Взломщики — народ без претензий - Блок Лоуренс - Страница 2

Неплохая берлога. Просторная — пятнадцать футов на двадцать пять, полированный до блеска пол из мореного дуба, на полу два восточных ковра. Большой — китайской работы, а тот, что поменьше, лежащий на другом конце комнаты, — кажется, бухарский, впрочем, точно не знаю. Видимо, стоит изучить литературу о коврах. У меня никогда не хватало на это времени, потому что красть ковры — хлопотно, прямо-таки гиблое дело.

Сначала, естественно, я подошел к письменному столу. Это было старинное шведское бюро, целое сооружение из дуба, с убирающейся крышкой. Меня потянуло к нему не только потому, что я люблю такие столы, но и потому, что в одном из его многочисленных ящиков, ящичков и тайников заключалось то, ради чего я, собственно, и находился в квартире №311. Так, во всяком случае, сказал мне тогда человек-груша — узкоплечий коротышка с неохватной талией и бегающими глазами, и у меня не было оснований не верить ему.

— Там стоит старый письменный стол, — говорил он, устремляя свой взгляд поверх моего левого плеча. — Здоровенный такой, с поднимающейся столешницей. Столешница поднимается, сечешь?

— Поднимающаяся столешница, выходит, поднимается?

Он проигнорировал мою реплику.

— Увидишь его, как только войдешь в комнату. Старая развалюха. Там он и держит эту шкатулку. Величиной она с коробку из-под сигар. Примерно вот такая. — Он задвигал ручонками, показывая размер шкатулки. — Может, немного больше, может, немного меньше. Но в принципе с коробку из-под сигар. Она синяя, шкатулка.

— Угу, синяя.

— Кожа синяя. Она кожей обтянута. А внутри, наверное, деревянная. Да не важно, что там под кожей. Важно, что внутри шкатулки.

— А что внутри шкатулки?

— Не имеет значения. — Мой собеседник нахмурился. — Считай, что внутри для тебя — пять тысяч долларов. Пять косых за пятнадцать минут работы — клево, верно? А что там внутри шкатулки — так она заперта, сечешь?

— Секу.

Его взгляд, устремленный в пространство над моим левым плечом, переместился в некую точку над моим правым плечом, но, скользнув мимо моих глаз, его неуловимые глаза презрительно прищурились:

— Впрочем, замки для тебя — пустяк.

— Что ты, замки для меня совсем не пустяк.

— Этот замок... ну, в шкатулке... его нельзя открывать.

— Ясненько.

— Будет очень плохо, если откроешь. Ты просто приносишь мне шкатулку, получаешь остальные денежки, и все довольны.

— Ясненько.

— Что ясненько?

— Что ты мне угрожаешь. Это интересно.

Глаза у него полезли на лоб, но тут же вернулись в нормальное положение.

— Угрожаю? Ты что, парень? Угроза и совет — две большие разницы. Я и не думал тебе угрожать.

— А я и не думал открывать замок в твоей поганой синей кожаной шкатулке.

— Она только обтянута кожей.

— Понятно.

— Хотя это вряд ли имеет значение.

— Да, вряд ли... Значит, синяя. И какого цвета?

— Чего?

— Какого, спрашиваю, синего цвета? Светло-синяя, темно-синяя, лазурь, ультрамарин, кобальт, индиго?

— Какая разница?

— Боюсь притащить не ту синюю шкатулку.

— Не бойся, парень.

— Как знаешь.

— Запомни, синяя кожаная шкатулка. Запертая.

— Запомнил.

Не знаю, сколько часов я убил после того разговора, стараясь решить — открывать мне шкатулку или не открывать. Неплохо зная себя, я понимал, что любой замок представляет для меня искушение, а когда говорят, что этот замок открывать нельзя, тебя с удвоенной силой тянет это сделать.

С другой стороны, я уже не мальчик. Когда человек отсидит пару сроков, он научается рассуждать более здраво, и если отпертый замок обещает больше неприятностей, чем выгоды...

Но прежде, чем окончательно решить эту замысловатую задачу, я должен найти шкатулку. Для этого надо открыть стол, а я еще не приступил к делу. Мне хотелось сначала почувствовать дух дома. Некоторым взломщикам, вроде горе-любовников, только одно и нужно: попасть внутрь и потом быстро смотаться. Другие, осмотрев жилье, пытаются представить себе характер людей, которых они грабят. Дом много говорит о своих обитателях. Я же поступаю иначе. У меня уже выработалась привычка придумывать себе жизнь в соответствии с той обстановкой, куда я попадаю.

