Король бродяг - Стивенсон Нил Таун - Страница 11

– Я отлично сторговался. Синица в руках стоит двух…

– Ты получил пятьдесят процентов?

– Неплохо, правда? Учти, мне достанется лишь половина выручки от страусовых перьев – из-за тебя.

– Ой, Джек, как я должна себя чувствовать, когда ты говоришь такие слова?

– Я что, слишком громко ору? Уши болят?

– Нет…

– Хочешь сесть поудобнее?

– Нет, нет, Джек. Речь не о телесных страданиях.

– Тогда как прикажешь тебя понимать?

– Когда ты говоришь: «Один косой взгляд, и я оставлю тебя среди поляков, которые выжигают беглым холопам клеймо на лбу» или «Погоди, пока начальник полиции короля Луи до тебя доберётся…»

– Ты нарочно выбираешь худшее, – возмутился Джек. – Я больше грозил оставить тебя в монастыре.

– Так ты признаёшь, что грозить клеймом более жестоко, нежели монастырём?

– Это очевидно. Но…

– А зачем вообще проявлять жесткость, Джек?

– Ловкий трюк. Надо будет запомнить. Так кто из нас крючкотвор?

– Если ты так беспокоишься, может, не стоило спасать меня от янычар?

– Что это вообще за разговор? В каком таком месте ты жила, где людей и впрямь волнуют чужие чувства? Ни один ли хрен, что там другой человек чувствует?

– У невольниц в гареме не так уж много занятий: коротать время за женскими рукоделиями; шитьём, вышиванием и вязанием тончайшего шёлкового белья, ажурного, как лёгкая паутина…

– Отставить!

– …и за беседами на разных языках (которые невозможны, если не следить самым внимательным образом за чувствами собеседниц) плести интриги и козни, торговаться на базаре…

– Этим ты уже хвасталась.

– …

– Ты что-то ещё собиралась упомянуть, девонька? Давай выкладывай.

– Только то, что я уже говорила, – при помощи изощрённейших знаний древнего Востока медленно доводить друг дружку до самозабвенных, потных, неистовых восторгов…

– Довольно!

– Ты сам попросил.

– Ты меня заставила – интригами и кознями!

– Боюсь, теперь это моя вторая натура.

– А какая у тебя первая? С виду ты типичная англичанка.

– Счастье, что тебя не слышит моя матушка. Она гордилась своим чисто йглмским происхождением.

– Короче, густопсовая дворняга.

– Ни капли английской крови, или кельтской, норвежской или чего ещё там в вас намешано.

– Сто процентов чего ещё, надо думать. И во сколько лет тебя похитили?

– В пять.

– Ты точно знаешь свой возраст, – уважительно произнёс Джек. – Из благородных, что ли?

– Матушка считает, что все йглмцы…

– Хватит. Я уже знаю про твою мать больше, чем про свою. Что ты помнишь о Йглме?

– Дверь нашего жилища, озарённую весёлым светом горящего гуано, обвешанную причудливой формы ломами и топориками, чтобы отец мог вырубить нас из-подо льда после июньских буранов, таких здоровых и бодрящих. Деревушка на круче, где простые селяне жгли безлунными ночами костры, направляя мореплавателей к безопасности… Джек, что это за звуки? В горле запершило.

– Костры жгут, чтобы заманить мореплавателей.

– Дабы обменяться с ними товарами?

– Дабы они вместе со всем добром разбились о Риф Цезаря, Горе Варяга, Рок Сарацина, Могилу Галеонов, Кладбище Французов, Молот Голландца или иные навигационные опасности, из-за которых о твоей родине идёт столь недобрая слава.

– А-а, – протянула Элиза мелодичным голосом, от которого у Джека едва не подогнулись колени. – Это проливает новый свет на некоторые другие наши обычаи.

– А именно?

– Выходить по ночам с большими длинными ножами, дабы избавить выброшенных на берег моряков от лишних мучений.

– По их просьбе, полагаю?

– И возвращаться с тюками или сундуками добра, полученными в благодарность за услугу. Да, Джек, твое объяснение куда правдоподобнее – как мило было со стороны добрейшей матушки оберегать мой детский слух от жестокой правды.

– Теперь ты понимаешь, почему английские короли долго терпели – вернее, поощряли, не исключено, что взятками, – корсарские набеги на берега Йглма?

