Томек в Гран-Чако - Шклярский Альфред Alfred Szklarski - Страница 5

– Хо-хо, Янек, глянь-ка! – выкрикнул Новицкий по-польски. – Еда не хуже, чем в варшавском «Бристоле», а официантки одеты как на танцы, приятно посмотреть.

– Верно, верно! – подтвердил Смуга. – В «Бристоле» бы они произвели немалое впечатление.

Агуа остановилась перед Новицким, внимательно в него вгляделась, потом сказала:

– Я вижу, кумпа, ты чувствуешь себя лучше. Вчера ты был ужасно голодный, но Онари сказал, что проснешься ты не скоро, и поэтому еду мы принесли только сейчас.

При первых же словах Агуа Смуга с Новицким обменялись понимающими взглядами. Впервые со времени их пленения кто-то из кампов назвал одного из них кумпа, то есть кумом, так они обращались только к родным и друзьям. Ободренный этим, Новицкий ответил ей:

– Слава Богу, благодаря добрым снадобьям твоего муженька рана уже почти не болит. Скоро встану и погуляю с вами, красотки, вижу, вы уже нарядились, как на танцы.

Индианки расставляли на лавке блюда, улыбались, с любопытством поглядывали на белых мужчин. Агуа же, все еще стоя перед Новицким, продолжала:

– Онари уверен, рана скоро затянется. Его чары отогнали от тебя порчу, которую на тебя нагнал злой дух, живший в пуме.

– Сеньор Смуга сказал мне, что Онари бодрствовал рядом со мной, – повторил Новицкий. – Поблагодарю его, как только смогу ходить.

– Он сам придет перевязать рану.

– Ну и отлично, тогда и поблагодарю. Слушай, а где моя одежда? В кусьме мне тесно…

– Об этом ты не беспокойся, кумпа, – сказала индианка. – Старшие жены Онари штопают штаны. Получишь их еще до захода солнца.

– Ну если так, то сейчас слопаю своего друга, я такой голодный, что и тебя бы съел!

Женщины прыснули визгливым смешком. Развеселившаяся Агуа сказала:

– Ты меня не испугаешь, кумпа! Только уитоты и кашиби едят человеческое мясо.

Хихикающие индианки выбежали из комнаты, побрякивая колокольчиками. Друзья снова остались одни.

– Ну, и что скажешь, кумпа Новицкий? – шутливо вопросил Смуга.

– Похоже, эти резвушки принесли нам неплохую новость, – ответил Новицкий, вгрызаясь в куриную ногу. – Только давай сначала поедим, а то на голодный желудок ни одна мысль в голову не забредет.

Долгое время они молча ели. Смуга в немом восхищении поглядывал на Новицкого, поглощавшего одно блюдо за другим. Наконец, тот утолил первый голод и потянулся к кувшину.

– Выпьем, Янек! Масато, если не пить его лишку, очень помогает пищеварению, – предложил Новицкий. Смуга вздохнул:

– Завидую тебе, Тадек! Насколько же больше тебя я прожил среди индейцев, а все еще мне противны их масато и чича.

– Уж больно ты брезгливый! Томек тоже, когда мы были у сюбео, все жаловался на чичу. Ну и что из того, что индианки сначала пережевывают кукурузные зерна, которые идут на ее приготовление? Значит, их мамаши передали им такой рецепт. И я видел, что после еды они полощут рот.

– А ты видел, какие рты у старых женщин, что постоянно жуют коку?

– Не хватало еще мне глядеть на старух! – обиделся Новицкий. – И не стоит, доложу я тебе, быть таким уж любознательным. Вот расскажу я тебе, была у моего дяди пекарня на Повислье, а я, хоть и сопливый был, а любил всюду всунуться. Как-то в каникулы пошел вечером посмотреть, как делают хлеб. Душно было. А печь прямо дышала жаром. И ничего удивительного, что с пекарей, хоть они и полуголые были, когда они руками месили тесто, пот лил как вода из пожарного насоса. Как-то мне это не пришлось по вкусу, и утром, за завтраком, я скривился на булку, да и рассказал своему папаше. А он дернул меня за ухо и говорит: «Другой раз не суй нос в кухню, так и другим аппетит не испортишь». Так давай, наконец, выпьем, чтобы повезло и нам, и нашим друзьям! – выпив, Новицкий продолжал:

– Признаю, что даже по сравнению с самым паршивым ромом, не говоря уж о ямайском, масато бурда бурдой, да на безрыбье и рак рыба. Теперь раскурим трубки и спокойно побеседуем. Кажется, в наши паруса подул попутный ветер. Но, раз ты говоришь, что у индейцев настроение часто меняется, надо побыстрее использовать удачную ситуацию.

