Ради единого слова - Аграновский Валерий Абрамович - Страница 27

И все! Я мог со спокойной совестью ретироваться. В школе мои знания по физике выше «тройки» не котировались. Между мною и академиком лежала пропасть. Однако выход, как известно, надо искать на дне отчаяния! И я сказал: "Только один вопрос, Георгий Николаевич! – Академик кивнул. Скажите, почему вы атом рисуете кружочком, а не ромбиком или запятой?" – и показал на доску, висящую за спиной Г. Н. Флерова, а он тоже посмотрел на доску, испещренную формулами, потом на меня, и на лице его появилась снисходительная улыбка врача-психиатра, имеющего дело с необратимо больным человеком. Он сказал: "Почему кружочком? А так удобней, вот почему! Берешь и прямо так и пишешь – кружочек!" – Позвольте, – сказал я, – но запятую легче рисовать!" – Вы думаете? – заметил Г. Н. Флеров и на листочке бумаги нарисовал сначала кружочек, а потом запятую. – Пожалуй, – согласился он. – В таком случае по аналогии, вероятно, с планетарной системой…" В его голосе уже не было ни снисходительности, ни даже уверенности. Он определенно задумался! "Помните, – сказал он, – как у Брюсова? И может, эти электроны миры, где пять материков… Хотя, конечно, аналогия с планетарной системой не вполне корректна, поскольку атом не круглый, скорее всего эллипсообразный, но даже этого никто не знает. Хм! Почему же мы рисуем его кружочком?" Он встал, прошелся по кабинету и нажал кнопку звонка. Вошла секретарша. "Попросите ко мне Оганесяна, Друина и Лобанова, – сказал Г. Н. Флеров. – И еще Перелыгина!"

Через несколько минут его соавторы по открытию явились. Академик хитро поглядел на них, а потом сказал мне: "А ну-ка повторите им свой вопрос!" Я повторил. "Товарищи, – сказал я, – почему вы атом рисуете кружочком, а не ромбиком, крестиком или параллелепипедом?" И у них сначала появилось на лице нечто похожее на улыбку врача-психиатра, однако минут через десять они уже яростно спорили, забыв обо мне. Им было интересно!

Вечером, приглашенный Г. Н. Флеровым, я сидел у него дома в коттедже, потом побывал в лаборатории, излазил весь циклотрон, перезнакомился с девятью авторами открытия, задержался в Дубне на целый месяц и написал в итоге не информацию в газету и даже не статью, а документальную повесть.

С тех пор, защищаясь от «знающих» собеседников, пользуюсь самым безотказным оружием: открыто признаю свое незнание. Это кажется мне достойнее и полезнее, чем скрывать невежество. А если мое признание удается сделать в форме, вызывающей интерес собеседника или по крайней мере его улыбку, я могу считать себя победителем.

Представим себе, журналисту некто говорит во время беседы: "Эх, хорошо бы вам, товарищ корреспондент, зайти в наш ОКС! Вы бы наверняка убедились, что…", и журналист не перебивает, не спрашивает, что такое ОКС, а строчит в своем блокноте, полагая, что потом как-нибудь выяснит, сейчас вроде был неловко обнажать незнание. А собеседник между тем уже перечисляет недостатки этого загадочного ОКСа, принципы его работы и собственные предложения, как его перестроить. Увы, журналист полностью отключен от плодотворной беседы, он автомат, механически записывающий каждое слово говорящего. Всего лишь секундное малодушие помешало ему узнать, что ОКС – это отдел капитального строительства. Сколько дельных вопросов умерло, не родившись, сколько толковых ответов и мыслей прошло мимо блокнота, сколько умного содержания выпало из разговора! Когда все это наверстывать?

Нет, я не боюсь заявить собеседнику даже в том случае, если что-то и понимаю в предмете разговора: "Прошу вас, считайте меня первоклашкой". Потому что, если мне будет предельно ясно объяснено существо дела, я с большим успехом смогу рассказать о нем читателю.

Ю. Тынянов, выступая однажды перед учеными и журналистами, собравшимися в одной аудитории, говорил о том, что если ученых что-то и тянет к журналистам, так это скорее всего дилетантизм последних. "Во всем, Фелица, я невежда, но на меня весь свет похож…" – напомнил Тынянов знаменитую строку Державина.

Мы, журналисты, действительно чаще дилетанты, чем знатоки, и по сравнению с нашими собеседниками воистину невежды. Но на нас действительно "весь свет похож"! Чего же стесняться? Тем более что именно мы, и никто, кроме нас, и вряд ли кто лучше нас способен рассказать "всему свету" о богатствах, лежащих в закромах замечательных собеседников. Стало быть, негоже нам скрывать свое незнание, уж коли мы претендуем на роль посредников между людьми знающими и "всем светом". Нам расскажут – мы расскажем, мы поймем – и все поймут!

