуже оригинала! Ты вот говоришь – Вторая Земля. А по-моему, должен быть второй Марс!

Марина, поглядывая на Антона, пробралась к Жилину, прижалась к его спине и обняла за плечи. Крепкая мозолистая ладонь Глеба извечно мужским жестом прикрыла маленькую Маринину ладошку.

– А знаешь, Игорь, – сказал он Сугорину («Игорь! – обрадовался Антон. – Буду знать!»), – Антон в чем-то прав. Ты вот бывал на Луне? Я там работал и знаю, что луняне, как это ни странно, недолюбливают оранжереи и вообще земные растения. Тем более – всякую живность. И я их хорошо понимаю – для Луны флора противоестественна и считается чуть ли не извращением. А что до Марса… Этой планете надо дать шанс. Не насаживать яблони и елки, а расплодить свое – те же марсианские кактусы или марсианский саксаул. Сначала группками, рощицами, потом и лесочками.

– Еще древолисты есть! И марсианская колючка!

– Конечно, Марс – биологически пассивная планета, но, с другой-то стороны, он же почти не исследован, сплошная terra incognita и hiс sunt leones…

Польщенный Антон победоносно глянул на примолкшего Сугорина.

– Правильно! – постановили в толпе.

– Да! – сказал с живостью коварный Сугорин. – Все хотел спросить… Это правда, что вы как-то киберам стампиду устроили?

– Все-то ты знаешь… – усмехнулся Жилин. – Правда.

– А расскажете?

– Да поздно уже, разворот вот-вот начнется… И Макс еще просил киберштурманом заняться… Потом как-нибудь.

– Расскажите! – заныли в толпе. – Все равно еще не объявляли!

– Вот пристали… – проворчал Жилин и начал с неохотой: – Ну, что там рассказывать? Случилось это в 73-м. Я тогда еще в поручиках ходил. Как раз был в отпуске и решил не сидеть зря, а подработать – и отдохнуть заодно. И махнул в Африку, в район Нью-Серенгети – я и еще человек пятнадцать дипломников из Новосибирска, ну, из института экспериментальной кибернетики. В саванне как раз начинали строить микропогодные станции, чтобы больше не горела… Ох и радости было! Ну, вы представьте – студиозусы и вдруг остаются посреди дикой Африки! Настоящие баобабы вокруг, «жирафьи зонтики» акаций, слоны, львы, носороги! Два месяца пролетели, как один день.

И вот под самый конец отпуска – все уже сидели на чемоданах – ко мне в тент вбегает Ивэн Нканата, староста, и кричит: «Ндегге мкубва! Ндегге мкубва! [21]» Я выскакиваю – с запада приближаются три громадных шестивинтовых геликоптера…

– Сентябрьская война, – проронил Сугорин.

– Да. А мы-то не знали! Мы все думали, это за нами! Помню, еще удивлялись – зачем целых три, нам бы и одного за глаза хватило… Ну и вот, вертолеты садятся – лопасти еще крутятся, свиристят, пыль столбом, а аппарели уже откидываются, и по ним сбегают черные, бритоголовые, пятнистые, наглые, сбегают и клацают автоматами, бегом окружают вертушки, берут нас на прицел, орут, командуют, скалятся, палят поверх голов…

Тут только до нас и дошло. Нканата мне шепчет: «Это интернацисты, понял? „Солнцеподобный“ Мбуви стал на тропу войны!» Я, говорю, и сам вижу, да что толку? Мы же все честные да благонравные, блюдем закон: если военные действия вести, то исключительно гуманные, а оружие применять исключительно несмертельное. Господи, да у нас на весь лагерь было то ли пять, то ли шесть парализаторов, мы их с собой брали, когда в ночную шли – гиен усыплять или там леопардов. А у этих – старые «абаканы», и начхать они хотели на закон о военной технике! Короче, влипли мы. Берут нас интеры в заложники, и гонят, и прикладами поддают. Я сначала смыться хотел – скроюсь, думаю, а вечерком выпущу наших. А потом, смотрю, нас в ангар загоняют, где мои киберсистемы стояли – и строительные, и такие, уже демобилизованные все. Затолкали нас туда, заперли. Кто-то тихо ругается, кто-то бесится, девчонки ревут, а я запускаю киберов.