Я огляделся и мысленно передал квартиру из владения некоего Дж. Фрэнсиса Флэксфорда в собственность вашего покорного слуги Бернарда Граймса Роденбарра. Я опустился в глубокое, обитое темно-зеленой кожей массивное кресло с подголовником, закинул ноги на оттоманку из того же комплекта, что и кресло, и принялся созерцать мое новое обиталище.

Картины старинной работы по стенам в золоченых рамах. Вот небольшой пейзаж маслом, написанный в духе Тернера, но куда менее талантливой кистью. Вот два потемневших от времени портрета в одинаковых овальных окантовках: мужчина и женщина смотрят друг на друга поверх небольшого камина, в котором нет и следа золы. Кто эти люди — предки Флэксфорда? Вероятно, нет. Интересно, выдает ли он их за своих родственников?

Не важно. Они будут моими предками. И в камине будет играть пламя, отбрасывая теплый отсвет на стены и ковры. Я буду сидеть в этом кресле с книгой и бокалом вина. У моих ног — собака, большая старая собака, не склонная тявкать понапрасну и вообще делать лишние движения. Может быть, в целях спокойствия лучше всего купить хорошее чучело... Книги. Стена за креслом была заставлена книжными стеллажами. Несколько десятков книг помещалось на вращающейся этажерке рядом с креслом. По другую его сторону стоял торшер, и лампочка находилась на удобной для чтения высоте. Тут же был низенький столик с серебряным блюдом, полным сигарет, и тяжелая хрустальная пепельница. Отлично! Тут я буду читать, много читать, причем серьезную литературу, а не современную макулатуру. Не знаю, может быть, у Ф.Ф. собрания сочинений в кожаных переплетах расставлены для показухи, может, в них и страницы-то не разрезаны? Нет, у меня все было бы натурально, живи я здесь. Рядом на столике поставлю графин с хорошим бренди. Нет, два графина, пару добрых графинов с толстым донышком, ну, такие еще на кораблях бывают: один — с бренди, другой — с выдержанным портвейном. Как раз поместятся, если убрать блюдо с сигаретами. А пепельница пусть остается. Хорошая пепельница, и форма, и размеры подходящие, глядишь, и выкурю иной раз трубку. Прежде всегда обжигал губы, когда пробовал раскурить трубку. Но может быть, я все-таки овладею древним искусством курения табака, и тогда только представьте: сижу я себе с книжкой, ноги на подушке, портвейн и бренди под рукой, от камина теплые волны...

Я пофантазировал еще немного о моем житье-бытье в квартире мистера Флэксфорда. Наверное, это глупое, детское занятие и — уж точно — пустая трата времени. Но полезно оно в одном отношении: помогает немного снять напряжение. Страшно нервничаю, когда забираюсь в чужую квартиру. Благодаря этому фантазированию квартира делается знакомой, обжитой, как бы даже моей. Тогда я чувствую себя спокойнее, и работа спорится. Как я пришел к этому — не знаю.

Впрочем, времени потрачено не так уж много. Прежде чем натянуть перчатки, я взглянул на часы. Было только семнадцать минут десятого. Обычно я использую простые резиновые перчатки — наподобие тех, что надевают медики, но предварительно вырезаю на ладони и на тыльной ее стороне отверстия, чтобы руки меньше потели. Как и в случае применения других плотно прилегающих резиновых изделий, чувствительность снижается ненамного, зато у тебя прибавляется спокойствия.

Стол, как выяснилось, запирался на два замка. Один отпирал крышку, а другой, врезанный в верхний правый ящик, все ящики сразу. Я наверняка нашел бы ключи от обоих замков: люди, как правило, хранят их где-нибудь поблизости от стола, — но мне было проще отпереть оба замка собственным инструментом. Не встречал еще ни одного письменного стола, чей замок не открылся бы при одном прикосновении.

Этот стол не был исключением. Я поднял крышку и стал разглядывать бесконечное множество внутренних ящичков, отделений, перегородок, полочек. Наши предки почему-то считали, что наилучший способ хранить нужные бумаги и вещи — это раскладывать их по разным местам. Мне же, напротив, кажется, что такая система имеет массу неудобств. Мозги сломаешь, пока припомнишь, в какой потайной уголок положил то или другое. По мне куда удобнее держать все это барахло в дорожном кофре и мигом его перетрясти, когда что-нибудь понадобится. Так нет же, многие просто помешаны на том, чтобы каждая вещь лежала на своем месте и чтобы каждое место предназначалось для какой-либо вещи. Такие люди выстраивают обувь в шкафу строго по ранжиру, каждые три месяца переставляют шины на своем автомобиле и отводят один день в неделю для того, чтобы постричь ногти. А куда они девают обрезки? Прячут в потайное отделение?