Поэма гашиша - Бодлер Шарль - Страница 7

IV. Человек-Бог

Пора, однако, оставить это жонглерство, эти видения, созданные ребяческим воображением. Не предстоит ли нам говорить о более важном: об изменении человеческих чувств, – словом, о нравственном воздействии гашиша?

До сих пор я набросал лишь общую картину опьянения; я ограничился указанием основных особенностей его, главным образом, физических. Но что, как я полагаю, гораздо существеннее для серьезного человека – так это ознакомление с воздействием яда на духовную сторону человека, т е. усиленное извращение, разрастание его обычных чувствований и внутренних восприятий, представляющих в это время, в этой исключительной атмосфере, настоящий феномен преломления.

Человек, который в течение долгого времени предавался опиуму или гашишу, а затем, ослабленный привычкою к их употреблению, нашел в себе достаточно энергии, чтобы освободиться от них, кажется мне похожим на узника, убежавшего из тюрьмы, Он внушает мне гораздо более уважения, чем иной благоразумный человек, не изведавший паденья, старательно избегавший всяких соблазнов. Англичане часто называют опиоманов именами, которые покажутся слишком сильными только невинным, незнакомым с ужасами этого падения: enchained, fettered, enslaved! В самом деле, это настоящие цепи, рядом с которыми все другие – цепи долга, цепи незаконной любви – кажутся не более как воздушною тканью, нитями паутины! Ужасный брак человека с самим собой! «Я сделался рабом опиума; он наложил на меня свои оковы, и все мои работы, все мои планы приняли окраску моих грез», – говорит супруг Лигеи. И сколько других замечательных описаний мрачных и завлекательных чудес опиума находим мы у Эдгара По, этого несравненного поэта, этого неопровергнутого философа, на которого приходится ссылаться всякий раз, когда затрагивается вопрос о таинственных болезнях духа. Любовник прелестной Береники, Эгей-метафизик, говорит об изменении своих умственных способностей, благодаря которому самые простые явления получают для него неестественное, чудовищное значенье:

А нервный Август Бедло, принимающий каждый день перед прогулкой дозу опиума, признается, что главная привлекательность этого ежедневного опьянения состоит в том, что всем, даже самым обыденным вещам, оно придает особый интерес:

Так выражается устами персонажей царь ужасов, владыка тайн. Эти две характеристики опиума вполне применимы и к гашишу; как в том, так и в другом случае дух, свободный до опьянения, становится рабом; но слово «рапсодический», так хорошо определяющее ход мыслей, подсказанных и внушенных внешним миром и случайною игрою внешних обстоятельств, еще с большей и более ужасной правдивостью применимо к действию гашиша. Тут человеческий разум является какою-то щепкою, уносимой стремительным потоком, и ход мыслей здесь несравненно более стремителен и рапсодичен. Из этого, я полагаю, достаточно очевидно следует, что непосредственное действие гашиша гораздо сильнее, чем действие опиума, что он в гораздо большей степени нарушает нормальную жизнь, словом, гораздо вредоноснее опиума. Я не знаю, вызовет ли десятилетнее отравление гашишем столь же глубокие разрушения, как десятилетнее употребление опиума: я утверждаю только, что действие гашиша, по отношению к данному моменту и к следующему за ним, является гораздо более ужасным; опиум – это тихий обольститель, гашиш – это необузданный демон.

Я хочу в этой части повествования определить и проанализировать нравственное опустошение, причиняемое этой опасной и соблазнительной гимнастикой, – опустошение столь великое, опасность столь глубокую, что люди, которые выходят из борьбы, отделавшись лишь незначительными повреждениями, кажутся мне храбрецами, ускользнувшими из пещеры многоликого Протея, Орфеями, победившими преисподнюю. И пусть мой способ выражения принимают, если угодно, за преувеличенную метафору, но я должен признаться, что возбуждающие яды кажутся мне не только одним из самых страшных и действенных средств, которыми располагает Дух Тьмы для завлечения и покорения злосчастного человечества, но и одним из самых удивительных его воплощений.

На этот раз, чтобы сократить труд и придать большую ясность моему анализу, я не стану приводить отдельных рассказов, а соединю всю массу наблюдений в одном вымышленном лице. Итак, я должен представить себе какую-нибудь человеческую душу, по своему выбору. Де Квинси в своих «Признаниях» справедливо утверждает, что опиум не усыпляет, а возбуждает человека, но возбуждает в направлении его естественных склонностей, и потому, чтобы судить о чудесах, совершаемых этим ядом, было бы нелепо изучать его действие на торговце скотом, ибо этому последнему грезились бы только волы и пастбища. Итак, я не буду описывать грубые фантазии какого-нибудь коннозаводчика, кому это может доставить удовольствие? Чтобы идеализировать предмет моего анализа, я должен собрать на нем все лучи, поляризировать их; и тем заколдованным кругом, в котором я соберу их, будет, как я уже сказал, избранная – с моей точки зрения – душа, нечто подобное тому, что XVIII век именовал «чувствительным человеком», романтическая школа называла «непонятным человеком», а нынешняя буржуазная публика клеймит наименованием «оригинал».

Наполовину нервный, наполовину желчный темперамент – вот что служит особенно благоприятной почвой для ярких проявлений такого опьянения; прибавим к этому развитой ум, воспитанный на изучении форм и красок, неясное сердце, истомленное горем, но не утратившее способность молодеть; представим себе, кроме того, если угодно, ряд ошибок, совершенных в прошлом, и все, что связано с этим для легко возбудимой натуры: если не прямые угрызения совести, то, во всяком случае, скорбь, скорбь о низменно прожитом, плохо растраченном времени. Склонность к метафизике, знакомство с философскими гипотезами относительно человеческого предназначения – тоже, конечно, не будут бесполезными дополнениями, точно так же, как и любовь к добродетели отвлеченной добродетели, стоического или мистического характера, о которой говорится во всех книгах, составляющих пищу современных детей, как о высочайшей вершине, достижимой для возвышенной души. Если мы присоединим ко всему этому большую утонченность ощущений, которую я опустил, как сверхдолжное условие, то, кажется, мы получим в результате соединение всех основных черт, свойственных современному чувствительному человеку, всех элементов того, что можно было бы назвать обычной формой оригинальности.

Посмотрим теперь, во что превратится такая индивидуальность, вздутая до чрезмерных пределов действием гашиша. Проследим за этим процессом человеческого воображения вплоть до его последней, наиболее роскошной обители – до уверования личности в свою собственную божественность.