Тайны Московской Патриархии - Богданов Андрей Петрович - Страница 7

Из восьми утвержденных в грамоте епископий семь (за исключением Коломенской) были новообразованными. В шести из них пастыри еще не были поставлены, что не помешало отметить их в Уложенной грамоте в качестве участников Освященного Собора, оставив пробелы для вписывания имен. Впрочем, не все лица, обозначенные в грамоте по именам, реально присутствовали в Москве в то время, когда она обсуждалась и утверждалась, и потому не смогли ее подписать. С этой манерой Иова и Годунова вносить в список участников мероприятия «мертвые души» мы еще встретимся.

Московский патриарх скромно писался в грамоте после Иеремии Константинопольского, но это не значило, что он считал себя вторым во Вселенской Церкви. От имени Иеремии заявлялось, что два Рима – Рим и его преемник Константинополь – пали, и «Великое Российское царствие, Третей Рим, благочестием всех превзыде». Соответственно митрополит Монемвасийский Иерофей был поставлен в списке участников Освященного Собора после трех русских митрополитов, а архиепископа Арсения Елассонского вообще забыли упомянуть (хотя он подписал грамоту последним из архиепископов), греческих архимандритов и игуменов записали также далеко не на первых местах.

Московские духовные и светские власти не удосужились перевести Уложенную грамоту на греческий, прежде чем дать ее подписать константинопольскому патриарху и его приближенным. Иерофей Монемвасийский вздумал было возражать, опасаясь, что московский патриарх признается в грамоте вышестоящим по отношению к грекам: как бы «не разделилась Церковь и не стало в ней другой главы и великой схизмы», – предупреждал он.

Действительно, был слух, что Иеремия передал царю Федору Иоанновичу свое отречение от сана и патриарший посох, а Иов был наречен патриархом «Константинопольским и Сионским со всею властью, принадлежащею сему патриаршему престолу» [4]. Как бы то ни было, под угрозой утопления в реке митрополит Иерофей вынужден был подписать грамоту. Зато после подписания он вместе с другими спутниками Иеремии был щедро одарен.

Долгая осада константинопольского патриарха и поведение монемвасийского митрополита свидетельствовали, что при утверждении новой патриархии православным Востоком может возникнуть серьезное сопротивление. В такой ситуации позиция Иеремии становилась особенно важной. Когда патриарх, покидая Россию, пересек границу, его нагнал царский посланник с дополнительным денежным пожалованием, грамотами от царя и Годунова, обещавшими дальнейшие милостыни. Особая грамота была направлена турецкому султану. Царь Федор Иоаннович просил его, во имя дружбы между государствами, «держать патриарха Иеремию в бережении, по старине, во всем». Московское правительство не желало, чтобы Иеремия был свергнут прежде, чем соборно утвердит учреждение нового патриаршества.

Грамоту восточных иерархов, утверждающую поставление первого московского патриарха, привез в Москву митрополит Тырновский Дионисий только в июне 1591 года. Константинопольская Уложенная грамота о русском патриаршестве была подписана Иеремией, антиохийским патриархом Иоакимом, иерусалимским патриархом Софронием, 42 митрополитами, 19 архиепископами и 20 епископами в мае 1590 года. Она сильно отличалась от московской грамоты, прежде всего тем, что восточные архиереи отводили московскому патриарху последнее, пятое место после патриарха Иерусалимского.

Об этом прямо говорилось в грамоте царю Федору Иоанновичу: «…признаем и утверждаем поставление… патриарха Иова, да почитается и именуется он впредь с нами, патриархами, и будет чин ему в молитвах после Иерусалимскаго». В грамоте к Иову восточные патриархи с Освященным Собором писали: «Имеем тебя всегда нашим братом и сослужебником, пятым патриархом, под Иерусалимским» – и предлагали признавать константинопольского патриарха «начальным» себе.

Особую грамоту патриархи и Собор адресовали Годунову, осыпая его благодарностями. Тот же Дионисий Тырновский привез и личные послания Иеремии царю, царице, Иову и Годунову, каждое из которых содержало просьбы о денежных пособиях, обещанных ему за выполнение поручения.

