Тайны Московской Патриархии - Богданов Андрей Петрович - Страница 32

Церковные дела требовали гораздо большего хитроумия. Поскольку Дмитрий Иванович не желал отказываться от убеждения, что не должно противиться свободе вероисповедания, делом патриарха было оградить государя от наиболее опасного влияния. Именно иезуиты, закаленные в упорной борьбе на границах католической ойкумены, ухитрились соблазнить Дмитрия католицизмом и желали самолично извлечь всю прибыль от обещанного претендентом обращения москвитян. Посему Игнатий постарался, чтобы в Рим был отослан один из двух явных иезуитов, втершихся в доверие к государю, а в Москве оставались для нужд заезжих католиков безобидные бенедиктинцы и доминиканцы.

С одной стороны, Игнатий одобрял, что среди приближенных к государю иноверцев были протестанты (например, братья Бучинские, вызывавшие немалое беспокойство католиков). С другой стороны, патриарх советовал Дмитрию Ивановичу сообщаться непосредственно с Римским Папой и не возражал, когда царь обещал Павлу V способствовать проезду в Персию трех кармелитов. Этим Игнатий в какой-то мере защищал государя от происков неуемных иезуитов, надеясь, что, занятые устранением второстепенных препятствий, они не скоро осознают безнадежность своей главной затеи по окатоличению Руси.

Только проиграв, бывший патриарх понял, как сильно недооценил противников. Утешало лишь то, что их успех был основан исключительно на предательстве россиян. Первые известия об этом сообщил в январе 1606 года из Кракова Ян Бучинский со специальным гонцом, ибо не мог доверять людям из московского посольства. Сетования Бучинского вначале позабавили ближнюю Думу Дмитрия Ивановича: царский секретарь жаловался, что с трудом нашел верного гонца; рекомендованный государем агент пан Горемыка отказался от поездки по повелению «наяснейшей панны Горемыки», самовластно распоряжавшейся в сей достойной семье – «что ему прикажет, то все он делает». Дальнейшее чтение, однако, согнало улыбки с лиц архиереев и бояр.

Бучинский писал, что Сигизмунд III по своему усмотрению утаивает от Рады часть дипломатической переписки с Москвой. В свою очередь многие магнаты упрекают короля за связь с Дмитрием, от которого «ничего доброго не чают», тогда как за выдачу самозванца дорого бы дал Борис Годунов. Паны ругали политику московского царя, сравнивали его с «поганцами некрещеными».

Еще пуще лаяли государя московского литовские наемники, получившие жалованье связками соболей и золотом: «…что им (царь) заплатил – то они и проели, потому что жили на Москве без службы полгода, и что взяли – то опять там и оставили», растратили на слуг, бражничанье и игру. Вернувшиеся по домам и оставшиеся в Москве беспутные шляхтичи осаждали Сигизмунда III жалобами и чинили препятствия отъезду Мнишеков в Россию.

Это были еще цветочки – ягодки Бучинский приберег на конец письма. Он сообщал, что предыдущее послание к Дмитрию Ивановичу «о тайных делах» стало известно при королевском дворе: «И то ведают, что в нем писано, и тому я дивлюсь добре потому, что хоть и невеликие дела в том листе писаны – а вынесены из твоей Думы; а если впредь писать о больших делах – то также будут выносить! И то непригоже: что делается в комнате у тебя – и то все выносят».

Возможно, писал Бучинский, шпионом Речи Посполитой является Горский, который пишет (и переводит) польские грамоты при Московском дворе. Но в послании не случайно подробно рассказывалось о заговоре Шуйского, помилование которого Бучинский считал большой ошибкой. То, что измена угнездилась в самых «верхах», подтверждало приведенное в послании сообщение ротмистра Станислава Борши.

