Клуб грязных девчонок - Валдес-Родригес Алиса - Страница 9

Несмотря на отсутствие изящества, Саре трудно не завидовать. Она замужем за Роберто – школьным дружком. Муж – белый кубинский еврей-адвокат. Вежливый и высокий. Его родители знали ее родителей еще на острове. У Сары два очаровательных мальчугана, которые только что пошли в детский сад – самый дорогой в округе. Все это у нее одной – потрясающий муж, потрясающий дом, потрясающая семья, потрясающие близняшки, потрясающая машина, потрясающие волосы. И нет необходимости работать ради денег. Лыжные поездки Саре ничего не стоят. Не то что мне. Эд зарабатывает гораздо больше, чем я, но разве он хоть за что-нибудь платит? Черта с два. Пополам, подмигивает он мне. И добавляет: это единственный способ проверить нашу любовь. Роберто хватил бы инфаркт, если бы Сара вздумала за что-нибудь расплатиться. И еще он постоянно покупает ей подарки. Просто потому, что любит. Роберто с ней со школы и все равно все это делает. Купил огромный «рейнджровер» с большим белым луком на капоте – потому что любит. Спрятал бриллиантовый браслет в коробке с кошерным шоколадом – потому что любит. Все переиначил в ванной, отделал по-новому – потому что любит. И у него не такая большая и уродливая голова, как у некоторых других. Если на то пошло, у Роберто вполне симпатичная голова, и она хорошо гармонирует со всем остальным, весьма симпатичным. Очаровашка, пальчики оближешь, этот Роберто, и высокий, как Пол Рейзер. Думаю, каждая sucia мечтает о таком Роберто. Мы все хотим Роберто, но поскольку он занят, мы хотим кого-нибудь точно такого же, но проблема в том, что, судя по всему, он здесь такой один. Верный, надежный, богатый, славный, добрый, веселый человек, которого ты знала, когда была еще прыщавой несмышленой девчонкой и нечаянно угодила в канал за поместьем своих родителей, а Роберто со всеми своими мускулами бросился тебя спасать от самой себя. Потом вы вместе дрожали на траве, ты смотрела, как его бархатная ермолка уплывала в сторону моря, и думала: сбылось – это он! Замечательный парень, который будет тебя спасать от самой себя всю оставшуюся жизнь.

Очень даже заманчиво.

Мы, sucias, рады за Сару, рог supuesto[34], но вместе с тем ненавидим ее, потому что наши жизни отнюдь не так чисты и совершенны. Полагаю, она могла бы неплохо зарабатывать как дизайнер интерьеров, а горшки и плошки на кухне оставить кому-нибудь менее башковитому. Я сказала ей об этом, и Сара ответила, что хочет заниматься карьерой, но только когда мальчики подрастут и «не будут нуждаться в ней дома», а пока не спешит. Стоит дать Саре пару старых занавесок и еще какой-нибудь древний хлам, и она сделает нечто сказочное. Не клевое, не интересное, не потрясающее, а именно сказочное. Мы обычно шутили, что ей следовало родиться голубой.

А теперь Эмбер. Ух! Не знаю, как и начать. Когда мы познакомились с ней на первом курсе, она была маленькой pocha[35] из Южной Калифорнии, симпатичной девчушкой с кожей кофейного оттенка и необыкновенно плоским животиком. Эмбер совершенно выщипала себе брови, а затем снова нарисовала их в виде тоненьких изогнутых дуг. («Pocha», для непосвященных, означает «латиноамериканка, которая не говорит по-испански и которую бросает в пот, если она потребляет нечто более пикантное, чем неострая сальса из старого доброго Эль-Пасо.)

Но вернемся к нашей Эмбер, с длинными блестящими волосами, с густой вьющейся челкой, в свободной девичьей одежде и серьгах «дельфин» из фальшивого золота. Все это смотрелось нормально, когда она была подростком, но теперь казалось нам явным перекосом. Эмбер выросла в прибрежном городке неподалеку от Сан-Диего, где было полно американских моряков, где почти каждый имел испанское имя Камаро[36] и затертую кассету Бон Джови в магнитофонной деке. Эмбер смутно догадывалась, что у нее латиноамериканские корни, но лишь до тех пор, пока не встретила Саула (произносится Саху-у-л), длинноволосого, эмансипированного рок-гитариста из Монтеррея, штат Нью-Мексико. Он был тем самым студентом музыкального класса колледжа Беркли, который сказал Эмбер, что она точь-в-точь образ Пресвятой Девы Гваделупы, явившейся ему во сне. И почтительно пал на колени посреди заснеженного двора Бостонского университета. Эмбер сочла это очень прикольным и подумала, что Саул с его бледной кожей, ярдами татуировок и неизменным косячком марихуаны так не похож на всех, что от него прибалдеют ее родители-республиканцы. Саул начал давать ей всякие книги о чиканос и борьбе мексиканских иммигрантов в Штатах, затаскивать на концерты и собрания Движения. И это стало концом Эмбер, которую мы все знали.

