Фьямметта - Боккаччо Джованни - Страница 26

Когда старая мамушка увидела, что я замолчала и снова залилась слезами, так начала говорить мне таким голосом:

«Что говоришь ты, дорогая дочка? Пустые это слова, а смысл их еще того хуже; я много на своем веку видывала и знала о любовных историях многих дам, без сомненья хоть я себя не причисляю к вам, но тем не менее и я знавала любовную отраву, которая приходит к людям простым так же, как и к знатным, и к первым даже сильнее ввиду того, что трудовая жизнь дает им меньше путей к наслаждению, а у вторых, благодаря богатству, всегда открыта дорога к блаженству; но я никогда не слыхала, чтобы было так тягостно то, что ты считаешь непереносимым и мучительным. Хотя это печаль, и немалая, но не настолько велика, чтобы так терзаться и искать смерти, которую ты призываешь, конечно, больше в сердцах, чем сознательно. Отлично знаю, что гневная ярость – слепа и не заботится скрываться, не терпит никакой узды, не боится смерти, даже сама подставляется под смертельные удары острых шпаг[153]; если дать ей несколько остыть, то, без сомненья, тебе самой будет ясно, что безумствовала; потому, дочка, сдержись, не бушуй, а послушай, что я тебе скажу, какие доводы приведу.

Ты горько жалуешься (насколько я поняла из твоих слов), что тебя покинул молодой человек, жалуешься на нарушенное обещание, на любовь, на новую возлюбленную, и, по-твоему, равной твоей печали нет на свете. Конечно, если б ты была умною (как мне того хочется), из всего этого (послушавшись меня) ты извлекла бы себе врачеванье. Молодой человек, любимый тобою, разумеется, по любовным законам должен был бы тебе платить тем же; если он поступает иначе, делает худо, но ничто не может его принудить к этому. Всякий может пользоваться данной ему свободой, как ему угодно. Если ты его настолько сильно любишь, что тебе это невыносимо, он в этом не виноват и на него жаловаться нечего; ты сама главным образом виновата; Амур, хоть и могущественный властитель и силы его несравнимы, но он тебя никуда не тянет, ты могла выбросить из головы молодого человека; твое чувство и праздность мысли заставили тебя любить его; если бы ты сильно противостала, ничего бы не случилось, ты осталась бы свободной и могла бы смеяться над ним и над другими, как, по твоим словам, он над тобою смеется. А так, раз ты свою свободу подчинила ему, тебе нужно сообразоваться с его желаньями: хочет он находиться вдали от тебя, ты должна это безропотно принять; что он со слезами клялся тебе в верности и обещал вернуться, тут ничего удивительного нет, всегда любовники так поступали; это придворные обычаи твоего бога.

А что он не сдержал своего обещания, тут никто не рассудит, можно только сказать: «Он поступил нехорошо», и успокоиться, думая, что, может быть, судьба заставила его так поступить (если только она вмешивается в подобные дела), как она же заставила тебя ему отдаться; не он первый так делает, и не с гобою первой это случается. Ясон от Ипсипилы уехал с Лемноса(*)и прибыл в Фессалию к Медее(*); Парис(*)от Эноны ушел из Идейского леса и пришел в Трою к Елене; Тесей(*)от Ариадны уехал с Крита, в Афинах же соединился с Федрой; но ни Ипсипила, ни Энона, ни Ариадна не наложили на себя рук, но позабыли неверных возлюбленных. Амур, как я тебе уже сказала, не большую обиду нанес и наносит тебе, чем ты сама желала; мы ежедневно видим, что он свои стрелы пускает без всякой осторожности; а должно было бы тебе быть ясно по тысяче примеров, что в том, что от него исходит, должны винить мы самих себя, а не его. Он – ребенок, прелестный, голый и слепой, летает и кружит и сам не знает где; просить у него жалости, утешенья, состраданья – только слова терять напрасно.

