Взломщик, который изучал Спинозу - Блок Лоуренс - Страница 6

Когда нас увозили из Дахау, у меня была одна мысль: есть досыта и поправляться. Поправляться во что бы то ни стало. Но потом я увидел, что мне не хочется ни мяса, ни картошки... Не хочется есть то, к чему я привык с детства. И не только потому, что у меня были выбиты эсэсовским прикладом зубы. Я теперь не мог смотреть на мясо без отвращения. В каждой сосиске мне чудился жирный тевтонский палец. Однако зверский аппетит у меня не пропал. Меня неудержимо потянуло на сладкое... Знаешь, что такое счастье, Бернард? Это когда знаешь, что ты хочешь, и имеешь возможность исполнить свое желание. Если бы мне позволили средства, я бы нанял кондитера. Чтобы он жил у меня и готовил для меня пирожные.

Сейчас он слопал с кофе большой кусок кремового торта с орехово-ягодной начинкой, а нам вдобавок предложил еще полдюжины сортов на редкость жирных пирожных. Мы вежливо отказались от угощения и продолжали тянуть виски.

– Ах, дорогой Бернард и очаровательная Каро-лин! Как же я рад видеть вас обоих! Однако становится довольно поздно... Ты что-нибудь приготовил для меня, Бернард?

Мой дипломат стоял рядом. Я открыл его и достал изящный томик в синей телячьей коже. То была «Этика» Спинозы, напечатанная в Лондоне в 1707 году. Я подал книгу Абелю. Он повертел ее в руках, погладил переплет своими длинными тонкими пальцами, откинувшись, изучил титульный лист и начал перелистывать страницы.

– Смотрите, это стоит послушать, – сказал он. – «Человеческая мудрость отчасти состоит в том, чтобы блюсти умеренность в еде и питье, наслаждаться благовониями и красотой живых цветов, получать удовольствие от одежды, музыки, физических упражнений и лицедейства, когда это не вредит другим». Неплохо сказано, разве нет? Будь Барух Спиноза сейчас с нами, я бы отрезал ему добрый кусок этого торта. Уверен, ему бы понравилось. – Абель снова открыл титульный лист. – 1707 год. Совсем неплохо. У меня есть более раннее издание, на латинском, напечатанное в Амстердаме. Первое издание «Этики» когда было, в 1675-м?

– В семьдесят седьмом.

– Мое издание помечено, кажется, восемьдесят третьим. Что до английского, то у меня только одно издание, из серии «Библиотека для всех», в переводе Бойля. – Он помусолил палец, перевернул несколько страниц. – И вполне в приличном состоянии. Правда, вот тут обрез водой подпорчен и несколько страничек помяты. Но в целом – в хорошем состоянии. – Он захлопнул книгу и сказал нарочито-равнодушным тоном: – Ну что ж, я, пожалуй, мог бы найти на полке местечко для этой книги. Сколько просишь, Бернард?

– Это подарок.

– Мне?

– Если найдется местечко на полке.

Абель покраснел:

– Вот это сюрприз! Нет, но я-то, я-то хорош – и обрез подпорчен, и странички смяты! Можно подумать, что цену сбивал. Твое великодушие повергает меня в стыд, Бернард. В самом деле, это великолепный томик, а переплет – просто роскошь. Ты твердо решил, что отдаешь его мне даром?

Я кивнул:

– Он попал ко мне с партией книг в красивых переплетах. Декораторов не сильно интересует, что там внутри. Чего только люди не обтягивают в кожу! Сказать – не поверишь. Да и я любую книгу продам, если хорош корешок. Декораторы скупают их на метры. На днях разбираю ее, эту партию, вдруг вижу – Спиноза! Сразу о тебе подумал.

– Ты очень добр и внимателен, Бернард. Большое спасибо! – Абель вздохнул и положил книгу рядом с пустой кружкой. – Но ведь не только Спиноза привел тебя сюда в такой час. Наверное, еще кое-что принес, разве нет?

– Принес, три предмета.

– Надеюсь, не для подарков?

– Не совсем.

Я достал из дипломата небольшой бархатный мешочек и подал Абелю. Он подержал его в руке, словно взвешивая, потом вытряхнул содержимое на ладонь. Увидев пару простеньких, но элегантных изумрудных сережек, он достал из нагрудного кармана крошечную лупу, вставил ее в глаз и принялся рассматривать камни. Каролин отошла к буфету, где стояли выпивка и пирожные. Она успела налить себе виски, вернуться на свое место и ополовинить очередную порцию, прежде чем Абель закончил изучение изумрудных сережек.

– Неплохой цвет, – сказал он. – Кое-какие погрешности в отделке. Словом, недурная вещица, но ничего экстраординарного. Наметил сумму?

