В небе — гвардейский Гатчинский - Богданов Николай Григорьевич - Страница 36

Несколько ночей противник не появлялся над нашим аэродромом, боевая работа проводилась в спокойной обстановке, все самолеты совершали за ночь по два вылета и успешно бомбили врага на железнодорожных станциях Суровикино и Котельниково.

Как известно, к середине сентября войска противника вышли на городской оборонительный обвод, овладели важными высотами и находились в трех-четырех километрах от центра Сталинграда. С 13 по 27 сентября проходили ожесточенные бои в южной и центральной частях города. Обстановка обязывала нас еще лучше и интенсивнее наносить удары по врагу, во что бы то ни стало помочь наземным войскам остановить противника.

Было решено упреждать противника, вылетать на боевое задание несколько раньше, чем прилетали вражеские самолеты. Две ночи подряд мы летали благополучно и успешно бомбили резервы противника в районе Городища. На третью ночь, когда мы возвращались с задания, немцы блокировали оба аэродрома — основной и ложный — и периодически бомбили их. Командование приказало нам произвести посадку на запасном аэродроме.

В конце сентября наша авиация наносила удары по врагу в центральной части города. Работа была настолько интенсивной, что самолетам в буквальном смысле тесно было в воздухе над Сталинградом. С вечерних сумерек и до рассвета бомбардировщики различных типов шли волна за волной на всех высотах и непрерывно бомбили врага. На позиции противника с неба падал град бомб всех калибров и назначений — от стокилограммовых до полутонных зажигалок, от которых горел даже металл, и фугасок, при взрыве которых разлетались в стороны автомобили, орудия; дождем сыпались маленькие пятикилограммовые бомбочки, сбрасываемые борттехниками прямо в раскрытых упаковочных ящиках в двери грузовых кабин… Многие экипажи за ночь совершали по два и даже три боевых вылета.

О том, как тесно было в небе над Сталинградом в эти ночи, свидетельствует такой случай.

После завтрака, как обычно, механики с мотористами разошлись по стоянкам своих самолетов. Когда механик старший сержант Захаров и моторист сержант Курочкин из экипажа лейтенанта Бурина пришли к своему капониру, то увидели, что у самолета нет киля. Вначале они подумали, что обознались, пришли не на свою стоянку. Но стремянки и тормозные колодки, помеченные номером машины, да и другие хорошо знакомые им предметы подтверждали: да, они в своем капонире.

Тогда они подумали, что инженер полка в их отсутствие поставил на стоянку чей-то поврежденный самолет, а командир, увидев, что место занято, поставил свою машину в другой капонир. Рассуждая так, механик, с мотористом обошли все капониры, но воздушного корабля с номером 17 на хвостовом оперении не было на аэродроме. Неужели не вернулся с задания?… Вконец расстроенные, два друга поспешили к палатке, где отдыхал летный состав.

К их радости, все члены экипажа были на своих местах — крепко спали после тяжелой летной ночи.

Захаров осторожно разбудил борттехника лейтенанта Николая Третьякова:

— Товарищ техник-лейтенант, куда вы зарулили самолет?

— Как куда? На свою стоянку.

— Его там нет. Там стоит чужая машина, без хвоста…

— Ну и что из того, что без хвоста? Это наша машина. Кстати, уточняю. Нам просто укоротили киль и, руль поворота. А ты — «без хвоста»!

— А как же вы на ней прилетели?

— Так и прилетели. Спроси летчиков… — уже сердясь, что его разбудили, ответил Третьяков. — Ну, хватит болтать. Идите к машине, там за капонирами нашей эскадрильи лежит хвост от самолета лейтенанта Дакиневича, демонтируйте его, как раз годится для ремонта нашего корабля. Сейчас позавтракаю и приду к вам.

Так и не отдохнув после полетов, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить остальных товарищей, Третьяков оделся и осторожно вышел из палатки.

Командование уже знало о происшествии с экипажем Бурина. Командир дивизии полковник Нестерцев и командир полка полковник Божко как всегда находились на взлетно-посадочной полосе и встречали возвращающиеся с боевого задания самолеты. Один за другим совершали посадку воздушные корабли и, когда они попадали в серебристое поле луча посадочного прожектора, были видны их номера, написанные на руле поворота белой, голубой или красной краской — в зависимости от того, какому полку они принадлежали.

