Прогулка среди могил - Блок Лоуренс - Страница 22

Я сказал, что годится, и, когда я вышел из отеля в семь тридцать, машина уже стояла у входа. Я был рад, что не придется идти пешком. С обеда то и дело начинал моросить дождь, а сейчас он разошелся вовсю.

По дороге на собрание мы говорили о спорте. У бейсбольных команд вот уже месяц как начались весенние тренировки, и через несколько недель должен был открыться сезон. В этом году бейсбол пока не вызывал у меня особого интереса, хотя я, скорее всего, не останусь равнодушным, когда начнутся игры. Но пока что большая часть новостей касалась торговли из-за контрактов — кто-то из игроков обижался, что его оценили в 83 миллиона долларов в год, хотя он считал, что стоит больше. Не знаю, возможно, он и стоит больше, а возможно, и все они стоят больше, только из-за этих дрязг мне становится как-то наплевать, кто выиграет, а кто проиграет.

— По-моему, Дэррил наконец в форме, — сказал Питер. — В последние две недели бросок у него, как у катапульты.

— И теперь он, как назло, играет не за нас.

— Так всегда бывает, правда? Сколько лет мы ждали, пока он наконец разыграется, а теперь увидим его в форме «Доджеров».

Мы поставили машину на стоянку на Двадцатой, обошли квартал и подошли к церкви. Это была церковь пятидесятников, службы там шли и по-испански, и по-английски. Собрание было устроено в подвале, пришло на него человек сорок. Кое-кого я встречал на собраниях где-то еще, а Пит то и дело с кем-нибудь здоровался, и один человек сказал, что давно его не видел. Пит ответил, что ходил на другие собрания.

Порядки здесь были такие, какие редко можно встретить в Нью-Йорке. После того как первый выступающий рассказал свою историю, все разделились на небольшие группы, по семь-десять человек, и каждая расселась вокруг стола. Столов было пять — один для новичков, один для общей дискуссии, один для беседы о Двенадцати Ступенях, и я не помню для чего еще. Мы с Питом оказались за столом для общей дискуссии, где люди обычно говорят о том, что происходит в данный момент в их жизни и как им удается не сорваться. Мне это нравится больше, чем обсуждение какой-то определенной темы или философской подоплеки программы.

Одна женщина недавно начала работать консультантом по алкоголизму и рассказала, что ей уже не так интересно ходить на собрания после того, как занимается теми же проблемами весь рабочий день. «Все путается», — сказала она. Какой-то мужчина рассказывал, как он только что получил положительный анализ на ВИЧ-вирус и что по этому поводу предпринимает. Я говорил о беспорядочном характере своей работы — то густо, то пусто — и о том, что, когда подолгу не подворачивается никакого дела, у меня чешутся руки что-нибудь сделать, а когда появляется работа, я чересчур увлекаюсь.

— Когда я пил, соблюдать равновесие было легче, — сказал я. — Но теперь это для меня невозможно. А собрания помогают.

Пит тоже заговорил, когда до него дошла очередь, но большей частью только комментировал то, что говорили другие. О себе он почти ничего не сказал.

В десять часов мы все встали в круг, взялись за руки и прочитали молитву. На улице дождь стал меньше. Мы дошли до «тойоты», и Пит спросил, не хочу ли я есть. Я почувствовал, что голоден. Пообедать я не успел, только съел кусок пиццы по дороге домой из библиотеки.

— Вы любите ближневосточную кухню, Мэтт? Не то, чем торгуют в уличных киосках, а настоящую? В Гринвич-Виллидж есть одно место, где очень прилично кормят.

Я сказал, что это звучит неплохо.

— Или знаете, что мы можем сделать? Поехать в наши места, где мы когда-то жили. Если только за последнее время Атлантик-авеню вам не опротивела, ведь вы столько времени там проводите.

— Но ведь это довольно далеко?

— Да у нас же есть машина, верно? А раз есть машина, надо пользоваться.

Мы поехали через Бруклинский мост Я подумал, какой он красивый в дождь, а Пит сказал:

— Я очень люблю этот мост. На днях читал, как понемногу разрушаются все мосты. Их нельзя оставлять как есть, надо за ними следить, и город этим занимается, но недостаточно.

— Денег на это не хватает.

