Кэрри в дни войны - Бодэн Нина - Страница 6

Хотя, быть может, он и пытался на свой лад подружиться с ними. Он никогда не садился за стол вместе со всеми, а ел в гостиной, куда мисс Эванс приносила ему еду, но порой, когда они пили чай, заходил на кухню и говорил:

— Ну-с, Кэролайн, неплохой сегодня выдался денек для игры, правда?

— Для какой игры? — спрашивала она, зная, что от нее ждут этого вопроса.

— Для игры на рояле, — отвечал он, чуть не теряя от хохота вставную челюсть.

Он разрешал им помогать ему в лавке — Кэрри страшно нравилось взвешивать продукты на весах и давать сдачу, — пока в один прекрасный день не поймал Ника на краже вафель.

Прошло три недели со времени их приезда. Мисс Эванс уже превратилась в тетю Лу, и, казалось, они давным-давно с ней знакомы. Было около шести вечера, и Кэрри помогала мыть после чая посуду, как вдруг послышались яростные вопли мистера Эванса.

Она вбежала в лавку. Посредине стоял белый, как мука, Ник с крошками от вафель на губах.

— Вор! — кричал мистер Эванс. — Пойман с поличным, а? Сколько это уже продолжается? Пробирается сюда, когда лавка закрыта, а я сижу в гостиной, и ворует! Вот она, неблагодарность-то! Ты еще пожалеешь! Ты еще поплатишься за это! Тебя надо как следует проучить, парень, и я это сделаю с удовольствием. Ты хочешь, чтобы тебя выпороли? — Он начал расстегивать свой ремень. И со злорадной улыбкой сказал: — Ну-ка, снимай штаны.

Кэрри ахнула. Ника никто никогда не бил, его ни разу в жизни даже не шлепнули. Он стоял и дрожал. Чем ему помочь? Вызвать полицию? Но Ник действительно совершил кражу. Позвать тетю Лу? От нее мало толку, она даже не пришла посмотреть, что происходит. Стоит, наверное, посреди кухни, прислушивается и заламывает руки.

— Мистер Эванс, мистер Эванс, — принялась молить Кэрри, — Ник не вор. Он просто маленький мальчик, который любит вафли. Его ужасно тянет к сладкому, он не может с собой совладать. Он, наверно, даже не понимал, что ворует.

— Вот мы его и научим понимать, — прорычал мистер Эванс.

И двинулся в сторону Ника, который отошел как можно дальше к двери и смотрел на мистера Эванса во все глаза.

— Если вы меня ударите, — сказал он, — я пойду в школу и расскажу все моей учительнице.

— И про что же ты расскажешь, молодой человек? — засмеялся мистер Эванс. — Про то, как ты хорошо поступаешь, воруя у добрых людей, что приютили тебя?

— Я скажу, что был голоден, — ответил Ник.

Мистер Эванс замер на месте. Кэрри — она стояла за его спиной — его лица не видела, но зато она видела лицо Ника. Он был так бледен, что казалось, вот-вот упадет, однако взгляд его темных глаз был тверд.

Будто прошло целых сто лет. Они все стояли неподвижно, словно застыли. Затем медленно-медленно мистер Эванс надел ремень и застегнул его…

В тот вечер он молился за Ника. На коленях возле кровати, и Ник тоже стоял на коленях рядом с ним.

— О господи, обрати свой взор на этого грешного ребенка, творящего зло, и направь его на стезю добродетели. А если он вновь подвергнется искушению, напомни ему о муках, что ждут его в аду, о пытках и истязаниях, дабы он содрогнулся от страха и раскаялся в совершенном им поступке…

Он молился не меньше получаса. Кэрри пришла к выводу, что она, например, предпочла бы, чтобы ее побили, но Ник торжествовал.

— Я знал, что он не осмелится ударить меня, если я скажу, что был голоден, — объяснил он, когда все кончилось. — Взрослые часто обижают детей, но они не любят, когда об этом узнают другие взрослые.

В его голосе звучало довольство собой, но Кэрри никак не могла успокоиться. Ей казалось, что в лице мистера Эванса Ник нажил себе врага, и это представлялось ей опасным.

— Не такой уж он плохой человек, — убеждала она Ника. — И ты не имел никакого права красть его вафли, ты уже не маленький. А говорить, что ты был голоден, стыдно, потому что это неправда, просто ты любишь вафли. Я знаю, он часто обижает тетю Лу, но она сама виновата, позволяет ему это делать. Она очень милая, наша тетя Лу, но она глупая.

