После первой смерти - Блок Лоуренс - Страница 5

— Боюсь, что с этим кончено.

— Может быть. Но время и правда залечивает раны. Даже такие. Что еще ты умеешь делать?

— Могу работать в библиотеке.

— Ну, здесь ты с этим отлично справился. Я бы с радостью дал тебе рекомендацию. Хотя у тебя могут возникнуть проблемы при устройстве на работу. Как у тебя с деньгами?

— Я поднакопил кое-что. На сберегательном счету.

— Много?

— На первое время хватит. Я не богат. Рано или поздно придется искать работу. Я и понятия не имею, чем смогу заняться.

— Постарайся чем-нибудь достойным — по себе. Фамилии не меняй, не рассчитывай, что о твоем прошлом не узнают. Понимаешь, к чему я клоню? Люди всегда узнают правду, рано или поздно, и лучше жить, не думая все время о том, что тебя вот-вот разоблачат.

Наш разговор продолжался долго. Мы говорили о том, какую работу я могу получить, в каком городе мне поселиться, — я собирался вернуться в Нью-Йорк, потому что именно этот город я лучше всего знаю и еще потому что в нем проще всего затеряться, оставаясь практически безымянным.

В конце концов он сказал:

— Слушай, ты ведь этого так никогда и не вспомнил?

— Ты об убийстве? Нет. Никогда.

— Не знаю, хорошо ли это.

— Что ты хочешь сказать?

— Дело в том, Алекс, что я и сам не знаю... Не знаю, лучше ли для человека не помнить о совершённом преступлении. Прости, то, что я сейчас скажу, — непозволительная вольность. И все же... Важно, чтобы ты повторно не совершил то же преступление.

Я промолчал.

— В каждом человеке сидит дьявол, — сказал Пиллион. — В некоторых людях дьявол этот сидит прямо под кожей, и алкоголь или другая какая сила может выпустить его на волю. Это случилось с тобой, и последствия были ужасны. Тебе ни на секунду нельзя забывать, что подобное вполне может снова произойти.

— Я этого не допущу.

— Надеюсь. — Он играл предметами на своем столе — ручкой, трубкой, пепельницей. — Две вещи должны тебя настораживать. Во-первых, то, что ты не помнишь самого убийства. Во-вторых, то, что тебя отпускают и говорят, что ты с точки зрения закона, в сущности, невиновен. Если одно наложится на другое, ты можешь совершить ошибку. Можешь решить, что на самом деле этого никогда не было. Дерево падает, когда никто этого не слышит. Понимаешь, о чем я? Нет преступления — нет вины, не нужно бояться, что это произойдет снова. Понимаешь?

— По-моему, ты ударился в философию.

— Может, и так. Не знаю. Ведь как говорят? «Тот, кто не хочет учиться на прошлых ошибках, обречен их повторить». Боюсь, я не совсем точно передал эти слова, но смысл ты понял. Ты же сам историк.

— Да.

Он опустил глаза.

— А ведь ты — счастливый человек. Очень счастливый. Тебе дается второй шанс, и не потому, что ты что-то для этого сделал, а просто потому, что так сложились обстоятельства. Надеюсь, твой дьявол больше не вырвется наружу. А лучше — сходи к психиатру и вовсе изгони его. Я надеюсь, ты будешь держаться подальше от бутылки. Некоторые люди умеют пить, а некоторые нет...

— Я всегда думал, что отношусь к первым.

— Может, когда-то так оно и было. Не стоит пробовать. Держись подальше от алкоголя. Больше ни капли. Учись на ошибках, Алекс. Учись на ошибках. Не дай тебе Господь повторить прошлое. Оно у тебя дурное. Не повторяй его.

Я хотел позвонить ему. Поговорить с ним по телефону, — нет, лучше встретиться с ним в его кабинете и, сидя напротив, по другую сторону стола, обо всем ему рассказать. Я не извлек уроков из своих ошибок, я повторил прошлое, и третьего шанса у меня не будет.

Я принял аспирин, потом прошелся по квартире. Что из вещей имеет смысл взять с собой? Конечно, есть вещи, которые могут пригодиться беглому преступнику, но я никогда прежде не выступал в этой роли и потому был совершенно к ней не готов. Нужно было бежать. Но куда? Растратчики бежали в Бразилию. Бандиты с Дикого Запада бежали в Южную Дакоту. Куда бегут сегодняшние убийцы? И как?

