Расписка на голубой квитанции - Блох Роберт Альберт - Страница 2

Появился новый банковский счет, пошли обеды, приемы, появилась большая студия в фешенебельном районе.

Появилась Надя.

Надя была натурщицей Вейна для нового портрета. Это была высокая блондинка с красивой фигурой. Лицо ее украшали глаза с косым разрезом, широкие скулы и пухлые губы. В Наде была чувственность, которую Вейн стремился передать в картине, – и завладеть ею в жизни.

Конечно, Вейн не витал в облаках. Художники и натурщицы друг другу противопоказаны. Но Надя была не такая, как другие. Она была ему необходима, чтобы закрепить положение в обществе. Деньги, слава, успех – все это не имело значения до тех пор, пока в этот круг не войдет Надя.

Мари ему уже не подходила. Это была горькая правда, и Вейн открыл ее для себя очень быстро. Верная жена, терпеливая ворчунья, некрасивая женщина с золотым сердцем – все это было терпимо в мансарде. Но совсем не годилось в атмосфере выставок, приемов, веселой богемной жизни, которая держится на деньгах богатой интеллигенции.

И не во внешности было дело. Салоны красоты и ателье мод творили чудеса. Но ничто не могло изменить характер Мари, к тому же, в новой атмосфере успеха она оставалась напоминанием прошлых неудач. Жена-призрак.

Вейн говорил с ней, убеждал, спорил. И все впустую. А когда появилась Надя, забыл о жене.

Тело Нади было похоже на золотистый огонь перед тайным алтарем. Губы Нади были предназначены для необыкновенных поцелуев, а в ее глазах отражались неумолимые видения с темной стороны Луны.

В то же время Надя была несколько вульгарна, но Вейн не замечал этого. Это не имело значения. Главное – она вошла в его круг.

Надя стала позировать для Вейна. В течение всего второго месяца он пытался понять ее душу и отчаянно боролся за то, чтобы овладеть ее телом.

Ни в том, ни в другом ему не удалось добиться полного успеха. Как художник, Вейн видел трудности, подстерегающие его со всех сторон. Воспроизводил ли он черты натурщицы с фотографической точностью или позволял своей кисти выразить абстрактное ощущение, присущее ее лицу и телу, результаты получались неудовлетворительными. Это было странно, потому что именно портреты удавались Вейну лучше всего. Однако как он ни старался, у него получался или набросок или незаконченный портрет вульгарной неряхи. Это было несправедливо, не соответствовало реальности. Тем не менее это факт.

Как мужчина, Вейн испытывал еще большие трудности. Надя не отвечала на его знаки внимания. Она мечтала о сапфировой звезде, подумывала о своем собственном доме со светлой мебелью, которая так подходила к цвету ее волос. И еще она хотела, чтобы Эктор прекратил лапать ее во время сеансов. Надя была невысокого мнения о художниках, все они мерзкие отродья. И зачем он надевает на себя этот дрянной халат?

После такой ругани, исходившей из губ, предназначенных для необыкновенных поцелуев, Вейн в отчаянии искал облегчения в алкоголе.

Его любовь не была слепа, она была просто близорука; ему нужно было напиться, чтобы забыть о несовершенствах Нади.

Недели сливались в месяцы; они пролетали в угарном чаду беспробудного пьянства.

И вот однажды вечером Вейн сидел в своей студии и с трудом приходил в себя. Вечер был еще светел, но голова его плыла кругом. Он прижал тонкие пальцы к вискам, с трудом открыл веки.

Его взору предстало нечто черное, ползущее, оно извивалось жирными черными кольцами и обладало таинственной формой и значением.

Вейн всмотрелся получше и понял, что это был всего-навсего его большой настольный календарь с жирной черной датой.

Невольно он шевельнул губами и произнес вслух свои тайные мысли.

– Прошло два с половиной месяца, – шептал он. – Это значит… да… мне осталось всего две недели. Две недели, а потом…

А что потом?

Вейн резко выпрямился. Да, что потом?

Опьянение славой, любовью и вином – все это вытравило из памяти Вейна то, что сейчас он отчетливо вспомнил.

Где-то его поджидал старик, ждал, когда он появится и выкупит голубую квитанцию. Расписку на человеческую душу. Он должен быстро писать портрет, ему осталось только две недели, чтобы выполнить условие.

