Король бродяг - Стивенсон Нил Таун - Страница 40

– Чтобы возобновить дружбу с тобой, Сен-Жорж.

– Ты ехал верхом – я чую запах.

Джек решил увильнуть от ответа.

– Как ты тут чуешь что-то, кроме говна?

Сен-Жорж принюхался.

– Говна? Кто тут срёт? И не мне ли на мозги?

Это была в некотором роде шутка и намёк, что Джеку пора в знак дружбы чем-нибудь его угостить. После некоторого торга Сен-Жорж согласился – не потому, что нуждался в угощении, а потому, что человеку иногда надо расщедриться, и в таком случае дружба требует пойти на уступку. Начали рядиться, чем именно Джек его угостит. Сен-Жорж пытался косвенно выведать, сколько у Джека денег, Джек – заинтриговать его ещё больше. Сошлись на кофе – при условии, что они отправятся к знакомому Сен-Жоржа по имени Христофор.

С полчаса они искали Христофора.

– Он маленького роста…

– Значит, его трудно найти.

– Зато в красной феске с золотой кисточкой…

– Турок?

– Конечно. Я же сказал, что он торгует кофе.

– Турок по имени Христофор?

– Брось паясничать, Джек.

– И всё-таки?

Сен-Жорж закатил глаза.

– Все турки, продающие кофе на улице, на самом деле армяне, наряженные турками.

– Извини, не знал.

– Прости за резкость, – смилостивился Сен-Жорж. – Когда ты покидал Париж, кофе ещё не вошёл в моду. Это случилось после того, как турки бежали из-под Вены и оставили там горы кофе.

– В Англии он в моде ещё с моего детства.

– В Англии он не мода, а прихоть, – процедил Сен-Жорж.

Они продолжали искать. Сен-Жорж ввинчивался в толпу, как хорёк, огибая торговцев мебелью, нагруженных фантастическими конструкциями из связанных стульев и табуреток, молочников с крынками на голове, золотарей с незажжёнными фонарями в руках и бочками дерьма за спиной, точильщиков с точильными кругами. Джек орудовал костылём и подумывал, не вытащить ли саблю. Элиза была права: Париж – розничный рынок. Занятно, что она поняла это, ни разу не побывав в Париже, а он хоть и жил здесь долгие годы…

Лучше думать о Сен-Жорже. Если бы не палка с крысами, Джек давно бы потерял его в толпе. Впрочем, помогало и то, что его всё время окликали из окон, предлагая работу; некоторые владельцы лавочек даже выбегали ему навстречу. Лавками владели лишь самые богатые ремесленники: портные, шляпники, изготовители париков. Однако Сен-Жорж со всеми вёл себя одинаково: задавал несколько вопросов и завершал разговор твёрдым отказом.

– Даже дворяне и философы – мужланы в понимании крыс, – проговорил он. – Как я могу им помочь, если они мыслят столь примитивно?

– Ну, для начала ты мог бы избавить их от крыс…

– От крыс нельзя избавиться! Ты ничем не лучше этих людей!

– Прости, Сен-Жорж. Я…

– Смог ли кто-нибудь извести бродяг?

– Конкретных индивидуумов – да. Но…

– Это для тебя они индивидуумы, а для дворянина, как крысы, на одно лицо, n'est-ce pas?[33] С крысами надо жить.

– Исключая тех, что болтаются на твоей палке?

– Это как показательное повешение. Головы на пиках у городских ворот.

– Чтобы напугать остальных?

– Верно, Жак. Для крыс они были то же, что ты, друг мой, для вагабондов.

– Спасибо на добром слове. Ты мне льстишь.

– Самые умные – те, что способны отыскать крохотную щёлочку, пролезть в сточную трубу, сказать обыкновенным крысам: «Грызите эту решетку, mes amis[34]. Да, вы сточите зубы, но за ней вас ждёт небывалое пиршество!» Они были учёные, магелланы.

– И они мертвы.

– Они истощили моё терпение. Многим другим я позволяю жить и даже плодиться.

– Нет!

– В некоторых погребах – неведомо для живущих над ними аптекарей и парфюмеров – я держу крысиные серали, в которых моим любимцам дозволено производить потомство. Некоторые линии я развожу на протяжении сотни поколений. Как собачник выводит псов, особенно злых к чужим, но послушных хозяину…

– Ты выводишь крыс, послушных Сен-Жоржу.