А может, они остаются в том же городе, тайком ходят привычными маршрутами и надеются, что пронесет? Маловероятно. Из литературы я знал, что преступников манят яркие огни, бурлящая жизнь деловых центров в больших городах. Там их быстро ловят. Или же они бегут к мексиканской границе, и их ловят при попытке ее пересечь.

Может, уехать куда-нибудь на Средний Запад? Но мое лицо будет повсюду — в газетах, на телевидении. Меня узнают. И поймают...

Я вышел из квартиры, не взяв ничего с собой. Я не стал брать даже чековую книжку. Ничего, вообще ничего. Я вышел из квартиры и пошел по улице.

Глава 4

Мы с моими товарищами по заключению были фанатами телевидения. Нам нравилось большинство передач (кроме идиотских комедийных сериалов, которые ненавидели почти все). Но больше всего мы любили программы, где речь шла о преступлениях и законе. Мы обожали «Беглеца»[3]. Я читал глубокомысленные разборы этого сериала, где говорилось, что в нем воплотились мечты американской публики — Кимбл невиновен, но ему приходится все время быть в бегах, а потому вполне естественно, что он ведет беспорядочную жизнь, не связывая себя ни с кем прочными узами, и т. д. и т. п. Для нас это было воплощением мечты. Полиция преследовала беглеца, но ему удавалось оставаться на воле, по эту сторону, и на воле он знакомился с абсолютно неправдоподобным числом красивых женщин.

За несколько лет я ни разу не пропустил ни одной серии «Беглеца». Летом я смотрел повторы. Но, несмотря на это, я не научился бегать от правосудия. Теперь я убедился, что то, что я неделями напропалую следил, как Дэвид Джанссен[4] бегает от правосудия, в практическом смысле ничего мне не дало. Он всегда попадал в интересные места и занимался интересными вещами. Он находил работу, интересную работу, и скрывал свою подлинную личность с ловкостью Кларка Кента[5]. А еще он точно знал, кому из людей можно доверять. Но прежде всего он, казалось, руководствовался неким планом. Он никогда не сидел сложа руки и не задавался вопросом, что делать, или куда идти, и не лучше ли взять и утопиться. Если дело принимало уж совсем дурной оборот, он мог снова начать охоту за одноруким. А меж тем ему всегда было куда пойти и чем заняться. Перед ним были открыты новые дороги.

Мне катастрофически не везло в роли беглеца. Я прошел от центра к Четырнадцатой улице, а затем на запад к Юнион-сквер. Взял в закусочной «Автомат» жареные бобы, мясо, яичницу, выпил несколько чашек кофе. На подземке добрался до Таймс-сквер и вышел из метро с семьюдесятью пятью центами в кармане. Купив билет за пятьдесят пять центов, я зашел в кинотеатр на Сорок второй. Моему вниманию предлагались два вестерна, с Оди Мерфи и Рэндольфом Скоттом[6]. Десять центов я потратил на шоколадный батончик. Я сидел на балконе, курил сигареты и смотрел кино. У меня осталось десять центов, которые я решил приберечь для покупки второго батончика — как только снова проголодаюсь. Беглец я был никудышный, но на это мне было в общем наплевать.

Оди Мерфи с Рэндольфом Скоттом вели силы добра к неизбежной победе над силами зла, а я сгорбившись сидел в кресле и следил за действием на экране. Кино восстанавливало мои душевные силы, как турецкая баня освежает тело. Меня отпустило. Перестала трещать голова, отступили страх и боль. Кино действовало как анестезия.

Время шло незаметно. Если бежать из Нью-Йорка, то именно сейчас. Через считанные часы полиция примется разыскивать меня, и тогда автовокзалы, аэропорты и железная дорога сразу станут для меня опасны. Чековую книжку все же стоило взять, ведь авиакомпании принимают чеки. Прежде мне это в голову не пришло. Но теперь это уже не важно. Я смотрю кино и буду дальше смотреть кино; пока я здесь, ничего плохого со мной не случится. Страусиная политика.