— Но почему? Столько лет город мог позволить себе все что угодно, а теперь постоянно ни на что не хватает денег. Почему это, вы не знаете?

Я мотнул головой.

— Думаю, это не только в Нью-Йорке. Везде одно и то же.

— Да? Потому что я вижу только Нью-Йорк, и мне •кажется, что город ветшает. Как это называется? Инфраструктура. Правильно я сказал?

— Да.

— Инфраструктура разрушается. В прошлом месяце опять прорвало водопроводную магистраль. Дело в том, что вся система старая и изношенная. Разве вы слышали лет десять-двадцать назад, чтобы прорывало магистраль? Вы что-нибудь подобное можете вспомнить?

— Нет, но это не значит, что такого не случалось. Много чего случалось, только я об этом не знал.

— Ну, пожалуй, вы правы. У меня это тоже бывает. Много чего случается, чего я не замечаю.

Ресторан, который он выбрал, находится на Корт-стрит, за полквартала от Атлантик-авеню. По его совету я заказал себе на закуску пирог со шпинатом, который, как он меня заверил, ничуть не похож на ту «спанакопиту», которую подают в греческих кофейнях. Он оказался прав. Главное блюдо — запеканка из дробленых пшеничных зерен и обжаренного рубленого мяса с луком — тоже оказалось отличным, но порция была слишком большая, так что я не смог ее доесть.

— Можете взять с собой, — сказал Пит. — Вам нравится это заведение? Особой роскоши здесь нет, но кормят замечательно.

— Удивительно, что оно еще открыто так поздно, — сказал я.

— Сегодня же суббота. Они будут работать до полуночи, а может, и позже. — Он откинулся на спинку стула. — Теперь еще кое-что напоследок, чтобы все было как положено. Вы когда-нибудь пробовали арак?

— Это что-то вроде узо?

— Немного похоже. Некоторая разница есть, но в общем вроде того. Вам нравится узо[17]?

— Не сказал бы. На углу Девятой авеню и Пятьдесят Седьмой был один бар, который назывался «Антарес и Спиро», там подавали греческие блюда...

— Еще бы, при таком названии.

— Иногда я заглядывал туда после того, как всю ночь пил бурбон в «Джимми Армстронге», чтобы напоследок выпить стаканчик-другой узо.

— Узо после бурбона?

— Для пищеварения, — объяснил я. — Чтобы желудок не расстроился.

— Так, наверное, можно на всю жизнь его расстроить. — Он поймал взгляд официанта и сделал ему знак принести еще кофе. — Тут на днях мне очень захотелось выпить.

— Но вы удержались?

— Да.

— Это самое главное, Пит. Когда хочется — это нормально. Ведь вам уже не раз хотелось выпить с тех пор, как вы бросили, да?

— Да, — ответил он. Подошел официант и наполнил наши чашки. Когда он отошел, Пит сказал: — Но тут я в первый раз подумал об этом всерьез.

— Всерьез?

— Да. Действительно всерьез. Еще как.

— Но вы этого не сделали?

— Нет, — сказал он, глядя в свою чашку. — Но вот чего я чуть-чуть не сделал — так это чуть не нанюхался.

— Наркотика?

Он кивнул.

— Смэка[18]. Вы когда-нибудь имели дело с героином?

— Никогда.

— И даже ни разу не пробовали?

— И даже ни разу не думал об этом. И никогда не был знаком ни с кем, кто принимал бы наркотики, даже в те времена, когда пил. Если не считать тех, кого мне приходилось арестовывать.

— Тогда смэк принимало только всякое отребье.

— Я так всегда и думал.

Он мягко улыбнулся.

— Наверное, вы все-таки были знакомы с людьми, которые его принимали. Только не знали об этом.

— Возможно.

— Мне он всегда нравился, — сказал он. — Я никогда не кололся. Только нюхал. Боялся иглы, и слава Богу — иначе я, должно быть, давно бы умер от СПИДа. Вы же знаете, необязательно колоться, чтобы втянуться.

— Знаю.

— Раза два я перебрал, и это меня напугало. Завязать мне помогло спиртное, ну, а остальное вы знаете. Зелье я бросил сам, а вот чтобы бросить пить, пришлось ложиться в больницу. Так что больше всего неприятностей доставил мне алкоголь, но в душе я наркоман не меньше, чем пьяница.