– Pourqoui non?[35]

– А ты твёрдо уверен, что не крысы выводят тебя?

– Не понял.

– Твой отец ведь тоже был крысолов?

– И его отец, мой дед, тоже. Оба умерли в чумные года, да будет земля им пухом.

– А может, их убили крысы?

– Ты меня злишь. Впрочем, в твоей теории что-то есть.

– Наверное, ты появился в результате отбора. Тебе позволено жить и плодить детей, поскольку твоя теория устраивает крыс.

– И всё же я очень многих убиваю.

– Ты убиваешь глупых – не способных к самопознанию.

– Я понял, Жак. У тебя бы я крысоловом работал – и задаром. А вот у этих… – Он отмахнулся от человека в роскошном парике, пытавшегося зазвать его в лавку. У того вытянулось лицо – но только на мгновение, поскольку Сен-Жорж, смягчившись, шагнул к узкой двери в мастерскую по изготовлению париков, рядом с открытым окном. Дверь внезапно распахнулась, и кругленький коротышка, топорща огромные усы, выкатился с лестницы чуть шире его самого. На пузе он нёс пристёгнутый ремнями дымящий медный аппарат.

Когда Христофор (а это был не кто иной, как он) вышел на солнце, яркий свет вспыхнул на меди, позолотил облачко пара, заблестел на золотой кисточке, заиграл на загнутых носах туфель и медных пуговицах. Зрелище великолепное – ни дать ни взять ходячая мечеть. Перескакивая посреди фразы с французского на испанский и с испанского на английский, он объявил, что знает о Джеке Шафто (которого называл «Эммердёр») всё, и попытался угостить его кофе, мотивируя тем, что сию минуту наполнил сосуд, и ему тяжело. Сен-Жорж предупредил Джека, что так оно и будет, поэтому они заранее разыграли несколько сценариев разговора. План был следующий: Джек торгуется, Сен-Жорж молчит, а в нужный момент нечаянно пробалтывается, что Джек ищет жильё. Джек и словом не обмолвился, что нуждается в пристанище, но именно за этим обращались к Сен-Жоржу те, кто приходил в Марэ. По роду занятий он бывал во всех здешних домах и особенно – на чердаках и в подвалах, где обычно селились такие, как Джек.

Принять даровой кофе значило уронить себя, переплатить – публично оскорбить Христофора допущением, будто его заботит столь низменная материя, как деньги; просто принять справедливую цену – провозгласить себя, да и Христофора, простаками. А страстный торг помогает людям сродниться. Так или иначе, дело сладилось, к большой радости хозяина, ломавшего руки из-за того, что одноногий бродяга, толстый лжетурок и крысолов орут друг на друга перед его лавкой, отпугивая посетителей. Тем временем Сен-Жорж сторговался с парикмахером; Джеку некогда было подслушивать, но он заключил, что крысолов воспользовался своим влиянием, чтобы выговорить ему комнатку или по крайней мере угол наверху.

Итак: после церемониальной чашки кофе на улице Джек простился с Сен-Жоржем (который тут же проследовал в подвал) и Христофором (которому надо было продавать кофе), прошёл в узкую дверь и начал подниматься по лестнице – мимо лавки на первом этаже, парадных хозяйских комнат – гостиной и столовой – на втором и его же спален на третьем. На четвёртом этаже жили слуги, пятый снимал ремесленник попроще. Каждый следующий этаж выглядел хуже предыдущего. Внизу и стены, и лестница были основательные, каменные, дальше пошли деревянные ступени и оштукатуренные стены. Ещё выше на штукатурке появились трещины; через этаж она уже пузырилась и отслаивалась кусками. На последнем этаже стены были и вовсе небелёные. Здесь в одной большой комнате, разделённой несколькими распорками, на которых держалась крыша, обитала семья Христофора: бесчисленные армяне сидели и спали на тюках с кофейными зёрнами. Приставная лестница вела на крышу, где прилепилась лачуга, носящая гордое название «мезонин». Из угла в угол был натянут матросский гамак, несколько кирпичей образовывали подобие очага. Желтовато-бурые потёки на черепичной крыше отмечали место, где прежние квартиранты справляли нужду.