Человек Иван Чижиков, или Повесть о девочке из легенды - Ширяева Галина Даниловна - Страница 8

- Вот как? - удивился он.

- Ага, - упавшим голосом сказала Дина.

- Гм. Богатый народ нынче пошел, - произнес он насмешливо, оглядывая ее с ног до головы.

- Да, - совсем по-глупому поддакнула Дина, - богатый.

Он сел за руль, а Дина стала дергать ручку дверцы. Дверца никак не открывалась.

- Никак, - радостно сказала Дина, надеясь, что дверца совсем не откроется.

Тогда шофер вылез из машины и распахнул перед ней дверцу.

Дина уселась на мягкое сиденье, и он так рванул машину с места, что Дина чуть не выбила затылком заднее стекло.

Он вывел машину на Динину улицу и поправил зеркальце над головой, чтобы видеть лицо Дины. Дина отодвинулась, но он снова поправил зеркало, и снова Дина поймала в зеркале его насмешливый взгляд. Тогда она прикрыла глаза ресницами. Но чувствовала: он все равно смотрит на нее. Она прикрыла глаза ладонью, но он все равно смотрел. И не просто смотрел, а с усмешкой. Презрительно.

- А может, не поедем дальше? - спросила она робко.

- Да нет уж, поедем, - ответил он и круто свернул в переулок.

"Он хочет на шоссе! Куда же он меня завезет?"

- Стойте, - попросила она, - у меня денег не хватит.

- Да нет уж, - ответил он, - довезу, куда просила.

- А куда? - испугалась Дина.

Но он уже вывел машину на шоссе. Впереди был поселок нефтяников. Там, левее, мамин завод и тоже поселок с веселыми названиями улиц - Стеклянная, Зеркальная, Керамическая...

"Нефтяники - это ничего, - подумала Дина, - от нефтяников я могу через Соколиную гору домой добраться. И мамин завод - полбеды, позвоню маме из проходной, если он мне ни копейки не оставит, попрошу денег на автобус. В крайнем случае совру что-нибудь..." Впрочем, матери можно было рассказать правду.

Но они миновали поселок нефтяников. И стекольный завод остался далеко позади. Теперь кругом было безлюдное, бескрайнее поле. Только столбы, провода и шоссе, убегающее за горизонт.

- Приехали! - сказал шофер и остановил машину. - Вылезай. Покаталась.

Дина вылезла из машины.

- Хватит? - спросила она робко и положила рядом с ним на сиденье скомканные и измятые вспотевшей ладонью деньги. - А обратно вы меня не повезете?

- Нет, - отрезал он, захлопнул дверцу и, круто развернув машину, поехал назад, к поселку.

- Верку бы вот так покатал, а не меня! - чуть не плача, крикнула ему вдогонку Дина.

Она зашагала по шоссе, стараясь от обиды думать обо всех шоферах плохо, по-Веркиному. "Завез! А у меня легкие, а может быть, пойдет дождик..."

А потом, когда добралась до Соколиной горы, и поднялась на ее вершину, и открылся перед ней город, большой и зеленый, она уже не думала о шоферах плохо и за Веркины мысли себя отругала. И даже на Верку злилась меньше. В конце концов, восьмой "А" тоже виноват. Прозевал Верку! Проморгал! Прошляпил! Выпустил в Пензу! Она там обязательно каких-нибудь пакостей кому-нибудь наделает. Это ведь восьмой "А" Верку хорошо знает, а ведь Пенза-то ее не знает!

А кроме всего прочего, разве Верка виновата, что у нее нет Ивана Чижикова и ей не с кем посоветоваться?

Домой она добралась лишь к полудню, а дел дома было полно: масла и хлеба так и не купила, в квартире не прибрано, обед надо было достать из погреба и разогреть к приходу Андрея, который должен прийти с работы раньше матери.

Во дворе томился без дела Вовка. Дина, проходя мимо него, покраснела - с тех пор, после истории с запиской, они не виделись.

- Читала? - угрюмо спросил Вовка.

- Что? - Дина еще больше покраснела. - Опять записка?

- Нет. Письмо.

- От тебя?

- От меня ты никогда больше ничего не дождешься, - произнес Вовка с пафосом.

Это было что-то новое, на Вовку непохожее, и Дине вдруг его стало жалко почти так же, как Лельку.

- Я не виновата! Честное слово! - воскликнула она.