Та новая женщина, что овладела твоим возлюбленным, или которою он овладел и которой ты так страшно угрожаешь, может быть, не по своей вине его взяла; может быть, он на этом настаивал, ты же не могла устоять против его просьбы; может быть, и она такая же, как ты, податливая, не могла на них не разжалобиться. Ведь если он так искусно плачет, когда захочет, как ты говоришь, то, очевидно, слезы, соединенные с красотою, неотразимую имеют силу; положим, что эта дама его и завлекла словами и поступками, – так что же? Теперь все стремятся к собственной выгоде и преследуют ее как могут, не обращая внимания на других. И милая госпожа, может быть, не глупее тебя, видя его искусным воином Венеры, привлекла его к себе; кто поручится, что ты не могла бы сделать того же самого? Я не хвалю этого, но если ты не можешь не следовать Амуру и захочешь (если сможешь) от того свое сердце взять обратно, то многие юноши, более того еще достойные, охотно, по-моему, пойдут в твое подданство; и наслаждаясь с ними, ты так же о нем позабудешь, как он позабыл о тебе с новой возлюбленной.[154]

Над этими клятвами и обетами Юпитер смеется, когда они нарушаются, и кто поступает по отношению к другому так, как тот поступил по отношению к нему, не грешен перед небом, а по мирским обычаям делает как и все. Теперь считается глупым хранить верность тому, кто ее нарушает, и высшею мудростью зовется изменою платить за измену. Ясоном покинутая, Медея взяла Эгея, и Ариадна, брошенная Тесеем, в супруги Вакха получила, – так плач их обратился в ликованье; итак, терпеливо сноси свою скорбь, а жаловаться тебе, кроме как на самое себя, не на кого; оставить печаль есть много способов, если захочешь, имея в виду, что многие подвергались и не таким еще испытаниям. Что скажешь ты о Деянире(*), покинутой Гераклом для Иолы, о Филлиде(*), брошенной Демофонтом, и о Пенелопе(*), для Цирцеи Улиссом оставленной? Покрупнее твоих были их невзгоды, если у более замечательных мужей и жен и любовь бывает более пламенной, да выдержали же! Итак, не с одной и не с первой тобой все это случается, а если есть товарищи по несчастью, значит это не так уже непереносимо, как ты говоришь. Итак, развеселись, брось пустые заботы и остерегайся своего мужа, как бы все это не дошло до его ушей, потому что, хоть ты и говоришь, что он может наказать только смертью, но и самую смерть (ввиду того, что умирают только один раз в жизни) нужно выбирать получше. Подумай, если исполнится то, что без ума на себя ты накликаешь, каким бесчестием и вечным позором покроется твое имя. Нужно к мирским явлениям относиться как к преходящим и пользоваться ими как таковыми, никто не должен слишком доверяться счастью, ни отчаиваться в несчастье. Клото(*)их смешивает вместе, запрещает судьбе быть постоянной и меняет всякую случайность[155], ни к кому боги не бывают так милостивы, чтобы обязаться и впредь быть такими же; господь наши дела, начатые в грехе, ниспровергает, а судьба помогает сильным, робких же принижает[156]. Вот время доказать, есть ли в тебе какая-либо доблесть, хотя и всегда следует ее выказывать, но счастье часто ее скрывает. Надежда же имеет обычай скрываться в несчастье, так что, кто при всяком положении дел надеется, никогда не может прийти в отчаянье. Мы все – игрушки судьбы, – и верь мне, не так легко заботами изменить ее предначертания. Что бы мы, смертное племя, ни делали, ни предпринимали, все в большой мере зависит от неба; Лахесис при своей пряже руководится установленным законом и все ведет определенной дорогой, первый день твоей жизни назначает и последний, непозволительно направлять в другое русло раз установленное течение[157]. Многим вредит боязнь незыблемого порядка, другим – отсутствие этой боязни; пока судьбы своей трепещут, она уже пришла. Итак, отбрось печали, что ты сама себе избрала, живи весело, надеясь на бога; часто случается, что человек считает счастье далеким от себя, а оно неслышными шагами уже пришло к нему. Много кораблей, благополучно пройдя глубокие моря, разбиваются у входа в спокойные гавани[158], для других же, казалось бы, вся надежда потеряна, а они целыми и невредимыми входят в порт; я видела часто, как Юпитерова палящая молния поражала деревья, а через несколько дней опять они – кудрявы; иногда же и при тщательном уходе они засыхают неизвестно отчего. Судьба дает нам различные дороги; как дала тебе скорбный путь, так, если ты поддержишь жизнь надеждой, может даровать я путь радости».