– Это было во вторую неделю августа. Мы с матушкой шли по пляжу…

– Там есть пляжи?

– Мне он казался золотым – возможно, то была прибрежная топь. Перед нами ослепительно белел Снежный утёс.

– Как, летом?

– Не от снега. То был дар чаек, на котором держится процветание Йглма. У нас с матушкой были елке и сктл.

– Чего-чего?

– Первое – орудие для отбивания, рубки, соскребания и ворошения, состоящее из устричной раковины, привязанной к берцовой кости.

– Почему не к палке?

– Англичане вырубили все наши леса. Сктл – бадья или ведро. Мы были на полпути к утёсу, когда услышали некий ритмичный звук. Не привычное биение волн об острые скалы; он был быстрее, резче, гулче – бой дикарских африканских барабанов! Северных, не конголезских, но всё равно африканских, не свойственных нашей местности. В йглмской музыке ударные почти не используются…

– Трудно сделать барабан из крысиной шкуры…

– Мы повернулись к солнцу. В бухте – на смятом листе сусального золота – скользила тень, похожая на сколопендру; её бесчисленные ноги двигались взад-вперёд под барабанный бой…

– Исполинская сороконожка шла по воде?

– То была многовесельная галера берберийских корсаров. Мы бросились бежать, но грязь засасывала так, что у нас ещё несколько недель были сквщ.

– Сквщ?

– Синяки на пятках, подобные следу от поцелуя. Пираты спустили шлюпку и направили её по мелководью наперерез нам. Несколько человек – силуэты в тюрбанах, столь варварские и непривычные для моего юного взора – выпрыгнули и побежали за нами. Один угодил прямиком в зыбун.

– Так! Начинается то, что мы в Уоппинге зовём потехой!

– Только прирождённая йглмка могла бы отыскать проход в зыбучих песках. В мгновение он ушёл по шейку и забился, выкрикивая стихи из Корана.

– А твоя мать сказала: «Мы можем убежать, но христианский долг повелевает выручить бедного моряка; мы обязаны пожертвовать свободой, дабы спасти его жизнь», и вы остались.

– Нет, матушка сказала что-то вроде: «Есть шанс убежать, однако у чуреков мушкеты; я притворюсь, будто хочу помочь тому чернозадому, может, нам это зачтётся».

– Вот женщина!

– Она потребовала весло и протянула его увязшему моряку. Видя, что она не проваливается, другие отважились вылезти из лодки и вытащили товарища. Нас как-то странно обнюхал не говорящий по-английски офицер, всем своим видом показывая, что ему ужасно неловко. Затем нас посадили в лодку и доставили на галеру, а с неё – на сорокапушечный корсарский галеон. Не какую-нибудь развалюху-барку, а настоящий линейный корабль, отбитый, купленный или взятый в аренду у какого-то европейского военного флота.

– И над твоей матерью грубо надругались похотливые магометане.

– Нет. Этих людей, судя по всему, в женщинах влекло лишь то, что объединяет нас с мужчинами.

– Неужто брови?

– Нет, нет!

– Так ногти? Потому что…

– Прекрати!

– Но человеколюбие, которое проявила твоя мать к бедному моряку, не осталось без награды? В минуту нечаянной опасности он как-то её спас, верно?

– Он через два дня умер от тухлой рыбы, и его выбросили за борт.

– Тухлой рыбы? На корабле? В океане? Мне казалось, мусульмане очень серьёзно относятся к провианту.

– Он её не ел, просто коснулся, когда готовил.

– Какого черта…

– Не спрашивай меня, – сказала Элиза, – спрашивай странного господина, принудившего мою матушку утолять его извращённое сластолюбие.

– Ты вроде бы сказала…

– Ты спросил, надругались ли над ней магометане. Этот господин не был мусульманином. Или евреем. Или ещё кем из тех, кто практикует обрезание.

– Э…

– Мне остановиться и нарисовать картинку?

– Нет. Так кто он был?

– Не знаю. Он никогда не покидал свою каюту на корме корабля, как если бы страшился солнечного света или хотя бы загара. Когда матушку туда привели, высокие окна были завешены тяжёлым бархатом, темно-зеленым, словно кожица авокадо – плода, произрастающего в Новой Испании. Не успела она опомниться, как её припёрли спиной к ковру…