Государство и революции - Шамбаров Валерий Евгеньевич - Страница 26

И когда 2,5 тысячи добровольцев выступали с Корниловым в Ледовой поход, в море революционного безумия и бесчисленных красных отрядов, то естественно, надежды на конечный успех у них были, но много ли шансов персонально у каждого было дожить до этого успеха? Нет. Они сознательно шли на подвиг самопожертвования, чтобы собственным примером "будить Россию". Как писал Деникин: "Не стоит подходить с холодной аргументацией политики и стратегии к тому явлению, в котором все в области духа и творимого подвига. Пока есть жизнь, пока есть силы, не все потеряно. Увидят «светоч», слабо мерцающий, услышат голос, зовущий к борьбе — те, кто пока еще не проснулись".

Стоит вспомнить и о том, что как раз белый лагерь стал средоточием духовности прежней России — в нем оказались и лучшие писатели, и цвет науки, и мыслители, и общественные деятели. Так что, на мой взгляд, для правильной оценки явления «белых» приложима другая теория Кожинова (см. напр. "Победы и беды России", М., 2000) — о неразрывной триаде "государство, интеллигенция, народ", которая составляла одну из важнейших особенностей развития нашей страны. И при крушении одной из составляющих государства, интеллигенция попыталась взять на себя функции его спасения и возрождения, что и составило главную суть Белого Движения.

Но вернемся к нашей теме и увидим, что и в этих непредусмотренных изначально условиях большевики начали реализовывать свои планы. Конечно, компетентности в делах государственного строительства у них было не больше, чем у министров Временного Правительства, зато были железная воля, упрямство, жестокость и беспринципность, позволяющие не считаться ни с чьими возражениями, ни с какими жертвами и ни с какими «побочными» последствиями своих действий.

Для создания новой ленинской антисистемы на месте российского государства требовалось в первую очередь доломать и подавить прежнюю духовность России, ее систему моральных и нравственных ценностей. И орудием этой дальнейшей ломки стала "классовая теория", согласно которой все общество делилось на касты: высшую — пролетариат (еще раз подчеркнем — в ленинском понимании), низшую — крестьянство, призванную находиться в подчинении у пролетариата, и внекастовых неприкасаемых — «буржуев», к которым скопом относилось все образованное, интеллектуальное и мыслящее, или по крайней мере, способное мыслить независимо. Если до Октября разжигаемая классовая вражда уже прорывалась в стихийных хамских выходках и эксцессах, то теперь она начинает внедряться сверху, целенаправленно и настойчиво. Например, в работе "Как организовать соревнование", Ленин фактически науськивает громил и шпану на интеллектуальную часть общества, гарантируя вседозволенность и полную власть над жертвами. "Единство в основном, в коренном не нарушается, а обеспечивается многообразием в подробностях… в приемах подхода к делу, в путях истребления и обезвреживания паразитов (богатых и жуликов, разгильдяев и истеричек из интеллигенции)". И предлагает действовать, кто как хочет — заставить "чистить сортиры", выдать "желтый билет по отбытию карцера" или просто расстрелять «тунеядца» и "лакея буржуазии".

Да и само государство не оставалось в стороне от этой кампании. Уже в ноябре 1917 г. Ленин разрабатывает декрет о реквизициях — организованных грабежах, определяет круг квартир, подлежащих налетам. Разрабатываются и нормативы, вплоть до того, сколько пар нижнего белья оставлять владельцу. А параллельно с реквизициями предписывалось и уплотнение — жильцов двух «богатых» квартир сгонять в одну. И вовсе не из-за того, что осенью 17-го квартирный вопрос в России стоял на первом плане. «Буржуев» требовалось утеснить в самом прямом смысле, чтобы почувствовали на себе руку нового «хозяина». А, кроме того, и на свою опору, городскую чернь, влияние усилить. Повязать ее грабежами чужого, сделать своими соучастниками. Дать почувствовать сладость превосходства над культурными слоями. А за невозможностью выполнения демагогических большевистских обещаний мира, порядка и изобилия, подкормить часть «электората» хоть какими-то реальными выгодами — переселением в богатую квартиру, возможностью поизмываться над ближним, пограбить «награбленное». Ведь проблем разрушенного снабжения реквизиции, разумеется, решить не могли, но при их проведении неплохо наживались те же матросики и вернее служили режиму. Например, если требовалось расстрелять демонстрацию в поддержку Учредительного Собрания.