Смуга долго молча попыхивал трубкой, потом заговорил:

– После побега наших друзей я все обдумывал, как бы нам самим освободиться. Убежать отсюда, должно быть, не трудно. Тяжелее будет потом. Мы же не можем бежать той же самой короткой дорогой, которой бежал Томек. Кампы их хоть и не схватили, но кто-нибудь их точно видел. Так что теперь за этой дорогой они следят.

– Уж не хочешь ли ты бежать через Гран-Пахональ? – словно не веря своим ушам, спросил Новицкий. – Вот уж там-то они нас точно схватят, как пить дать.

– Согласен: на Гран-Пахональ тоже нельзя рассчитывать.

– Так что же нам остается?

– Придется идти прямо на восток, по джунглям, среди враждебных белым племенам.

– На восток, говоришь? Это ведь значит – к бразильской границе, то есть в другую сторону от места встречи с Томеком.

– Точно, ты попал в десятку! Дорога нас ждет долгая, рискованная, но благодаря этому мы обогнем Гран-Пахональ, а уж его и юго-восток кампы и их союзники берегут как зеницу ока.

– Может, ты и прав, но если мы так удлиним путь, как бы нам не опоздать на встречу с Томеком! Ведь он как в таком случае поступит? Как пить дать, постарается добраться до нас да и угодит в ловушку. Такого никак нельзя допустить!

– Единственное, что мы можем сделать – это попасть в установленное место еще до Томека, – ответил Смуга. – Никак нельзя больше тянуть с побегом.

– Все-то ты хорошо обдумал, – признал Новицкий озабоченно. – Да беда в том, что ничего у нас нет – ни оружия, ни снаряжения, ни носильщиков. Кстати, девчушка что-то такое лопотала о каких-то уитото, кашиби. Что, они действительно людоеды?

Смуга снова набил табаком трубку, прикурил от тлеющего в углу светильника и только тогда ответил:

– Я этнографией интересуюсь уже много лет. И сейчас в неволе не тратил времени даром, при любой возможности собирал сведения о племенах в Монтании. Знание их обычаев может помочь нам при побеге, а я об этом никогда не забывал.

– Я всегда поражался твоим знаниям о свете, о людях, – вставил Новицкий. – Что ты, что Томек и его отец – вы прямо ходячие энциклопедии! Говори, говори, я слушаю.

– Выше горной Агуайтии[12] живут воинственные кашиби, гамы зовут их «народом летучей мыши».

Ненавидят, что белых, что индейцев из других племен. По рекам плавают на небольших плотах. Мужчины ходят голышом, а женщины носят короткие юбочки. Убитому врагу отрезают голову, руки и ноги. Из вырванных зубов делают украшения, а руки-ноги варят, пока мясо не отстанет от костей. Пока кипят эти чудовищные военные трофеи, некоторые, бывает, пробуют этот «супчик», хотят таким вот образом присвоить себе смелость и силу убитого врага. Вот отсюда, наверно, и идет слух об их людоедстве. Еще мне говорили, что они жгут останки умерших родственников вместе со всем их добром, а прах съедают, чтобы к ним перешли свойства умерших.

– Потрясающие вещи ты рассказываешь, – изумился Новицкий. – А об уитото ты что-нибудь разузнал?

– Вот уитото – действительно людоеды и охотники за человеческими головами. Они съедают врагов, убитых в военных вылазках. Настоящий для них деликатес – это сердце, печень и костный мозг. Головы врагов они высушивают до размеров головы новорожденного. В этом племени чувствуется влияние африканских негров, рабов, сбежавших с плантаций. Уитото тоже сообщаются друг с другом с помощью тамтамов, играют на флейтах из бамбука, на бубнах. И волосы у некоторых из них курчавые. А танцы уитото – это смесь индейских танцев и африканской самбы.

– А чего же они тогда, раз они людоеды, не слопали сбежавших к ним рабов-негров? – удивился Новицкий. – Но насчет тамтамов – святая правда, я тоже об этом слышал.

– Видимо, индейцев и негров объединяла ненависть к белым, – объяснил Смуга. – Влияние негров еще заметнее у индейцев кокама, те живут недалеко от Икитос. У большинства из них – раскосые глаза индейцев и толстые губы негров.