Белогвардейщина - Шамбаров Валерий Евгеньевич - Страница 99

На следующий день Сахаров подтянул сюда две дивизии Каппеля, ижевцев. Тогда-то и произошла знаменитая "психическая атака". Только в кино она показана неверно. У Каппеля не было офицерских полков, черно-белой марковской формы, корниловских черепов вместо кокард и черных махновских знамен. А ижевцы и у Колчака продолжали воевать под красным знаменем, а в атаки ходили с «Варшавянкой». Сама же идея «психической» тоже была грубой ошибкой Сахарова. «Психическая» предназначена, чтобы обратить противника в бегство — но сзади у красных была река. Белых встретил шквальный огонь десятков орудий и пулеметов. Жестоко выкошенные, неся огромные потери, каппелевцы все же сошлись в рукопашной. За первой атакой последовали вторая, третья, но сбросить красных так и не смогли, за ночь на плацдарм переправилось немало свежих сил. На поле боя остались тысячи трупов.

А потом перешли в наступление красные. Вечером 9.06 они с двух сторон ворвались в Уфу, перерезали железную дорогу на Челябинск. Остатки колчаковцев отступали на восток, к Уральским горам. После поражения между Волгой и Уралом Белое Движение на востоке медленно, но неуклонно покатилось к своей гибели. В июне Колчаку еще удалось избежать полного разгрома, но спасли его не Антанта, не собственные войска, а Юденич и Деникин. Армия Родзянко вышла из Эстонии, рухнул красный Южный фронт, и Фрунзе стало нечем преследовать колчаковцев. Его 2-ю дивизию перебрасывали частью под Петроград, частью под Царицын, 31-ю — под Воронеж, 25-ю — на Уральск, где создалась угроза соединения казаков Толстова с войсками Врангеля.

57. Партизанщина и атаманщина

Многие закономерности поражения были общими у всех белых армий. В свое время мы остановимся на них. Но на востоке были и свои, специфические причины. И одна из главных — Сибирь не познала на себе советской власти. К лету 18-го, когда здесь скинули большевиков, до нее еще не добрались ни ЧК, ни разруха, ни реквизиции, еще не вводились продразверстка, комбеды, красный террор. Нет, коммунисты богатому сибирскому крестьянству не нравились — они были пришлыми, чужаками. Они обещали землю — но в Сибири не было проблем с землей. Красногвардейские отряды были сильно засорены чужеземцами из пленных, каторжниками-варнаками, с которыми испокон веков сибирский мужик был на ножах. Сами крестьяне против красных не выступали, но когда восстали городские белогвардейцы и чехи, с удовольствием помогли выгнать этот сброд. Но нагадить им большевики не успели. Они вообще не успели добраться до глухих углов. Например, в Якутске советская власть была установлена только 1 июля 1918 г., а пала 22 августа.

Сытая Сибирь жила припеваючи. Мировая война коснулась ее мало. Два года, 1917 и 1918, деревня прожила вообще без власти, не зная ни податей, ни повинностей, ни налогов, ни начальства. Правительства менялись где-то сами по себе, касаясь только городов вдоль Транссибирской магистрали. С приходом Колчака эта идиллия кончилась. Он начал взимать забытые налоги, повел мобилизацию… Ее первая волна прошла более-менее успешно — она была зимой. А едва потеплело, мужики, прихватив ружьишки, подались в тайгу. Дезертиров ловила колчаковская милиция — действие рождало противодействие, насилие одной стороны порождало ответное, и шла, развиваясь, цепная реакция. Заслуги большевиков в рождении сибирской партизанщины не было. Она явилась следствием общего революционного разврата страны с февраля 1917 г.

Были отряды, считавшие себя большевистскими, но трактующие большевизм на уровне понятий и лозунгов, принесенных домой фронтовиками еще в 17-м. Были отряды анархические, против всякой власти. Были просто разбойничьи, в основном переселенческие. «Старые» переселенцы, приехавшие в Сибирь давно, успели разбогатеть, обзавестись крепкими хозяйствами, а «новые», прибывшие в предвоенные годы, еще не успели встать на ноги, и земля им досталась похуже, чем первым. И когда загуляла по тайге партизанщина, появилась возможность пограбить богатых соседей. На Дальнем Востоке центрами кристаллизации стали остатки красногвардейцев — здесь в 18-м сомкнулись белые фронты, шедшие с запада и от Владивостока, заставив распылиться в тайге зажатые между ними отряды красных. Их остатки, сумевшие уцелеть, за зиму окончательно одичали, превратившись в банды убийц, забывших все человеческие законы. Резали не только пленных, а всех, кто под руку попадется: «буржуев», к которым относили сельскую интеллигенцию, горожан, священников, богатых крестьян, заподозренных в «шпионаже». А в Забайкалье, где русские издавна жили не в ладах с бурятами и тунгусами, партизаны перенесли вражду на них. Естественно, буряты и тунгусы стали активно поддерживать белых.

