Песчаный поход - Бобров Глеб Леонидович - Страница 2

Феномен «духа» в боевом подразделении усугублялся тем, что у молодого командира была своя личная проблемка: он, как и еще пятая часть офицеров полка, играл свой «тотус». Конечно, он не имел видов на Героя и на дивизию через полтора года, но ему, только-только выпустившемуся из Алма-атинского Общекомандного, светили свои, пусть не такие яркие и ослепительные, но тем не менее по-своему дорогие и притягательные «родненькие звездочки».

Тем более что перед мысленным взором витал живой, наглядный пример – буквально на днях заменившийся комбат. Придя осенью 1981 года никому не известным капитаном, он прыгнул от начальника штаба батальона до зама комполка по боевой части и укатил в чине подполковника куда-то в Венгрию, естественно, с очередным повышением. Кроме этого, он успел поступить в военную академию, переспать со всеми, хоть немного привлекательными полковыми бабами и, помимо всего прочего, умудрился заработать (именно заработать, а не получить на халяву) ордена «Красного Знамени» и «Красной Звезды», и медаль «За отвагу».

Еще он пользовался всеобщей любовью солдат батальона, если не всего полка, которая доходила временами до обожания. Правда, последний нюанс заботил Пономарева меньше всего. Ему шел двадцать второй год, и у него был шанс, упускать который он ни в коем разе не собирался, тем более, что ротный был убежденный залетчик и в свои двадцать восемь все еще сидел в старлеях.

Будучи мужиком порядочным, ротный никаких иллюзий относительно этой войны не имел, а посему особо не выслуживался, в высказываниях не осторожничал, перед штабистами не заискивал, как тогда говорили: «По службе не прогибался». Своей основной, самой главной заслугой командир роты считал то, что за полтора года службы он не потерял ни одного человека. И это действительно – заслуга. Полтора года назад принятое им подразделение уже имело на своем «Скорбном Счету» четырнадцать погибших – офицеры, сержанты, рядовые… Через пять месяцев после его ухода по замене 4-я МСР потеряет еще троих бойцов и одного офицера.

Остальные офицеры подразделения больше думали о конце «афганского срока», нежели о блестящей карьере. Замполит, ровесник ротного, на каждых политзанятиях не упускал случая напомнить солдатам, что он не только и не столько политработник, но еще и, в первую очередь, «председатель полкового общества непримиримых похуистов», и ему – все до лампочки. Что же касается командиров первого и второго взводов, то это были люди временные и предпочитали, не высовываясь, дожидаться своего «малого дембеля».

Приняв в такой ситуации третий взвод, Пономарев быстренько уболтал ротного и старшину, негласного пахана четвертой мотострелковой, превратить свое подразделение в ударную группу, обязуясь, по его же образному выражению, «закрывать все горячие щели своей взмыленной жопой». Видя очевидные плюсы в позиции толкового лейтенанта, и учтя его клятвенное обещание «не лезть на рожон», командиры без особого сопротивления пошли ему навстречу. Переписали штатное расписание, выкинули из третьего всех молодых и дембелей, оставили тех, кто отслужил по году и полтора, отсортировали из оставшихся всех бестолковых и слабосильных, а взамен из первого и второго подкинули сообразительных и крепких.

Командование батальона еще более устраивало появление новой ударной группы, состоявшей из опытных, обстрелянных солдат. Легендарный начштаба Цезарь, ознакомившись со списком личного состава, только ахнул. Еще бы – все старослужащие, в своем большинстве призванные из городов и, за исключением одного таджика-переводчика и водителя-дагестанца, все русские и украинцы.

Как следствие новой кадровой политики в палатке третьего мотострелкового царил идеальный, по местным меркам, порядок, да и по остальным показателям он сразу прыгнул на две головы выше первых двух, которые теперь располагались в одной палатке со всеми вытекающими отсюда последствиями. Ко всему прочему у них за две недели произошло несколько ЧП, одно из которых стало известно за пределами роты. Командиров первого и второго взводов хорошенько поимели, после чего те опомнились и взбунтовались, но уже было поздно что-либо менять.