В Москве, однако, с беспокойством заметили, что поручение выполнено не до конца: Уложенная грамота не имела подписи второго по значению в Восточной церкви александрийского патриарха. Прежний александрийский патриарх Сильвестр оставил престол, а его преемник Мелетий Пигас резко отчитал Иеремию за самоуправное и незаконное создание новой патриархии. Известный ученый-богослов, строгий канонист и весьма влиятельный на Востоке архиерей потребовал отменить это решение. «Я очень хорошо знаю, – писал Мелетий Иеремии, – что ты погрешил возведением Московской митрополии на степень патриаршества, потому что тебе небезызвестно (если только новый Рим не научился следовать древнему), что в этом деле не властен один патриарх, но властен только Синод, и притом Вселенский Синод; так установлены все доныне существующие патриархии.

Поэтому ваше святейшество должно было получить единодушное согласие остальной братии, так как, согласно постановлению отцев Третьяго Собора, всем надлежит знать и определять то, что следует делать, всякий раз, когда рассматривается общий вопрос. Известно, что патриарший престол не подчиняется никому иному, как только Католической церкви (в целом. – А Б.)…

Я знаю, что ты будешь поступать согласно этим началам, и то, что ты сделал по принуждению, по размышлении уничтожишь словесно и письменно!»

Московское правительство предвидело это затруднение, а возможно, получило информацию о позиции Мелетия Пигаса, которую могли поддержать многие на Востоке. В феврале 1592 года осыпанный милостями митрополит Дионисий Тырновский отбыл из Москвы, везя с собой богатые подарки всем четырем патриархам. В грамоте Мелетию от царского имени предлагалось особо известить государя «о утверждении» патриарха Иова.

Царь Федор Иоаннович и патриарх Иов официально уведомляли каждого из четырех восточных патриархов, что Московская патриархия претендует на третье место во Вселенской Церкви. Льстя Иеремии, московские власти соглашались считать его главой православия вместо «отпадшего» Римского Папы. Александрийского патриарха Мелетия приходилось опасаться – и его признали вторым по значению. На большие уступки милостынеподатели соглашаться не желали.

«Мы, великий государь, – значилось в московских грамотах, – с первопрестольником нашим Иовом патриархом, и с митрополитами, архиепископами, и епископами, и со всем Освященным Собором нашего великаго царства советовав, уложили и утвердили навеки: поминать в Москве и во всех странах нашего царства на божественной литургии благочестивых патриархов, во-первых, Константинопольскаго вселенскаго, потом Александрийскаго, потом нашего Российскаго, потом Антиохийскаго, наконец Иерусалимскаго».

В феврале 1593 года в Константинополе составился новый Собор восточных иерархов во главе с Иеремией Константинопольским, Мелетием Александрийским (он распоряжался и правом голоса недавно умершего Иоакима Антиохийского) и Софронием Иерусалимским. Московские подарки оказали самое благотворное влияние на Мелетия, игравшего ведущую роль на Соборе. Ссылаясь на канонические правила, он успешно доказал правильность действий константинопольского патриарха и законность учреждения Московской патриархии. Однако, ссылаясь на другие правила, наотрез отказал новой патриархии в притязаниях на третье место во Вселенской Церкви. Это решение было единодушно принято и подписано участниками Собора.

Учреждение в России патриаршества было с полным соблюдением формальностей признано Восточной Православной Церковью, но московскому патриарху отводилось лишь пятое место в ряду других патриархов. Многольстивые послания Мелетия Пигаса царю, царице, патриарху Иову, Годунову и Щелкалову, сопровождавшие соборное деяние, не могли скрасить недовольства русских таким решением. Однако ничего изменить было уже нельзя.

Итак, во Вселенской Православной Церкви возникла пятая по счету патриаршая кафедра. «Русская Церковь, – как писал митрополит Макарий, – считавшаяся доселе только одною из митрополий Константинопольскаго патриархата, сделалась сама независимым патриархатом и самостоятельною отраслию церкви вселенской». Макарий соглашается, что патриаршество не возвысило и не увеличило реальной власти московского первосвятителя: патриарх располагал такой же властью над подведомственной ему Церковью, как и прежний митрополит. Изменение в лестнице чинов, наименование архиепископий митрополиями и т. п. не меняло существа внутрицерковных отношений. Однако учреждение новых епархий, как отдельно взятая церковная реформа, укрепляло организацию Православной Церкви (следующую попытку подобной крупной реформы предпринял царь Федор Алексеевич в XVII веке).