Задействовал одного, он мне в задней стене лаз прожег резаком – с той стороны, я помню, все заросло кустами медоносной акации – знаете, с такими шипами, назад загнутыми, ее еще называют «подожди немного». Как раз, помню, мы пролили дождь, и кусты за одну ночь покрылись пушком – нежным таким, фисташкового цвета.

Вылез я, смотрю, интеры по нашим тентам шарят – не пропадать же добру! Другие в павильоне клуба кучкуются, песни горланят, крепленый тембо [22] хлещут для храбрости… А уже вечереет, пройдет минут 15– 20, и будет темно. Ну, я, пока свет есть, сижу в кустах с пультом, программирую мои системки. Интеры все уже в клубе, только часовых выставили, да и те к бутылке прикладываются. А тут и солнце село, и свет как кто выключил – сразу стало темно…

– Тропики, – объяснили в толпе.

– Ага… Ну, я часового снял, связал, выпустил своих. Нканату и еще одного масая, Оле-Сенду, с собой оставил…

Поднялся шум.

– Это нашего Габу? – спросил скуластый Быстров.

– Нашего, – улыбнулся Жилин.

Все зашевелились и снова замерли.

– Да, – продолжал Глеб, – а остальным говорю: дуйте в вертолет, и по-быстрому, будете Шурику помогать. Это был наш старший оператор, единственный, кто когда-то вообще штурвал в руках держал. Там же все старое было – обшарпанные «анатры», еще времен Российской Федерации, с турбинами и топливными баками, можете себе представить? Ну, мы с Габой и Ивэном киберов расставили поскорее, пока интернаци о наших девушках не вспомнили… Да, я ведь что хотел – поначалу думал согнать слонов, буйволов, носорогов и пустить их на лагерь, устроить, короче, стампиду. Но ты их попробуй, сгони! А потом, думаю – стоп! А зачем мне вообще зверюги? Что мне, роботов мало? Три строительные киберсистемы, в каждой по роботу-матке и по дюжине киберстроителей. Да еще ремонтные роботы, грузовые, анализаторы… О, думаю, а погоню-ка я их!

По графику дождь должен был пойти в семь пятнадцать – поднялся ветер, высохшие нижние листья пальмы дум лязгали и скрежетали, как железные. У захваченной нами «анатры» ни к селу ни к городу загорелся проблесковый маяк, потом засвистели турбины, и винты медленно-медленно пошли раскручиваться. Они нам все нервы повымотали своей неспешностью… В клубе поднялась пальба, интеры вышибали окна, выпрыгивали и – бегом за тенты. Ничего в наших тентах такого особенного не было, тенты как тенты, стандартные надувные купола. Но они ж из силикета, их никакая пуля не возьмет… Тут робот-матка, точно по программе, выезжает из-за ангара. У нее было три пары щупалец, и пять из них держали по автомату – все наши трофеи. Как пустит пять очередей веером – аж сердце радуется! Интеры мигом залегли и стали отстреливаться. Помню, где-то поблизости закричал даман, рыкнул лев – только их и слышно было. Вой шести турбин глушил крики – лопасти уже слились в круги. Тут нам перестало везти. В бедного робота-матку угодил заряд из гранатомета, и на его месте вырос сноп красно-лилового пламени – как в боевике прямо… А мы с Ивэном и Габой попали под перекрестный огонь. Лежим, вжимаемся в горячую пыль, а пули так и визжат, чиркают чуть ли не по волосам. Так и убить могут, думаю, и щупаю нужную клавишу на пульте. И тут мои системки как поперли! Как затряслась под ними земля! Свист, клекот, пыль столбом! О! Это надо было видеть! Тенты – в клочья, клуб – на мелкие кусочки! Интеры брызнули в саванну, кто как – кто бегом, кто кубарем, кто окарачь… Мечутся, орут… А видели бы вы их рожи! Аж посерели от ужаса! (Смех, шум в БО. Марина гордо озирается.) Мы, правда, тоже пострадали – Габу ранило в ногу, мы его потащили с собой, а когда уже подсаживали в вертолет, нас самих зацепило – Нканате прострелили руку, а мне оцарапало плечо. Шурик сразу перевел турбины на форсаж – или как это у них там называется, – нас качнуло, замотало, и «анатра» с горем пополам взлетела. Все вокруг шаталось, дребезжало, по днищу продолбила очередь, и все – квахери, кампи [23]! Дальше уже неинтересно. А то громадное облегчение, которое я тогда испытал, словами не передашь – его почувствовать надо…