Но зато теперь Пономарев получил троих молодых солдат, и отвертеться от такого подарка не было абсолютно никакой возможности. В отсвет на не очень уверенную попытку протеста ротный, – у самого голова гудела, – раздраженно послал лейтенанта к такой-то матери…

Назревающий конфликт незаметно погасил старшина. Прапору оставался год до отставки, он был мудр, как сказочная сова, знал армию и военных людей лучше, чем свою каптерку, и в две минуты успокоил заведенного взводного. Отведя молодого лейтенанта в сторонку и по-отечески с ним переговорив, Дед, а иначе старшего прапорщика Старчука не называл никто, даже комбат, как бы невзначай посоветовал одного «салабона " посадить на машину, а двоих оставшихся поставить как пехоту.

Учитывая, что штатное расписание служило больше для галочки, и при назначении на должность реально исходили лишь из фактора целесообразности в боевой обстановке, – весьма дельный совет. Немаловажна была и собственно штатная специфика. Например, в третьем мотострелковом, как и в любом другом взводе батальона, насчитывалось всего восемнадцать-двадцать бойцов, включая сержантский состав и самого командира: три пулеметчика, три снайпера, три автоматчика, составлявшие расчет АГС[1], три сержанта – командиры отделений – и шестеро спецов[2]: механики-водители и операторы-наводчики, обслуживающие 147-ю, 148-ю и 149-ю БМП.

Вот так – тихо и без нажима – уладили конфликт. Вызвав замкомвзвода и двух дедушек, Пономарев распорядился, чтобы утром на зарядке посмотрели молодых и доложили о результатах.

Через сутки Саша уже числился пулеметчиком третьего взвода четвертой роты второго мотострелкового батальона восемьсот шестидесятого отдельного мотострелкового полка.

Глава 4

Своей первой боевой операции новый командир полка придавал столь великое значение не только в силу лично своих тщеславных соображений, был еще один факт, о котором он знал и который при определенных обстоятельствах мог косвенно задеть его карьеру. И весьма чувствительно… У воинской части был свой «скелет в шкафу»…

При прошлом командире, в мае восемьдесят третьего, штаб армии блестяще спланировал крупномасштабную полковую акцию в районе точки Бахарак. Несмотря на то, что в километре от одноименного кишлака, в старой афганской крепости, дислоцировался усиленный танковыми взводами и 120-ти мм минометной батареей целый батальон, весь район полностью находился под контролем моджахедов, впрочем, как и вся провинция в целом.

Рядом с Бахараком проходили караванные тропы, ну и самое главное – этот район служил естественными воротами в территориальный аппендикс, носивший в солдатском просторечье наименование «Карамуджен» и тянувшийся вдоль советской границы до самой Индии и Китая.

Там якобы находились душманские базы, учебные лагеря, госпитали и даже аэродромы. Еще в этой стране грез процветали сотни лазуритовых и золотых приисков. Одним словом, духи в тех краях спали на мешках с золотом и драгоценными камнями – эдакое маленькое Эльдорадо. Естественно, что никто ничего наверняка не знал, так как по понятным причинам туда не ступала нога советского солдата. Посему довольствовались подкрепленными для верности ссылками на особистов и ХАДовцев[3] быличками и легендам.

В штабе армии решили, что сил полутора батальонов вполне достаточно, чтобы проверить правдивость этих историй, и поэтому отдали приказ о проведении крупномасштабной акции. В Кабуле уже не первый год при одном упоминании о Карамуджене толстые дяди обильно пускали слюни на увешанные орденами мундиры.

Прибывшее по такому случаю начальство непосредственно руководило проведением операции, правда, с безопасного расстояния – прямо из точки. Они уже настояли на том, чтобы в боевом выходе участвовала вот уже два года стоявшая «на приколе» и врытая по самые башни в капониры бронетехника первого батальона. Переубедить их в нецелесообразности этого шага оказалось невозможно: «Товарищи офицеры! Вы что? Условия – не оправдание! Техника должна быть всегда на ходу!» Технику действительно наспех поставили «на ход», но, не успев даже, как следует отойти от Бахарака, бронегруппа влезла в искусную засаду, и за каких-то двадцать-тридцать минут десяток полупрофессиональных снайперов выбил половину батальона. Насколько тяжким было поражение, понесенное в этом бою, можно оценить хотя бы по тому, что даже в официальных армейских кругах его называли не иначе, как «Бахаракская бойня».