Бумажный грааль - Блэйлок Джеймс - Страница 26

– Выпьешь что-нибудь? – спросила от стойки Сильвия.

– Пива, – отозвался он. – Любого местного. – Он снова сосредоточился на игре в дартс. Пожалуй, вино лучше оставить Сильвии.

Она вернулась и с улыбкой поставила на стол его пиво и стакан.

– Бармен мой давний друг, – сказала она. – Его зовут Жан-Поль. Он специалист по боевым искусствам и держит в Форт-Брэгге – как же у них это называется? – до-жо. Ему приходится подрабатывать тут четыре дня в неделю, чтобы выплачивать аренду. Боевые искусства для него духовный путь, образ жизни.

Говард решил промолчать. Он уже ненавидел Жан-Поля. Какое надуманное имя! Но разговор про Жан-Поля только навлечет на него неприятности. Скорее всего в прошлой жизни он был ниндзя во времена династии Минь. И вообще, разве до-жо – это не аквариумная рыба? Боевые искусства воняли на льду. Еще один феномен нью-эйдж, претендующий на экзотическую историю.

– Знаешь, – сказал он, – а я сегодня с Горнолаской столкнулся.

На этот раз промолчала она.

– Что он сейчас поделывает? Еще рисует? Или окончательно превратился в финансиста?

– Рисует маслом сложного вида микросхемы и механизмы, из которых выдраны детали. Выглядит как то… физиологично. Телесно, можно сказать, но картины какие-то пустые, холодные и неприятные. Очень неприятные. На мой взгляд, это просто мертвечина. Он увлекся кибернетикой…

– Вы с ним не…

– Не – что?

– Не встречаетесь?

– Видела его сегодня. Ты же мимо проезжал, помнишь? Он кивнул.

– Конечно. Я просто… – Говард оставил эту тему. Общительный бармен почему-то вызвал у него ревность, а ревность напомнила про Горноласку. Но он вовремя успел остановиться. Что толку копаться в этом дальше? – Так вот, пресс-папье… – начал он.

– Ах да, – прервала его Сильвия. – Ты беспокоишься, как бы его вернуть.

– Ну, нет. Не совсем. Понимаешь, я вспомнил, как у тебя когда-то было два. Помнишь, то французское – из Сент-Луиса, с бегающим чертенком внутри?

Она кивнула, но разговор прервало появление еды: двух тарелок, блюда с ломтиками жареного картофеля, корзинки с приправами и пары ложек. Сильвия рассматривала свой бокал, взгляд у нее стал отрешенный, наверное, снова вспомнила про аренду. Тема пресс-папье растворилась в воздухе.

Теоретически отчаянные ситуации требуют отчаянных мер. Взяв ложки, Говард вставил их себе в оба глаза наподобие моноклей, так что ручки стрекозиными крыльями выступали за виски, и вперился приблизительно в ее сторону, скривив лицо так, чтобы ложки не выпали. Он мысленно поклялся: что бы ни случилось, он не выпустит ложек, пока она не сделает что-нибудь, ударит его, уйдет, попросит ложку, чтобы есть, – что угодно.

Она оставила его так сидеть довольно долго, пока он не начал думать о других людях в баре и о том, каким дураком себя выставляет. Он уже пожалел, что за краями ложек ничего не видно. Что, если она ушла? Скажем, пошла к автомату попкорна или в туалет? Но наконец она все же рассмеялась, словно уже не смогла сдерживаться, и когда он попытался что-то сказать, сунула ему в рот ломтик картофеля.

– Не унывай, – сказал он, проглотив.

– Это ты не унывай. А еще лучше – помолчи. Стоит тебе открыть рот, обязательно какую-нибудь глупость ляпнешь.

– Не буду. Обещаю. То есть буду. Так вот, пресс-папье… – Больше чем когда-либо раньше ему хотелось, чтобы она знала, что он привез его в подарок.

Поджав губы, она кивнула.

– Попробую что-нибудь сделать. Вижу, оно тебя очень тревожит. Как я и говорила, если оно еще здесь, отец, возможно, его вернет. Тебе нужно только быть терпеливее. Тебя это действительно заело, правда? Наверное, поэтому ты так раздражен, то и дело язвишь.

Безнадежно. Теперь уже пресс-папье, даже сумей он его разыскать, ей не подаришь. Он слишком все раздул. Говард решил бросить эту безнадежную затею и просто стал пить пиво. Остаток вина он вылил в ее стакан.

– Я тебя заранее предупреждаю, – сказала она, – если я это выпью, домой нас повезешь ты.

– Идет. Я трезв как стеклышко. И вообще еще рано. Она посмотрела на часы.