- Ладно, - сказал Вовка по-прежнему угрюмо и потрогал левый глаз, под которым еще оставались следы от синяка. - Там у вас в письменном ящике письмо. Почтальон принес. Наверное, важное. Вам же никогда не присылали писем!

Письмо!.. Дина рванулась к крыльцу, больно ударилась плечом о тяжелую дверь... Пила под лестницей, как военный барабан, забила тревогу: бом! бом! бом!

Вот оно! В голубом конверте. В углу - букетик нарисованных цветов.

Она не сразу смогла прочитать обратный адрес - буквы прыгали и плясали перед глазами... Открыла дверь квартиры, вбежала в комнату, опустилась на диван и лишь только тогда поняла наконец-то, что письмо от тети Леры.

Дина сразу разочаровалась. О приезде тети Леры ни мать, ни Андрей не вспоминали. Не вспоминала и Дина - старалась не вспоминать, как о горькой, незаслуженной обиде. (Ждали-ждали! Встречали-встречали! Гладили-гладили!)

На конверте было написано: "Чижиковой Александре Григорьевне", но у матери никаких секретов от них не было. Это Дина знала точно. И она вскрыла конверт.

Странное это было письмо. Странное и загадочное. Словно продолжение какого-то большого, серьезного, даже сердитого разговора.

"Прости, Шурочка, что не сдержалась, - было написано в письме. Стало страшно обидно, когда увидела тебя, такую постаревшую, с сединками... Прости. Я думала, так будет лучше. Но мне кажется, все равно он ничего не понял, у него было такое тупое лицо. Но должны же они понять! Ведь в твои годы некоторые еще только собираются устраивать свою жизнь. Скажи им сама об этом! Намекни! Пусть в конце концов развяжут тебя..."

Показалось Дине: что-то холодное, скользкое, что-то вроде ужа или ящерицы сползло с маленького листка бумаги и поползло по ее рукам - они сразу похолодели.

А потом она прочитала еще одну строчку письма, и голубой потолок комнаты (они с матерью переложили в мел синьки, когда белили его) вдруг поплыл куда-то вверх, открыв черную пропасть без звезд и неба...

Письмо с усмешкой спрашивало у матери:

"А каким же образом ты выкручиваешься, когда они спрашивают тебя об отце?"

...Дина не любила просыпаться ночью. Ночью к ней всегда приходили страшные мысли. Однажды ей, проснувшейся среди ночи, почудилось вдруг ни с того ни с сего, что мать ушла от них. Дина вскочила с постели, бросилась к кровати матери, дрожащими руками нащупала теплое материнское лицо... Поджав босые ноги, она пристроилась на краешке кровати, уткнулась в плечо матери, чтобы чувствовать тепло ее тела, и так просидела до рассвета.

В другой раз, проснувшись ночью, она вдруг подумала, что никогда не вылечит своих легких и непременно умрет. Эта мысль так и не дала ей заснуть до самого утра. Пришло утро, рассвет разогнал темноту в комнате, и Дина пошла в школу, посмеиваясь, удивляясь тому, как ей могла прийти в голову такая чушь...

Теперь был день. Но Дине показалось, что она проснулась вдруг самой темной и самой страшной ночью, когда за стеной гудит ветер и прямоугольник света на стене, упавший в комнату от уличного фонаря, раскачивается из стороны в сторону, словно тусклый солнечный зайчик, пущенный на стену чьей-то дрожащей рукой...

Она проснулась и поняла: Иван Чижиков жив!

Он жив! Просто он их бросил!

Она вышла из комнаты, спустилась по лестнице, и пила на этот раз почему-то молчала. Ее мог взять кто-нибудь из соседей, чтобы напилить дров, ее могли снова унести в сарай, как уносили не раз, но так или иначе - она молчала.

"Так и должно быть", - подумала Дина.

Она вышла во двор. Темные облака мчались по небу, и солнце просвечивало сквозь них неярким желтым диском. И казалось: бегут не облака, а само солнце убегает к горизонту. Словно хочет спрятаться.

Она пришла за сарай. Здесь было укромное место. Здесь готовились к экзаменам. Здесь дрались, если нужно было подраться так, чтобы никто не видел. Сюда приходили плакать. Глухая кирпичная стена дома, отгородившая этот уголок от мира и от соседнего двора, была холодной и молчаливой. Из земли, поблескивая тусклым светом, торчали осколки стекла, ползали между кленами-травинками муравьи.