Но вот в яркий луч прожектора попал очередной самолет, шедший на посадку, и все, кто находился на старте, были поражены: на самолете не было не только номера, но и киля с рулем поворота, вместо них болталась узкая полоса перкаля.

Севший самолет, как ни в чем не бывало, порулил к себе на стоянку, в расположение 2-й эскадрильи.

Когда Нестерцев и Божко подъехали к самолету на автомобиле, члены экипажа уже разглядывали поврежденное хвостовое оперение, освещая его карманными фонариками.

В лучах фонарей было видно, что на уровне кронштейна тросов управления словно острой пилой была срезана большая часть киля и руля поворота. Было удивительно, как летчик ухитрился благополучно прилететь и произвести посадку тяжелого корабля с такими повреждениями.

За плохую осмотрительность в воздухе Михаилу Бурину крепко влетело. Командование подозревало, что в районе цели экипаж не выдержал дистанции и заданной высоты и столкнулся с одним из бомбардировщиков. Тот, возможно, погиб, упав где-нибудь в районе Сталинграда. Оба стрелка экипажа в один голос утверждали, что, когда, отбомбившись, они пошли от Сталинграда на свой аэродром и стали снижаться, над их машиной на встречном курсе пронесся чей-то самолет. Они почувствовали удар, машину сильно тряхнуло, а через некоторое время стрелок турельной башни старший сержант Ярцев видел на земле взрыв и пожар.

Штаб дивизии о случившемся доложил командованию АДД. Были запрошены все части и соединения, участвовавшие в эту ночь в боевых действиях над Сталинградом. Выяснилось, что ни одна из частей в эту ночь потерь не имела. Сам собой напрашивался вывод, что Михаил Бурин столкнулся в воздухе с неприятельским самолетом и тот, получив большие повреждения, упал, взорвался и сгорел.

Так, случайно, экипаж Бурина таранил врага. После этого экипаж долгое время «ходил в героях». Главная заслуга принадлежала летчику Михаилу Бурину, который не растерялся и без киля и руля поворота смог привести самолет на аэродром и благополучно его посадить. Мы наглядно смогли убедиться, что Ли-2 — машина крепкая, на нем можно летать и даже садиться с большими повреждениями средств управления.

В исключительно трудных условиях работал в те дни технический состав нашей дивизии. Мы диву давались, где брали наши техники силы, чтобы без отдыха с огромным напряжением трудиться и обеспечивать непрерывные вылеты самолетов на боевое задание.

Редкую ночь над ними не летали вражеские бомбардировщики, не рвались на аэродроме бомбы, и в то короткое время, что выпадало им для отдыха, а промежутках между вылетом и прилетом самолетов, заснуть им практически не удавалось. С раннего утра они осматривали и готовили к очередному боевому вылету свои воздушные корабли. Раскаленная песчаная пустыня дышала зноем. В полдень — настоящее пекло. Прикоснешься пальцами к металлу — обжигает. Работа в таких условиях была подвигом. И теперь, оглядываясь в то далекое прошлое, я с благодарностью вспоминаю инженера полка инженер-майора Спиридонова, инженера по вооружению инженер-капитана Пургина, инженера нашей эскадрильи инженер-капитана Литвиненко, техников отряда гвардии старших техников-лейтенантов В. Ф. Мысака, А. К. Кулинковича, Ф. Б. Харченко, Т. С. Картеля, мотористов сержантов В. И. Дунаева, П. К. Щетинина, В. И. Хабарова, П. А. Вишневского, П. Ф. Лиманского, Н. А. Карнеева и многих других, чьими руками в невероятно трудных условиях готовились к бою воздушные корабли и кому мы обязаны нашими боевыми успехами. Пусть не обижаются те мои товарищи, кого я не упомянул, — и к ним все мною сказанное относится в равной мере.

24 сентября мы нанесли бомбардировочный удар по врагу в южной части Сталинграда и сразу же после посадки, захватив с собой все свое имущество и усадив в самолеты технический состав, перелетели на новое место базирования.