Алхимик - Бойд Донна - Страница 30

Я поднял глаза на Нефар. Ее лицо испещрили пятна крови, мелкие, как следы мушиного помета, а спереди на тунике расплылось большое ярко-красное пятно змеевидной формы. Я почувствовал, как к горлу подступает тошнота, но не понял только, от гнева это или от отвращения.

– Ты знала. – Я с трудом выплевывал слова. – Вы задумали это, вы двое – без меня.

Глаза Нефар выражали отчаянную мольбу.

– Хэн, прошу тебя, прояви благоразумие. Ты ведь знаешь, что так будет лучше! Все, что я делаю, я делаю для нас – ради магии, ради того, чем мы собираемся стать, ради нашего предназначения!

Ах, наконец-то я подыскал название для боли, пронзавшей мою грудь, сводившей судорогой живот и отдиравшей живую плоть от горла. Предательство. Холодное и черное, горячее и красное.

Я услышал шум воды, когда Акан выходил из бассейна, но, обернувшись, я увидел вовсе не друга, а странного уродливого фараона, направляющегося ко мне присущей ему ковыляющей походкой. Он заговорил, но не голосом Акана, он поднял руку, но жеста этого я прежде не видел. Я в замешательстве непроизвольно отступил назад.

Он произнес мое имя:

– Хэн…

А потом замолчал, словно напуганный звуком собственного голоса. Он опустил взгляд на свою вытянутую руку, и в глазах его отразилось изумление. Озабоченно осмотревшись по сторонам, он наконец отыскал зеркало из полированной бронзы и поднес его к лицу. Он долго молча смотрел на свое отражение. Зеркало выскользнуло из его пальцев и со стуком упало на пол.

Он посмотрел на Нефар с полуоткрытым от изумления ртом и горящими глазами.

– Что мы сделали! – прошептал он. Потом, обращаясь ко мне: – Хэн, что мы сделали! Как ты можешь препираться из-за каких-то мелочей, когда очевидно то, что мы свершили! И это только начало!

Он прижал обе ладони к лицу – лицу, которое ему не принадлежало, а потом, издав радостный вопль, раскрыл объятия, и Нефар бросилась к нему. Они неистово, восторженно обнимались, а я смотрел.

Я сказал:

– Вы меня использовали. Использовали мою сильную руку и волю, чтобы добыть это место, а после украли у меня победу.

Нефар и Акан оторвались друг от друга; восторг на их лицах сменился смущением, показавшимся мне искренним.

– Хэн, победа – наша, общая, – уверенно заявил Акан.

– Ничего не изменилось, – убеждала меня Нефар. – Мы будем править вместе – мы трое. Ты станешь нашим жрецом, нашим визирем…

«А ты – его царицей!» – хотелось мне прорычать ей в лицо. «Его невестой, его возлюбленной, его царицей!» Я едва не задохнулся от гнева.

– Именно для этого мы трудились, об этом мечтали…

– То, о чем вы мечтали… – проговорил я. Слова выходили из меня медленно, словно продираясь из нутра через густой сироп, и у меня недоставало сил протолкнуть их вперед. – То, для достижения чего я вам понадобился, то, что никогда не смог бы разделить с вами.

Подтверждение моим словам я прочел в глазах Акана и увидел в том, как он взглянул на Нефар, а она стыдливо потупилась. Но когда он снова посмотрел на меня, печаль на его лице показалась мне искренней.

– Хэн, – сказал он, протягивая ко мне руку.

Я постарался не отодвигаться. Возможно, любопытство или последний отчаянный всплеск надежды заставили меня остаться на месте и принять его ласку. Он провел пальцами по моей щеке, и я почувствовал приятное прикосновение прохладной, гладкой, чужой руки… и ничего больше.

Словно ледяная змейка поползла по моей спине, когда в памяти вновь всплыли слова: «В конце концов останутся только двое».

Я отшатнулся. Нефар схватила меня за рукав, но я вырвался. Я слышал ее голос, но не остановился. Поверни я назад, думаю, убил бы обоих.

Не помню, как я выбрался из дворца – с помощью магии или силы. Знаю только, что оставил все позади – опочивальню, дворец, город Фивы и в конечном счете Египет.

