Момент истины (В августе сорок четвёртого) - Богомолов Владимир Осипович - Страница 74

– Вы понимаете, как всё это будет выглядеть, если ваши предположения не подтвердятся?.. Могу вам сказать: как преступная нерешительность и промедление, граничащее с саботажем!.. Вы занимаетесь розыском тринадцать суток – две недели! – а что в результате?.. Баран начихал!.. Может, вы ещё столько же собираетесь здесь возюкаться?.. Не выйдет!.. – возмущённо вскричал он. – Мы стянули к вам более семи тысяч человек, и держать их без дела даже лишний час – преступно!.. Ваши предположения не могут служить оправданием для подобного опаснейшего промедления!.. Войсковая операция нужна в первую очередь вам и Главному управлению контрразведки, так давайте её проводить! – Он посмотрел на часы, затем перевёл взгляд своих агатовых, маслянисто блестевших глаз на прибывших с ним генералов и как бы и от их лица сказал: – Мы не можем оставаться сторонними… безучастными наблюдателями. Обстоятельства чрезвычайные, и я вынужден… – это мой долг, моя обязанность! – данной мне властью, независимо от ваших соображений, распорядиться безотлагательно приступить к операции!..

По своему положению он был не ниже начальника Главного управления контрразведки, причём почти все подразделения, собранные в Лиде, Радуни и Вороново, подчинялись по принадлежности ему, а не командованию фронта, и отдать такое приказание он вполне мог.

Тогда-то Егоров и сообщил как бы конфиденциально, что обратился в Ставку с мотивированной просьбой об отсрочке операции более чем на сутки – до семнадцати ноль-ноль завтрашнего дня. И поскольку, мол, вопрос решается в Москве, быть может, лично Верховным Главнокомандующим, он не считает возможным, да и другим не советует форсировать события.

Собственно, никуда он ещё не обращался: хотя такая шифровка по настоянию Полякова была составлена, Егоров, не желая действовать «через инстанцию», через голову своего непосредственного начальства, её не подписал. Теперь он вынужденно это сделал, и спустя минуты её уже передавали в Ставку, а копию – Колыбанову.

Егоров знал, что Верховный, работавший по ночам до утра, встаёт не раньше полудня, и шифровку Егорова ему могли доложить только спустя ещё примерно час. Даже если бы ответ последовал без промедления, каким бы он ни был, в любом случае выигрывалось некоторое время.

Как и ожидал Егоров, его сообщение, что вопрос решается в Москве, ослабило давление со стороны прибывших, хотя заместитель Наркома сразу заявил, что Ставка, несомненно, ответит отказом. Часа два прошли относительно спокойно, однако, когда уже разгрузились здесь, в стодоле, спор и разногласия возникли опять.

Ехали по соображениям маскировки под наглухо задраенными тентами, в кузовах двух набитых до отказа «студебеккеров», причём здесь их загоняли задом в ворота, чтобы прибывших со стороны никто не увидел. По той же причине Егоров ещё в Лиде предупредил, что даже по нужде не разрешит никому до вечера выйти из стодолы.

Кажется, предусмотрели всё, но, как нередко случается в подобных необычных обстоятельствах, что-нибудь второстепенное обязательно упускается. На этот раз не подумали, что всем нужно на чём-то сидеть. Стульев и табуреток хватило для радистов и шифровальщиков, остальным приходилось стоять. Единственный оставшийся свободным стул Егоров поставил для заместителя Наркома, но тот, видимо из солидарности с другими генералами, на него не сел.

Людям было неудобно, жарко, ко всему прочему, самого старого, совершенно седого генерала с планкой четырёх орденов Красного Знамени и знаком «Почётный чекист» на габардиновом кителе в душновато-спёртом, пахнувшем сеном воздухе стодолы сразу же охватило астматическое удушье. С багрово-синим лицом он стоял, опираясь руками на стол, давился сиплым кашлем, задыхался, слёзы катились у него из глаз, но он упрямо не желал или не мог ни выйти, сняв фуражку и китель, из стодолы, как предлагал ему Егоров, ни сесть, на чём настаивал заместитель Наркома.

Этот генерал в разговоре на аэродроме высказал оригинальные, весьма толковые соображения, чем сразу понравился Егорову, и тот его теперь искренне жалел.