— При чем тут она, раз он такой противный? — возмутился Ник. — Противный и злой. Знаешь, как он вчера орал на тетю Лу, когда поскользнулся на коврике в холле? Кричал, что она нарочно натерла пол под ковриком, а она вовсе не натирала. Я стоял в кухне, ему меня не было видно, но я-то его видел. Я видел, что он нарочно подвинул коврик на натертое место, а потом сделал вид, что поскользнулся, и начал орать.

Он замолчал. Они лежали вместе в одной кровати. Он взял Кэрри за руку. Рука его казалась маленькой и без косточек.

— Я ненавижу его, — заключил он, и голос его задрожал. — Я взаправду и по-настоящему ненавижу его.

— Если тебе в самом деле здесь так плохо, тогда нам нужно кому-нибудь об этом сказать.

Но ей стало не по себе. Кому сказать? Мама с папой далеко, и в письме об этом не напишешь. Мисс Фазакерли? Мисс Фазакерли наставляла их: «Если в ваших новых домах вам что-нибудь не понравится, придите и скажите мне». Но чем она может им помочь, если даже они придут и скажут? В городе так много эвакуированных, говорили учителя, что квартир на всех не хватает. Дома здесь маленькие, и некоторым детям приходится спать втроем в одной постели. Разве можно пойти к мисс Фазакерли и сказать: «Извините, но нам не хочется больше жить у мистера Эванса, потому что он поймал Ника на воровстве»?

— Нет, мне здесь совсем не плохо, — несколько удивленно ответил Ник. — Просто я его ненавижу, вот и все. Но на другую квартиру переходить я не хочу. Я здесь уже привык.

И правда, казалось, будто они здесь прожили всю жизнь. Спали в этой спальне, ели на кухне, днем пользовались уборной на краю двора (Ник так боялся пауков, что у него начались запоры), держались подальше от мистера Эванса, просыпались под вопли гудка на шахте и бежали в школу по горбатой главной улице…

Ник ходил в местную начальную школу, а детей постарше их лондонские преподаватели учили в холодных и мрачных церковных помещениях, где со стен на них взирали портреты давно усопших бородатых старейшин. Занятия здесь проходили гораздо интереснее, чем в Лондоне, считала Кэрри и радовалась, что ей не пришлось остаться, как некоторым из ее подружек, в большом городе по другую сторону долины. Там, по рассказам, дети учились в новом красивом здании со спортивными площадками, бассейном и превосходно оснащенными лабораториями, но Кэрри все это представлялось обычным и скучным. Она тосковала по своим подругам, но не завидовала им. А вот Альберт Сэндвич, наверное, завидовал: он был из тех, кто предпочитает учиться в настоящей школе. Раза два она попробовала отыскать его, даже сходила в крошечную публичную библиотеку, которая занимала всего одну комнату с окнами из разноцветного стекла в помещении городской управы, но его не нашла. Может, он перебрался в большой город, а то и вовсе вернулся в Лондон, как это сделали некоторые дети, которые не могли смириться с отсутствием их мам?

Мамы Кэрри и Ника в Лондоне не было. Корабль, на котором служил их отец, ходил в конвое по Северному морю, и мама перебралась в Глазго, чтобы видеться с отцом, когда судно приходило в порт. Она прислала письмо, в котором рассказала, что живет возле доков, где снимает тесную комнатку, в которой пахнет рыбой. Она рада, писала она, что у детей есть жилье, надеется, что они хорошо себя ведут, сами убирают свои постели, помогают мыть посуду и не забывают чистить зубы. Она сообщала, что во время воздушных налетов водит карету «скорой помощи», что это очень интересно, но она очень устает и часто ложится спать только после завтрака и спит до самого вечера. Раза два-три она прислала им конфеты, потом они получили несколько пар красных носков, которые она связала в ожидании вызова на станции «скорой помощи», и ее фотографию, где она была снята в защитной каске на голове. Тетя Лу, когда они показали ей фотографию, дала им рамку, чтобы повесить фотографию в спальне, но они не очень часто смотрели на маму, хотя она была похожа на себя и улыбалась. Ей не было места в доме Эвансов, равно как и папе и их служанке Милли, которая теперь работала на военном заводе, и собаке Бонго (мама почему-то не писала, что сталось с ним). Мама принадлежала совсем к другому миру. Далекому и давнишнему. Он остался где-то во сне или в другой жизни…