Я не оглядывался назад.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

В те стародавние времена, о которых не осталось никаких четких воспоминаний, я, двадцати пяти лет от роду, считался великим и ужасным колдуном. Я мог взять элементы земли и элементы воздуха, растереть их в порошок и наделить человека мордой осла или чешуей змеи. Я умел направлять волю внутрь и выращивать крылья, пригодные для полета. Я становился по желанию невидимым, вызывал в приступе гнева одним движением руки молнию и гром, я был способен взглядом обратить в камень глупую женщину.

Все чудеса строились на несложных законах алхимии, формулах и реакциях, проводимых в строго определенной последовательности и приносивших предсказуемые плоды, а я неплохо знал эту науку. Но существовала также мне непонятная часть знания – алхимия человеческого духа, – которая едва не погубила меня в годы после бегства из Египта.

Акан принял внутрь страшное зелье, трансформировавшее его наружность, действительно самую квинтэссенцию его физического существа, превратившее его в другого человека. Так работала ужасная черная магия. Но насколько ужасней трансмутация человеческой души, познавшей надежду, радость и веру, в нечто знакомое лишь с ненавистью и стремящееся только к разрушению. Во всей алхимии не существует формулы для такого изменения. Его можно достичь лишь через горечь, печаль и предательство. Нет ритуала для его осуществления, нет талисмана для защиты. Лишь сам человек способен проделать это над собой.

И вот, не желая подобной участи и к ней не стремясь, я превратился за те несколько лет в опасное существо, которое сам с трудом узнавал. По утрам я просыпался с холодной черной пустотой в животе, а вечером с тем же ощущением ложился в постель. Заполняя время в промежутках между сном, я слонялся по знакомой планете, разрушая или калеча все и вся стоящее у меня на пути. Там, где намечалось сражение или предстояло вести в бой армию, вы нашли бы меня – вестника смерти, над смертью глумящегося. Не могу сказать, сколько раз я чувствовал, как в мое сердце вонзается стрела или меч, как не скажу, скольких прикончил из-за той пустоты в животе.

Если раньше я страшился боли, то теперь я ее искал, ибо ни одна телесная рана не могла сравниться с моей душевной мукой. Иногда ради развлечения я делал себе глубокие надрезы на запястьях или горле, подставляя тазик для вытекающей крови и размышляя над тем, насколько он заполнится, пока раны не затянутся сами. А по ночам я отправлялся в самые низкопробные притоны, где собирались отчаянные головорезы, добиваясь лишь того, чтобы меня вывели из себя, и принимался убивать их голыми руками.

Однажды на рыночной площади мне стал действовать на нервы пронзительный голос торговки, и я взглядом лишил ее голоса: она принялась каркать и хвататься руками за горло, как выжившая из ума ворона.

В одной таверне, в Персии, мне не понравилось, как на меня глазеет мужчина за соседним столом, и, подняв два пальца, я выжег ему глаза.

Не существовало яда, который я не сумел бы изготовить, мужчины, которого не мог бы победить, женщины, которой не попытался бы овладеть. Мне не удалось отыскать рукописи, которую я не смог бы расшифровать, математического уравнения, для которого я не нашел бы решения, технического новшества, которое не сумел бы воспроизвести. Меня боялись, передо мной благоговели – повсюду, куда бы я ни пришел. Даже и теперь, если вы поглубже копнете пыльные наслоения древности, то найдете рассказы о моих подвигах, ибо слышали о них повсюду. И все же пустота оставалась.

Я путешествовал в Месопотамию и Индию, на острова сокровищ Крит и Минос, я отведал чудес Дальнего Востока, где мало кто тогда бывал, я тонул в распутстве Вавилона. Я пополнил знания в мистических науках, а также коллекцию редких и ценных катализаторов, элементов и прочих ингредиентов. Я находил сумрачное и алчное удовольствие в том, чтобы объявить себя самым совершенным, самым могущественным магом на свете. Лучше Нефар. Лучше Акана.

А иногда, если мог это вынести, я думал о том, как вспыхнут от зависти их глаза, когда они узнают, кем я стал, чему научился, что могу совершить. Что могу им предложить. И что могу отобрать.