– Я никогда не намечаю сумму.

– На твоем месте я не стал бы продавать эти камешки. Они хорошо подойдут Каролин. Не хочешь примерить, liebchen[1]?

– У меня уши не проколоты.

– Напрасно. У каждой женщины должны быть проколоты мочки, чтобы носить изумрудные серьги. Знаешь, Бернард, я бы не дал за них больше тысячи. Это хорошие деньги. Я исхожу из продажной цены на такие вещи – между четырьмя и пятью тысячами, даже ближе к четырем. Даю тысячу, Бернард, больше не могу.

– Тысяча так тысяча.

– Заметано. – Абель кинул сережки в мешочек, а мешочек положил на «Этику» Спинозы. – У тебя еще что-то есть?

Я кивнул и достал из дипломата другой бархатный мешочек. В отличие от первого, с сережками, который был клюквенного, как ливрея у швейцара, цвета, этот был синий, побольше размером, и по краям у него был продернут шнурок для стягивания верха. Абель распустил шнурок и вынул женские ручные часики с прямоугольным корпусом, круглым циферблатом и золотым сетчатым браслетом. Я не думал, что ему понадобится лупа, однако он опять вставил стеклышко в глаз.

– "Пьяже", – сказал он наконец. – Сколько на твоих, Бернард?

– Двенадцать ноль семь.

– Господин Пьяже абсолютно согласен с тобой.

Это не было для меня сюрпризом: я завел эти часики и поставил по своим, когда достал их из сейфа.

– Извините, я оставлю вас на минутку. Хочу посмотреть новый каталог. А вы угощайтесь, угощайтесь!.. У меня богатый выбор, вот эклер, вот слоеный захер: внутри шоколад, сверху – абрикосовое варенье. А вот здесь шварцвальдский торт – пальчики оближешь. Покушайте сладенького, дети, я мигом.

Я не устоял и взял эклер. Каролин отрезала себе кусок пышного семислойного торта с таким количеством шоколада между коржами, которое могло бы сорвать урок в любом школьном классе от первого до пятого включительно. Я налил нам обоим по кружке кофе и по небольшому бокалу золотисто-бурого арманьяка, чей возраст превышал мой и Каролин, вместе взятые. Вернувшийся Абель был доволен, застав нас за угощением. Он объявил, что продажная цена часов составляет 4950 долларов. Это было больше, чем я ожидал.

– Готов заплатить полторы тысячи, – сказал Абель. – Часики быстро найдут сбыт. Устраивает?

– Устраивает.

– Итого две с половиной. Но ты сказал, что у тебя три предмета, Бернард, разве нет? Первые две вещи – неплохой товар, но он вряд ли стоит затраченных тобой энергии и времени. Ты уверен, что не хочешь оставить серьги и часы у себя? Мочки проколоть – не проблема, и, говорят, совсем безболезненно. Что до часиков, они бы прекрасно смотрелись у тебя на руке, Каролин.

– И каждый раз их снимать, когда купаю собаку?

– Об этом я не подумал. – Абель улыбался во весь рот. – По-настоящему я что должен был бы сделать? Подержать их до того, когда вы поженитесь, и преподнести в качестве свадебного подарка. Пришлось бы и для тебя, Бернард, что-нибудь подыскать, хотя подарки, кажется, дарят только невесте. Так как, Каролин, отложить до вашей свадьбы?

– Долгонько придется ждать, Абель. Мы с Бернардом друзья, и только.

– И деловые партнеры, разве нет?

– Да, и партнеры.

Абель радостно фыркнул и откинулся на спинку кресла. Опять сложив руки на животе, он выжидающе смотрел на меня. Я молчал, тянул для вящего эффекта время. Он не выдержал:

– Ты сказал, три предмета, Бернард.

– Да, три. Пара серег и часы.

– Ах, как это я не сообразил? В таком случае итоговая сумма – две с половиной тысячи долларов.

– Ну, есть еще кое-что. Может, тебя заинтересует, – сказал я с безразличным видом и достал из дипломата небольшой конверт из оберточной бумаги.

Абель кинул на меня понимающий взгляд и взял конверт из моих рук. В конверте была плексигласовая коробочка, а в ней что-то завернутое в папиросную бумагу. Абель не спеша развернул бумагу. Его пальцы двигались уверенно и точно, выдавая человека, привыкшего иметь дело с редкими монетами. Малейшая царапина существенно снижает стоимость раритета; от прикосновения пальцем к поверхности может начаться коррозия, поэтому знаток должен уметь осторожно брать монету за ребро и держать так, чтобы она, упаси Бог, не выскользнула из рук.