Как только рации были развёрнуты и отлажена связь, хлынул поток сообщений, и пятеро привезённых сюда шифровальщиков заработали с полной нагрузкой.

Егоров ушёл к ним в угол, за плащ-палатки, и прямо с рабочих листов, не дожидаясь окончания расшифровки, читал радиограммы, поступившие за последние полтора часа на его имя в Лиду и переданные теперь сюда.

Командующий фронтом и маршал, представитель Ставки, запрашивали, необходима ли ещё какая-либо помощь людьми и техникой; такой же вопрос содержался в шифротелеграмме начальника Генерального штаба. Из Москвы требовали подтвердить, обеспечены ли все привлечённые к розыску и войсковой операции усиленным питанием по нормам лётного состава ВВС Красной Армии, требовали различные сведения отчётного характера.

Все эти сообщения Егоров просмотрел на рабочих листах мельком, как не представляющие интереса. Маховик огромного механизма чрезвычайного розыска был раскручен вовсю, и никакая дополнительная помощь, никакие новые люди и техника уже не могли бы что-либо существенно изменить или даже усилить.

Огорчило Егорова то, что не было ничего непосредственно от Полякова. Подполковник остался в отделе контрразведки на аэродроме, чтобы встретить начальника Главного управления контрразведки и, докладывая о ходе розыска, убедить его в необходимости отсрочить на сутки войсковую операцию. Эту трудную и малоприятную миссию он взял на себя сам, и Егоров с признательностью согласился, хотя они оба одинаково сомневались в её успехе. Каким бы ни оказался результат, Егоров знал, что Поляков будет отстаивать свою точку зрения с поразительным безразличием к возможным последствиям своего упорства.

Туда, в Лиду, к Полякову, сходились все до единой нити розыска. Со вчерашнего дня он получал и переваривал непрерывный поток информации, и в первую очередь донесения о результатах действий сотен оперативно-розыскных групп и всеохватывающей контрольно-проверочной службы, о состоявшихся задержаниях и всех событиях и подозрительных происшествиях в тылах фронта и на передовой. Из этого вороха сообщений Поляков должен был отобрать всё заслуживающее внимания и по каждому случаю не мешкая принять безошибочное решение. Он, Поляков, как никто другой, ощущал усилия многих тысяч людей, ощущал пульс всех мероприятий, проводимых в полосе фронта от Вязьмы и до Восточной Пруссии.

На Полякова Егоров надеялся более всего. В эти небывало напряжённые сутки от оперативного мышления подполковника, от его чутья и умения организовать и направить розыск зависело больше, чем от всех маршалов и командующих, вместе взятых, и потому молчание Полякова не только огорчило, но и несколько обеспокоило Егорова.

Указав начальнику шифровального отделения, кому и что ответить, Егоров вернулся к генералам. Старик-астматик страдал по-прежнему; остальные, будучи не в состоянии ему чем-либо помочь, из деликатности старались не смотреть в его сторону.

Егоров снова предложил ему выйти на свежий воздух, но тот, не соглашаясь, упрямо замотал головой.

«Обстановочка! – заметил про себя Егоров. – Зачем его сюда привезли?.. Зачем они все сюда приехали – сидели бы себе в Лиде… Здесь вполне хватило бы Лобова и десятка офицеров…»

В душе он ругал себя за непоследовательность, стыдился, что смалодушничал и, выступая против войсковой операции – в ближайшие полтора суток, – поддался всё же влиянию заместителя Наркома и поехал сюда. Зачем – руководить розыском из Лиды было несравненно удобнее, к тому же здесь ему особенно недоставало Полякова.

– Мы что же, так и будем всё время стоять? – недовольно спросил один из генералов, затучнелый, с пышными, чуть вислыми усами; одетый в застёгнутый на все пуговицы мундир, он то и дело вытирал платком потное лицо.

– Станет невмоготу, сядем на землю, – не то в шутку, не то всерьёз ответил Егоров.

Он только что приказал передать в Лиду, чтобы со «студебеккерами», в которых часа через два должны были приехать начальник Главного управления контрразведки и заместитель Наркома госбезопасности, привезли и стулья, и в смятении представлял себе, что здесь будет твориться, когда в этом большом, но всё же не резиновом строении окажется человек пятнадцать генералов и полсотни офицеров из трёх различных ведомств, не считая радистов и шифровальщиков.