– Только девять. – С минуту она задумчиво пила вино, потом сказала: – Знаешь, в какой-то момент мне показалось, что это пресс-папье ты привез мне в подарок.

У Говарда глаза полезли на лоб.

– Вот именно, – сказал он. – Именно это я и пытался тебе сказать.

Она рассмеялась.

– Все в порядке. Тебе сейчас не надо этого говорить. Я знаю, сколько эта вещь для тебя значит. Ты и ребенком был таким, помнишь?

– Наверное, да. – Он спросил себя, что у нее на уме, к чему она клонит. – Каким?

– Помнишь, у тебя был стеклянный шарик, тот, с красными и синими полосками? Твой любимый. Как ты его назвал? «Марсианская зима»? Помнишь? Иногда ты бывал таким нюней.

– Я… – Он пожал плечами. Он и вправду придумывал имена своим шарикам, но как, скажите на милость, она их запомнила?

– Ты был вне себя, когда он пропал. Помнишь? Неделю плакал.

– Я? Я никогда из-за него не плакал.

Тогда ему было лет семь. Он до сих пор ясно все помнил. Это была одна из тех катастроф, которые в воображении ребенка разрастаются до чудовищных размеров. Но он, уж конечно, из-за этого не плакал – во всяком случае, не на людях.

– Ты так и не догадался, что с ним случилось? Он покачал головой:

– Закатился под кушетку, наверное. Теперь покачала головой она.

– Не-а. Я его украла. Подарила его Джимми Хуперу. – Она довольно ухмыльнулась.

– Так я и знал!

– Лжец! Ничегошеньки ты не знал.

– И я никогда не рисовал птицелюдей в грязи, чтобы потом мой гипнотизер их истолковывал.

– И я тоже. Я наврала. Знала, что ты из себя выйдешь. И шарика твоего я, если честно, не крала.

– Я знал, что не крала, – сказал он. – И я правда привез это пресс-папье тебе в подарок.

– Ты такой милый, – отозвалась она, все еще ему не веря. – Знаешь, а давай поедем в музей.

– Сейчас? В темноте? – Внезапно он пожалел, что дал ей одной допить вино.

– У меня в машине есть фонарик. Не забывай, я неплохо эти места знаю. Я ведь почти выросла здесь.

– Может, лучше завтра? После обеда? Я обещал поехать с дядюшкой Роем в дом ужасов, но не на весь же день.

– Трусишь, – сказала она. – Совсем как когда шарик потерял. Ну-ка, скажи, как его звали? Я забыла. Хочу, чтобы ты хотя бы разок сам это сказал, просто ради старых времен.

Он застыл как изваяние, захлопнул рот и изобразил, как поворачивает ключик перед губами, надежно их запирая.

– Помнишь, как ты разложил шарики по полу и сказал, что это «ледяные астероиды», а потом пошел в ванную? Я тогда привела в дом Трикси и поиграла в «смертоносную комету». Наверное, тогда марсианский и потерялся, как, по-твоему? Провалился в щель между половицами.

– Нет. Забудь про шарик. Мы говорили о том, чтобы поехать в музей. Не могу поверить, что ты серьезно. – Говард , поймал себя на том, что очень на это надеется. Он вообразил себе, как они рука об руку стоят у залитого лунным светом ,| музея и ждут появления авто с привидениями. Как раз такое они вполне могли бы придумать в выпускном классе.

– Почему бы и нет? – усмехнулась она. – Чего ты боишься? Привидений?

– Была не была, – отозвался он. – Ничего я не боюсь! – Не в первый раз ему пришло в голову, что в своем свитере Сильвия выглядит потрясающе. Это позволило ему заново оценить чудовищно дорогую одежду в ее магазине. – Поехали, – сказал он. – Я поведу.

9

«Спасибо тебе, Господи, за лунный свет», – повторял про себя Говард, пока они петляли по шоссе к югу от реки Малой.

Дорога была пуста, если не считать света фар в полумиле за ними. Говард с радостью бы съехал на обочину и пропустил машину, чтобы его не слепили в зеркальце заднего вида дальние огни, но машина держала дистанцию – всегда один-два поворота сзади – и шла на одной с ними скорости.

Без лунного света тьма была бы кромешной. А так временами возникали серебристые полосы света, выхватывая тут и там кусок дороги или пляжа, расчерченный тенями деревьев и скал. От ветра и темноты Говард быстро протрезвел, но Сильвия сидела с закрытыми глазами, прислонившись к его плечу, и тихонько напевала. От вина она расслабилась и даже сумела забыть о неприятностях прошедшего дня. Говард пожалел, что расслабилась она от вина, а не от чего-то другого – его присутствия, если быть точным. Но ведь ему-то это не удалось.