И все же искусство беседы – дело до такой степени индивидуальное, что давать излишне категорический совет очень опасно, тем более в журналистике, особенно богатой на самые различные ситуации.

Так, например, возможны случаи, при которых как раз необходимо "притворство знанием", точнее говоря, журналисту следует сделать вид, что он уже информирован, хотя на самом деле – нет. "Вы конечно, слышали о нашей неприятности с кронштейнами?" – сказал мне между прочим собеседник, когда я собирал материал на "Красном Сормове". Я был бы любителем, а не профессионалом, если бы сделал большие глаза и ответил: "Первый раз слышу!" Тогда бы я действительно услышал об этой неприятности в первый и последний раз, потому что собеседник немедленно прикусил бы язык. Но я спокойно подтвердил: "Конечно, конечно…" – и даже изобразил на лице элементы сочувствия. Хотя язык собеседника полностью не развязался, но и не был прикушен. А позже, имея весьма скудное представление о неприятностях с кронштейнами, сидя в другом кабинете и беседуя с другим человеком, я мог легко и ненавязчиво оперировать небольшими своими знаниями, надеясь на то, что они обогатятся. "По всей вероятности, – сказал я, – получилось то же, что и с этими злополучными кронштейнами?" Тут уж новый собеседник не скрыл удивления: "Вы уже информированы?! На второй день пребывания?! Откуда?!" "На то мы и журналисты", – улыбнулся я. "Надо же! – сказал собеседник. – У нас комиссия неделю работала, да так и уехала, ничего не узнав про кронштейны. И слава богу, потому что неприятность, как вы знаете, грошевая, а протокол – принципиальный…" Блокнот трещал от записей.

Следовательно, с одной стороны, не надо, думается, скрывать незнание, а с другой – полезно делать вид, что знаешь больше того, что рассказал собеседник. Вполне диалектично, потому что главный вывод оттого и называется «главным», что лежит за пределами конкретных ситуаций: надо проявлять гибкость ума!

Разговор с каждым без исключения собеседником я продумываю заранее и также заранее в блокноте, на отдельном листочке, под номерами и в логической последовательности выписываю сведения, которые намерен и надеюсь получить в процессе беседы. Положим:

Такие-то биографические данные.

Мнение о таком-то человеке.

Подробный рассказ об эпизоде, происшедшем тогда-то.

Размышления о таком-то явлении в местном масштабе и вообще.

Предложения, позитивная программа и т. д.

Затем придумываю и, придумав, тоже записываю конкретные вопросы, с помощью которых надеюсь получить сведения.

Разумеется, для этого мне нужно заранее представлять собеседника и знать его возможности. Знаком ли он с человеком, который меня интересует? Был ли свидетелем нужного мне эпизода? Способен ли размышлять о явлении? Не бессмысленно ли говорить с ним о позитивной программе? Наконец, какой он по натуре: горячий, спокойный, умный, веселый, злой, благодушный, самолюбивый, воспитанный? – от всего этого зависит качество и характер вопросов, которые я должен ему задать.

Значит, еще до беседы надо проделать какую-то работу, дабы «проявить» будущего собеседника. Не могу не вспомнить в связи с этим одного человека, которого без преувеличения знали все московские журналисты, – М. Розова. Я познакомился с ним двадцать лет назад, когда работал в журнале "Юный техник", главным редактором которого был В. Н. Болховитинов; и если М. Розов в ту пору уже добрался до нас, стало быть, вся газетная и журнальная иерархия Москвы была им пройдена. Так вот, он был слесарем, ходил с авоськой в руках, набитой бумагами, и носил с собой идею «рембригад». "Десять услуг за одну!" – был его лозунг, который он решительным образом пропагандировал и пробивал. При жэках, говорил Розов, должны быть созданы на общественных началах бригады из жильцов, представителей разных профессий: стекольщиков, полотеров, сантехников, плотников, электромонтеров и прочих умельцев. Семье плотника нужно натереть пол? – пожалуйста, полотер к их услугам. Вставить стекло? – стекольщик, исправить унитаз? – сантехник и т. д. Но если кому-то понадобится плотник, он тоже обязан сделать «услугу». И получается десять услуг за одну! Такова примерно идея Розова, но я рассказал о ремонтных бригадах попутно, главное же – метод, с помощью которого идея пропагандировалась. Сам М. Розов назвал его "методом отбора кадров", но открыл это название много позже, лет через десять, когда уже стал совершенно седым, забросил слесарничество, надел белую рубашку с галстуком, заменил авоську на большой желтый портфель из свиной кожи и профессионально занялся пропагандой своих "рембригад".