Вейн громко застонал.

Может, все это глупости? Может, старик просто сошел с ума, а его последние удачи – всего лишь простое совпадение…

И все же Вейну было не по себе. Он вспомнил лавку, тени, как заглядывал старик ему в душу, вспомнил его загадочную улыбку, подписанный им договор и понял, что рисковать нельзя. Нужно обязательно написать картину.

Если только…

В душе Вейна зародилась безумная надежда. А что, если найти старика, поговорить с ним разумно, может, и нашелся бы какой-то выход? Может, все обратится в шутку? Рассеянный образ жизни повлиял на его рассудок, изрядно подорвал нервы. Он знал, что надо идти, но никак не мог решиться.

Наконец, Вейн надел поношенный черный плащ, не вязавшийся с его новым дорогим костюмом.

Снова побрел он по бедным улицам, отыскивая в сумерках лавку.

Снова в затхлой тьме звякнул звонок, и Вейн вошел в ломбард.

На ощупь подошел к прилавку, один во мраке, и стал ждать. Тени сгущались за пустым прилавком, и Вейн заглянул за него.

Из-под прилавка что-то показалось – что-то белое, неопрятное, невероятно старое И Вейн увидел лицо странного старика. Узнав Вейна, он сощурил глаза.

– Вернулись, – прошептал он, – Но, мистер Вейн, вы пришли раньше срока. Возможно, что пунктуальное выполнение моих обещаний вынудило вас быть таким же точным в выполнении своих обязательств.

Вейн рассеянно кивнул. Он заметил вдруг с необъяснимым ужасом, охватившим его, как руки старика начали судорожно искривляться и тянуться к нему по прилавку. Его пальцы походили на длинные желтые когти, они царапали деревянную поверхность, как бы желая схватить, вонзиться, обладать.

За желтой сморщенной маской, обозначившей улыбку, Вейн почувствовал, какой голод мучает старика. Этот голод не был обыкновенным голодом смертных – это было непреодолимое желание, всепоглощающая страсть обладать тем, чем невозможно обладать, получить то, что нельзя дать.

Потом послышался голос, обуреваемый той же алчностью, пульсирующий той же черной жаждой.

– А картина, мистер Вейн, где моя картина?

Справившись с нахлынувшим на него отвращением, Вейн отрицательно покачал головой.

– Я еще не закончил ее. Вот почему я и пришел сюда. Я хотел бы поговорить с вами об этой картине.

Когти на прилавке сжались. Прищуренные глаза сверкнули в лицо Вейна. Он уклонился от их взгляда.

– Нам не о чем говорить. Мы заключили сделку. Я выполнил свою часть. Вы должны выполнить свою. Где картина?

Вейн выдавил улыбку.

– Да, ваш вопрос справедлив, – сказал он. – Вы сказали, что хотели бы иметь одну из моих картин, и вот почему я к вам зашел, Я бы хотел выяснить, какую именно картину вы хотели бы иметь. Может быть, вас устроила бы одна из моих ранних работ – пейзаж, например?

Старик вдруг загоготал. Как будто заулюлюкали из преисподней.

– Пейзаж? Очень умно с вашей стороны, сэр. В самом деле, очень умно. Пейзаж!

– Но.

– Мы договорились о портрете, мистер Вейн. О портрете человека. О таком портрете, который захватывал бы душу. Только вы, мистер Вейн, можете создать такой портрет.

В его голосе не было жалости, и в сердце Вейна не осталось надежды.

– Душа, – прошептал он. – Почему вы все время говорите о душе?

– По очень серьезной причине, – тоже прошептал старик, но его слова отзывались в ушах Вейна громовыми раскатами. – Потому, что вы заложили мне свою душу. Если через две недели вы не выкупите ее другой душой, я предъявлю на вашу душу свои права. Полные права.

– Но это значит, что кто-то другой…

– Будет принадлежать мне, вечно, – кивнуло существо за прилавком. – Мы заключили сделку. Или ваша душа или чья-то еще. Чей портрет вы дадите мне, не имеет ни малейшего значения. Я возьму любой, но обманывать меня нельзя. Вы должны работать честно, так, чтобы в портрете отразился ваш Гений.