В сознание внедрялось примерно такое же отношение к недочеловекам-"буржуям", как потом к иудеям в нацистской Германии. Так, декретом от 20. 12. 17 г. им предписывалось под страхом тюрьмы носить при себе соответствующие справки из домкомов. И тут же оговаривалось, кого считать «буржуями» — в данный круг входят не только владельцы недвижимости и денежных сумм свыше 1 тыс. руб., а все служащие государственных, частных и общественных учреждений. В феврале 18-го ценз «буржуя» был снижен до 500 руб. К этому же времени относятся попытки введения всеобщей трудовой повинности. Как мы видели, в идеале она должна была распространиться на все население, но всех подмять пока была кишка тонка, и поначалу ее наложили на тех же «буржуев». Каждому из них предписывалось носить при себе рабочую книжку под страхом кары "по законам военного времени". Началось и создание "трудовых батальонов". По указанию Ленина "в эти батальоны должны быть включены все работоспособные члены буржуазного класса, мужчины и женщины, под надзором красногвардейцев. Сопротивляющихся — расстреливать".

Ну а против всех попыток сопротивления и недовольства большевизм сразу же после прихода к власти развязал террор. В декабре была создана пресловутая ВЧК, а постановлением Совнаркома от 19. 12. 17 г. выведена из-под всякого юридического контроля. Правда, в условиях многопартийности такого разгула, как позже, ЧК позволить себе еще не могла, и расстрелы были немногочисленными, как бы исподтишка. Но уже в феврале 18-го под предлогом германского наступления тормоза начали сниматься, и декрет "Социалистическое отечество в опасности" провозглашал: "Неприятельские агенты, спекулянты, громилы, хулиганы, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстреливаются на месте преступления".

А на местах, в провинции, где все можно было свалить на борьбу с классовым врагом, большевистский террор с самого начала принял массовые и жуткие формы. Наверное, даже сейчас, когда до широкого круга граждан стала доходить правда тех лет, мы не можем представить и малой доли кошмаров тогдашней действительности. Чему, кстати, немало способствуют нагроможденные за 70 лет советские пропагандистские штампы о «святом» и романтическом времени, где действуют героические идейные комиссары, светлые душой «бумбараши», искренние бескорыстные матросы и чекисты с "горячим сердцем и чистыми руками". На самом же деле революция после внешнего разрушения государственных структур повела к явлениям и внутреннего порядка — разрушению моральных и нравственных устоев самого человеческого бытия. Уже не только выпустила преступников из-за решеток каторг и тюрем, а взломала и все психологические «решетки» запретов в душе человека, "выпустив на волю" преступника, порой таящегося в обычном, среднем гражданине, но прочно обузданного в его повседневной жизни.

Давно известно, скажем, что в душе каждого от природы заложен сильный психологический барьер против убийства себе подобного. И для примера приведу реальный случай, имевший место в 1980 г. Советское командование решило испытать в боевых условиях Афганистана самые совершенные по тому времени образцы авиационной техники, и туда был направлен отряд из нескольких новейших машин, в том числе и знаменитых сейчас Су-25. И в первый же день после перебазирования поступила заявка на нанесение авиаудара по большому каравану моджахедов, шедшему со стороны Пакистана. Афганцы этих самолетов ни разу не видели, приняли за американские, залетевшие из-за рубежа, поэтому даже не рассредоточились, и удар был нанесен "в упор", на бреющем полете, по компактной колонне людей и лошадей. Так вот, двум опытнейшим летчикам-испытателям, офицерам далеко не робкого десятка, не раз смотревшим в глаза собственной смерти и терявшим на опасной работе товарищей, после этого стало плохо. Вернувшись на базу, они не сразу смогли выбраться из кабин, а командир отряда генерал Алферов сумел добиться от них внятного доклада лишь после того, как влил в каждого по стакану коньяка.