Один в толпе - Боковен Джорджия - Страница 16

– Я помню, как однажды летом мы играли в одном клубе в Гатлинбурге. Мне тогда было лет десять-одиинадцать, и я впервые увидел Смоки-Маунтинз. – Много лет Коул не вспоминал те времена. А теперь – как плотину прорвало.

– Мы с Рэнди каждое утро уходили в горы, а возвращались только перед концертом. – Он улыбнулся. – Я был Дэниелем Буном, а он или Дейвом Крокеттом, или индейским вождем Там-тукетом. – Он рассмеялся вслух. – Как-то раз мы вышли раньше обычного. Собирались обследовать заброшенную хижину, обнаруженную за день до этого. Рэнди заметил медведя и стал тайком кидать на дорожку куски хлеба и сыра, которые мы взяли с кухни.

– Помню этот случай, – сказал Бадди. – Вы с Рэнди просидели в хижине двое суток, ждали, когда медведь уйдет. Вас искали всем городом.

– Контракт с нами разорвали, и мы почти два месяца были без работы. По-моему, ни до, ни после я не видел Фрэнка таким взбешенным.

– Да, Фрэнку пришлось туго. Одному растить двух пацанов – шутка ли? – вставила Сыози.

Бадди рассмеялся.

– Особенно таких, как Коул с Рэнди. То, до чего не додумывался один, изобретал второй.

– Ты ездишь домой? – спросил Коул. Бадди, ставивший банки с консервами в буфет, обернулся и уточнил:

– В Теннесси?

Коул имел в виду просто Юг. Когда путешествуешь столько, сколько они с Рэнди, границы стираются. Но он не стал пускаться в объяснения, а просто кивнул:

– Да.

– Каждую весну, – ответила Сыози. Бадди наконец выложил все покупки из одного пакета, сложил его и убрал в ящик.

– Она вбила себе в голову, что, раз мы не можем там жить круглый год, надо отвозить туда детей в самое лучшее время.

– Всего-то две недели в год. Я хочу, чтобы они полюбили эти места так же сильно, как люблю их я.

Бадди шутливо потрепал ее по спине.

– Я все время повторяю: Теннесси – это не просто штат, а земля, которая спасет тебя. Чтобы понять это, надо там жить.

В Коуле что-то дрогнуло.

– Однажды я кому-то пытался объяснить, что это за чувство. Кажется, у меня ничего не вышло.

– Если вы двое не уберетесь отсюда и не дадите мне спокойно накрыть на стол, шоу начнется без вас.

– Какое шоу? – спросил Коул.

Сьюзи посмотрела на Коула, а потом на Бадди:

– Ты что, ему не сказал? Бадди скорчил гримасу:

– Я как раз собирался.

– Ну так скажи, – отозвался Коул.

– У нас есть группа, мы раз в две недели играем в школьном кафетерии. Деньги, которые мы зарабатываем, идут в департамент культуры.

Сыози пристально посмотрела на Бадди:

– Не удивляйся, если он попросит тебя к ним присоединиться.

Коулу стало не по себе при мысли о выступлении, пусть и случайном.

– Я не взял с собой гитару.

– Можешь одолжить мою, – предложила Сьюзи. – С нее надо только пыль стряхнуть.

– Я столько месяцев не играл, – пробормотал Коул.

– Можешь потренироваться по дороге, – ободрил его Бадди.

– Не думаю, что это хорошая идея. Сьюзи уперлась руками в бока и пронзила его взглядом.

– А мне кажется, идея потрясающая! – заявила она. – Может, тебе как раз и надо вечерок поиграть с начинающими. – Она повернулась к Бадди: – Присутствующие из числа начинающих, естественно, исключены.

– Они не так плохи, как она пытается это представить, – возразил Бадди.

Коул видел, что спорить бесполезно. Сьюзи была убеждена в том, что у каждой проблемы имеется простое решение. Его надо только отыскать, а для этого – действовать энергично. Ее ни в коей мере не останавливало то, что она представления не имела о проблемах Коула.

– Я поеду, – сдался он. – Но не знаю, буду ли играть.

Сьюзи повернулась к Бадди:

– Спорю на десятку, что он выскочит на сцену обязательно.

Коулу хотелось заключить пари, но он решил не ввязываться. Пусть Сьюзи тешит себя иллюзиями. В мире так мало оптимистов, во всяком случае, в его мире.