Один из эмигрировавших в Речь Посполитую московских дворян Хрипуновых, о возвращении которых на родину хлопотал несколько месяцев назад сам Сигизмунд III (и за которых, как полагают, просили московские бояре), взяв с Борши клятву о неразглашении тайны, пригласил участвовать в заговоре. Хрипунова ввели в заблуждение сетования Борши на Дмитрия Ивановича, недоплатившего ему якобы «несколько сот золотых». Собиравшийся на Русь Хрипунов успокоил ротмистра, что скоро власть переменится: «Уже подлинно проведали на Москве, что он не есть прямой царь, а увидишь, что ему сделают вскоре!»

Понимая важность этого свидетельства, Бучинский пригласил Боршу вновь отправиться в Москву со свадебным поездом Марины Мнишек, чтобы участвовать в раскрытии заговора «в верхах» и в награду получить полное удовлетворение своих денежных притязаний. К сожалению для сторонников Дмитрия Ивановича, это послание Бучинского также было оглашено перед боярами и архиереями и заставило заговорщиков ускорить исполнение злодейского плана.

О том, что положение Дмитрия Ивановича в глазах иноземных наблюдателей сильно поколебалось, свидетельствовали бесконечные проволочки Юрия Мнишека, задерживавшего поездку Марины к своему жениху и все более нагло вымогавшего у царя деньги. Постоянно сообщавший о положении в Речи Посполитой Андрей Боболь писал 4 февраля из Кракова об угрозах Дмитрию Ивановичу гневом польского короля, рекомендуя не давать тому «ни малейшего знака», способного оправдать ненависть Сигизмунда, «дабы тем самым не раздражить и Всевышнего!».

Между строк всех подобных посланий легко читалось, что в Речи Посполитой настолько уверены в возможности падения Дмитрия Ивановича с превысокого московского престола, что готовы разорвать с ним отношения, невзирая на опасность конфликта с Россией. Мелкий шпионаж тут был явно ни при чем. Нетрудно было догадаться, что альтернативой Дмитрию в глазах Сигизмунда III, магнатов и вездесущих иезуитов могли быть только весьма влиятельные люди в Москве, сделавшие весьма соблазнительные предложения. Но догадки догадками, а правда открылась патриарху Игнатию слишком поздно, да и то не во всей полноте.

Глава вторая

В СЕТЯХ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ИЗМЕНЫ

1. Корни международной интриги

Чего же не знал и никогда не узнал патриарх?

Хотя многое из рассказанного мной выглядит необычайно и удивительно, читатель может быть уверен, что все основано исключительно на анализе и сопоставлении подлинных источников. Но боюсь подвергать эту веру чрезмерному испытанию в рассказе о национальном предательстве столь подлом и интригах столь бессовестных, что поверить в них труднее, чем обвинить автора в предвзятости. Поэтому позвольте представить вам свидетелей событий и их показания.

Но прежде всего – слово известному археографу прошлого века (и человеку бурной жизни) Павлу Александровичу Муханову: «После взятия Варшавы, в котором я участвовал будучи гвардии полковником и состоя при фельдмаршале графе Паскевиче-Эриванском (впоследствии князе Варшавском), мне удалось отыскать в Варшаве несколько исторических памятников, относящихся к России… важнейшим, без сомнения, были Записки Жолкевского о Московской войне» [31]. Хотя «Записки великого коронного гетмана Станислава Жолкевского» (1547-1640) были известны польским и русским историкам, а другой их список благополучно хранился… в Санкт-Петербурге, в Императорской Публичной библиотеке, до издания обеих рукописей П. А. Мухановым источник этот использовался слабо.

Между тем «Записки…», написанные (или продиктованные) знаменитым польским военачальником во второй половине 1611 года, после возвращения из прославившего его похода в Россию, по своей откровенности и содержательности оказались бесценными. Как человек чести, Жолкевский с уважением относился к своим противникам, но не мог скрыть презрения к предателям. Это чувство заметно, в частности, в описании посольства московского дворянина, ловчего царя Дмитрия Ивановича, Ивана Романовича Безобразова, прибывшего в Краков 4 января 1606 года [32]. Следует заметить, что у гетмана уже не было причин специально чернить Василия Шуйского, свергнутого россиянами с престола и заточенного ко времени создания «Записок…» в Польше вместе с родственниками.