Эмбер прекрасно играла на гитаре, пианино и флейте и обладала потрясающим голосом. В последние шесть лет она пыталась выпустить свои записи, но у нее ничего не получалось. После каждого отказа Эмбер созывала нас на жаркие разговоры, и мы откликались. Мы могли не соглашаться с ее ощущением моды или этнической принадлежности, однако ни минуты не сомневались, что она потрясающе талантлива.

Эмбер училась в университете на отделении классической музыки, а курсы по средствам массовой коммуникации посещала на случай, если не осуществится ее главная мечта – стать второй Марайей Керри. А на гитаре всегда играла лучше Саула благодаря дяде, который давал ей уроки в своем магазинчике в Эскондидо, штат Калифорния. Взрывоподобное пробуждение Эмбер в качестве чикано произошло после того, как однажды летом они с Саулом погрузились в зеленый микроавтобус «фольксваген» и проехали вместе с его оркестром по штату Нью-Мексико и всему юго-западу США. Вернувшись, Эмбер говорила вместо «ч» – «кс», а вместо «кс» – «ч». Например, вместо «чикано» – «ксичано». Так, объясняла она, писали это слово ацтеки. Не спрашивайте меня, откуда доколумбовы ацтеки знали латинский алфавит, но, по мнению Эмбер и ее друзей, знали. Мексиканцы тоже стали мечиканцами. Она продолжала подрисовывать брови, но теперь они походили на сердитые, удивленные дуги. Эмбер стала собирать орлиные перья, колокольчики на щиколотки и золотые щиты. И говорила почти только по-испански, хотя подростком никогда не употребляла этот язык, разве что слышала слова: mi'ja, albondigas, churro, cerveza, mimis, abuelo, sopa и chingdn.[37]

Она обзавелась новой коллекцией компакт-дисков, где преобладали латиноамериканские исполнительницы вроде Джульетты Венегас и мужеподобные музыкантши из Атерциопеладоса. На сборищах sucias в те времена Эмбер вопила песни группы «Пуйя», пока не теряла голос. Тогда же отбросила свое второе имя. Куинтанилла. Говорила, будто не хочет, чтобы в звукозаписывающей индустрии ее связывали с Селеной. (Помните, мертвая Селена, убитая певичка-техано Селена, святая, почти обожествленная?) Эмбер утверждала, что ее музыка жестче. А Селена просто рохля. Ничего себе почтение?

А что же теперь? Теперь она живет с очередным испаноязычным рок-музыкантом в Лос-Анджелесе. В прошлом году они сыграли ацтекскую свадьбу, но кольцами не менялись. (Европейский символ собственничества, объяснила нам Эмбер.) Никого из sucias не пригласила (мол, мы недостаточно «прозрели» и наша саркастическая энергия только все испортит) и официально не регистрировалась (неправедные власти для нас ничего не значат). Ее придурок называет себя Гато, он сын коррумпированного мексиканского чиновника (не слишком ли?). Эмбер играет в своем оркестре и поет – главным образом по-испански и все чаше на языке нахуатл. Она продолжает переговоры с фирмами звукозаписи, а между тем самостоятельно записала свой альбом и продает его со складных столиков в ночных клубах. Волосы у нее по-прежнему длинные, но теперь черные. Иссиня-черные, ведьминско-черные и закручены на эти штуковины «медузы» таким образом, что напоминают нечто среднее между косами и лохмами. Сомневаюсь, что она расчесывает их хоть раз в году. Помада Эмбер, готически-темная, едва светлее ее волос. А глаза обведены черным карандашом. Нос, брови, язык, пупок и соски подверглись пирсингу. Одежду она носит, как правило, черную – под цвет волос. Только учтите, Эмбер совсем не страшная. Она просто Эмбер. Всегда была смазливой. А все эти заскоки насчет «умереть за» приобрела оттого, что питается сырой пищей, «как наши предки», и каждую неделю вместе со своим Гато проезжает тысячу миль по Голливудским холмам. Вспомните, не ацтеки ли вынимали у людей из груди бьющиеся сердца и пихали в рот? Вот вам и сырая пища. А чудесное мексиканское движение нового тысячелетия представляет ацтеков вегетарианскими пацифистами, а не кровожадными захватчиками. Эту интерпретацию ацтеков меня так и подмывает сравнить с Ральфом Нейдером[38] в набедренной повязке.