Когда они приехали в школу, Бадди пошел к эстраде, а Коул уселся в дальнем углу кафетерия. Увидев, сколько людей собирается в среду вечером послушать любительскую группу, он искренне удивился. Они играли неплохо, но было очевидно, что времени для настоящих репетиций им не хватает.

Однако энтузиазма и у музыкантов, и у публики было хоть отбавляй. Они пришли приятно провести время, и фальшивая нота или пропущенный аккорд не были этому помехой.

Когда Коул шел сюда, он был уверен – он здесь только для того, чтобы доставить удовольствие Бадди. Теперь он неожиданно поймал себя на том, что ему здесь нравится. Он отбивал ногой такт, подпевал себе под нос, в уме исправляя все ошибки, и непрерывно улыбался.

Бадди объявил, что оркестр сыграет перед перерывом еще одну песню, и спросил, есть ли пожелания. Коул попросил «Дядюшку Пенна», первое, чему научил его когда-то Бадди.

Несколько человек обернулись. Коул низко опустил голову и уставился в пол, но потом, подняв глаза, понял, что смотрели на него из чистого любопытства. Ему было легче оттого, что его никто не узнавал, но он успел отвыкнуть от такой свободы. Мало того, внутренний голос говорил ему, что это продлится недолго, что вольные денечки сочтены.

Зал разразился в конце песни аплодисментами, музыканты положили свои инструменты и пошли отдохнуть. Бадди с чашкой кофе и тарелкой печенья направился к Коулу.

– Ну, что скажешь?

– Так и надо играть. На моих концертах публика такого удовольствия не получает. – Коул выбрал печенье, похожее на овсяное с изюмом.

Бадди полыценно улыбнулся:

– Ты, конечно, врешь, но слушать приятно.

Коул, давая понять, что теперь он будет говорить совершенно серьезно, заглянул Бадди в глаза.

– Не понимаю, с чего ты взял, что ты играешь хуже, чем мои музыканты. Ты так же хорош, как Марк Стюарт. Стыдно признаться, но я, оказывается, успел забыть, какой ты талантливый.

– Да ты всегда плохо разбирался в чужой игре. Вот, помню...

– Бадди, заткнись! Я вовсе не пытаюсь уговорить тебя бросить свою нынешнюю жизнь с Сьюзи и детьми, а просто говорю что есть.

– Ты мне не оставляешь простора для маневра! Поэтому я просто говорю «спасибо», и закончим на этом.

Одно оставалось совершенно неясным: как Бадди с его талантом может довольствоваться игрой раз в неделю с любительской группой и редкими встречами еще с одной. А ведь было время, когда он ездил на гастроли, записывался с лучшими музыкантами. У них был свой, особенный язык, который понимали только посвященные, – язык музыки.

– А Сьюзи удается когда-нибудь тебя послушать? – спросил Коул. Неужели она не видит, что Бадди зарывает в землю свой талант? Она же всегда понимала, что для него значит музыка.

– Если она освобождается в галерее пораньше, то заглядывает сюда.

– А что она думает о вашей группе? Бадди многозначительно посмотрел на Коула:

– Она говорит только, какой я замечательный. Больше ничего. Но она знает, что я занимаюсь именно тем, чем хочу.

– Все, все – отстал, – улыбнулся Коул.

– Знаю, тебе трудно понять, но я здесь на самом деле счастлив. Ты слышишь все ошибки и недочеты, а я радуюсь тому, что ребята многому научились. – Он усмехнулся. – Ты даже представить себе не можешь, как отвратительно они играли поначалу. Я понял, как это классно – быть учителем. Особенно, когда ученики так стараются.

– А учиться самому? Ты же всегда говорил мне, чтобы я искал тех, кто лучше меня.

– Ты что, запомнил все, что я тебе наболтал?

– Ты был единственным, кто говорил мне хоть что-нибудь, – честно признался Коул.

Бадди обмакнул печенье в кофе, откусил кусочек и наконец ответил:

– Я обещал себе не вмешиваться в твою жизнь, не надоедать советами, но ты разрушил все мои планы. Знаешь, есть старинная пословица насчет того, что порой надо останавливаться и нюхать розы? Вот я и решил, что настала пора замедлить бег и оглянуться. А оглядевшись, я понял, что не только отдельного цветка в такой гонке не увидишь, но и весь пейзаж изрядно смазан.

Слушать Бадди было так же приятно, как влезть в старые и любимые джинсы – мысли были просты и незамысловаты, намерения чисты.