Стихийная партизанщина поддерживалась со всех сторон. Через фронт, по горным уральским тропам во множестве забрасывались коммунистические эмиссары с громадными суммами «николаевских» денег, которые сибирский мужик считал более надежными, чем «сибирские», исправно штампуемых на Монетном дворе. Но еще больше вреда нанесли эсеры. Они сильно обиделись на Колчака за свержение «демократической» Директории. Обиделись на арест Комитета членов Учредительного собрания, созданного на основе Самарской «учредилки» и разлагавшего армию социалистической пропагандой. А когда в декабре при подавлении большевистского восстания в Омске разъяренные офицеры с казаками сгоряча застрелили нескольких ненавистных им учредиловцев, Колчак стал для этой партии персональным врагом. Эсеры имели среди сибирского крестьянства очень сильное влияние, куда сильнее коммунистов.

К лету 19-го партия эсеров раскололась на два течения. Одно, совсем ошалевшее в партийной слепоте, призывало забыть разногласия с большевиками они, мол, хотя и «заблуждаются», но свои, революционеры. И выступить с ними единым фронтом против "генеральской реакции". 9-й съезд партии, происходивший в Москве в конце июля, постановил:

"…Прекратить в данный момент вооруженную борьбу против большевистской власти и заменить ее обычной политической борьбой, перенеся центр своей борьбы на территорию Колчака, Деникина и др., подрывая их дело изнутри и борясь в передовых рядах восставшего против политической и социальной реставрации народа всеми теми методами, которые партия применяла против самодержавия".

Другое течение, возглавляемое заграничными комитетами — Керенским, высланными лидерами Директории Авксеньевым и др., - продолжало считать главным врагом большевиков. Но… после побед Деникина на юге они сочли, что дни Совдепии сочтены, поэтому пора начинать борьбу за власть, чтобы к моменту победы она не осталась в руках «генералов». Из-за границы тоже поехали эмиссары, в основном — через распахнутые двери Владивостока и Харбина, в Сибирь. А большевики играли на этом. Они даже придумали хитрое наказание высылать провинившихся эсеро-меньшевистских деятелей через фронт, в «Колчаковию», подбрасывая туда горючий материал (для «буржуев» такая мера не применялась, для них были пули ЧК).

Развитию партизанщины способствовали и недочеты местной администрации. Провинциальная администрация в Сибири и при царе-то была не на высоте, а за время революции полностью разрушилась. Ее восстановление было сложнейшей задачей, оказавшейся непосильной для Колчака. Даже в центральном, Омском правительстве не хватало толковых деятелей, что уж говорить о «глубинке»? Все лучшее было на фронте, а в тылу — все оставшееся. В местную администрацию попадали люди случайные и неопытные, делающие ошибку за ошибкой. Или слишком «опытные», из старой, прожженной бюрократии, рвущиеся на "теплые местечки", где могли поживиться взятками и поборами. Оптимисты — чтобы вознаградить себя за потери революционных лет. Пессимисты — чтобы успеть побольше нахапать, пока есть возможность. Боролся ли с этим Колчак? Да, боролся. Рассылались уполномоченные, ревизоры и контролеры. Нерадивые и проштрафившиеся чиновники снимались, отдавались под суд. Но это была капля в море. Львиную долю сил поглощал фронт, а слабые руки гражданского Омского правительства до глубинки не дотягивались. Большинство злоупотреблений оставались безнаказанными. Да и там, где снимали, судили, сажали администраторов, их некем было заменить. На их места приходили такие же. Получалось, что Колчак принес крестьянину одни напасти — налоги, мобилизацию, жутко приблизил войну, которой никогда не знала Сибирь, а взамен не дал ни спокойствия, ни законности, ни порядка. Правда, он отдавал все силы, чтобы спасти этого крестьянина от гораздо большей напасти, надвигающейся с запада, а для восстановления законности и порядка требовалось время, но деревня этого в расчет не принимала. Вывод напрашивался сам собой, тот вывод, к которому тоже приучили годы революции, — "долой Колчака!"