Сага о Хелоте из Лангедока - Хаецкая Елена Владимировна - Страница 77

– Помогите мне, – сказал Тэм и снова поперхнулся на ее имени.

– Для того и призвали меня, чтобы я помогла. Твое имя Тэм Гили – так мне сказали. Но это всего лишь имя. Мне надо узнать, кто ты. Нетрудно сделать. Ты недавно живешь, я быстро найду исток твоего ручья, покуда он не влился в Великую Реку.

– Госпожа... хозяйка, – сказал Тэм. – Мне нужно только одно. Отпустите меня. Там, в лесу, в руках великана остался один человек. Я должен быть вместе с ним. Он болен, он умирает.

Ее лицо вдруг дрогнуло, и перед глазами Тэма все поплыло, как будто он смотрел в воду и отражение нарушилось всплеском.

– Каждый должен быть со своим народом, – тихо прозвучало в ответ. – Всякая потеря ослабляет Народ. Если мы рассеемся, мы утратим Силу и боги не услышат нас. Забудь своего дакини. У него другая дорога.

– Но ведь я не из вашего народа, госпожа. Если вы действительно добры, то помогите мне.

Фейдельм задумчиво проговорила:

– Добра ли я? Вот тайна. Трудно сказать. Я не добрее, чем Лее. Я не жестче, чем Гроза. Я не милосерднее, чем Солнце. Я не суровее, чем Ветер. Я – голос, слышимый богами. Ты боишься меня?

Ее образ снова стал четким. Тэм смотрел на Фейдельм, не отрывая глаз. Внезапно он разглядел ее всю: платье без рукавов и украшений, прямое и длинное, загорелые руки с двумя берестяными браслетами па запястьях – и нестерпимо прекрасное юное лицо с глазами, глядящими из древней древности...

– Встань, Тэм Гили, – сказала она властно. – Подойди ко мне, Тэм Гили.

Он поднялся на ноги и осторожно шагнул к ней навстречу. Ему казалось, что он идет против течения, – что-то мешало, и он с трудом преодолевал сопротивление. Лицо ведуньи приближалось, как будто придвигалось к нему толчками. Наконец Тэм остановился, тяжело дыша. Зеленые глаза смотрели, не мигая, и в них не было больше ни сострадання ни интереса.

– Коснись моей руки, – велела она, и Тэм повиновался. В тот же миг словно молния взорвалась между ними. Тэма опалило огнем, отшвырнуло к стене. Он закричал так, будто хотел выплеснуть всю душу в этом предсмертном вопле, и ему почудилось, что в легкие вошел раскаленный воздух. Задыхаясь, кашляя, заливаясь кровью, хлынувшей изо рта и ушей, он рухнул на пол, и сознание оставило его.

Хелот налил себе вина и откинулся на спинку кресла. Мебель в замке Аррой была под стать хозяевам – такая же прочная, массивная. Спинка возвышалась над головой человека на добрых полтора локтя, а резные остроконечные башенки по углам – и того выше.

Барон восседал справа от него, баронесса – слева. Имлах задумчиво ковыряла в ухе обглоданной утиной косточкой и, казалось, была погружена в свои думы. Десятка два горностаев с кудахтаньем носились по полу под ногами пирующих, гоняя огромный мосол. В воздухе стоял крепкий мускусный дух.

– Как самочувствие, друг мой? – благосклонно обратился к своему гостю барон.

– Превосходно, – ответил Хелот. Он и впрямь чувствовал себя бодрым и крепким, как никогда.

– Это хорошо, – одобрил барон. – А то ведь никогда наперед не знаешь, как обернется новое волшебство моей Имлах. Она у меня умница, шалунья, все ковыряется да возится с чарами, снадобьями, книжками. Много всякого изобрела, да вот на ком попробовать? Мы потому так обрадовались тебе, дакини, что ты чужой. Если помрешь – не очень-то и жалко. Имлах поперхнулась. Барон повернулся к ней: – А что, разве не так. Кукушкин Лен? Кто бы дал тебе испытывать непроверенные чары на ком-нибудь из Народа?

– Не только же в этом дело... – начала Имлах, покраснев.

Барон отмахнулся. В этот момент один из горностаев, разыгравшись, ухватил хозяина за палец и больно укусил. Показалась кровь. Рассвирепев, барон отшвырнул зверька и наподдал ему вдобавок ногой. Раздался отвратительный скрежет, как будто кто-то нарочно шаркал ножом по фаянсовой тарелке. Даже не верилось, что подобные звуки мог испускать такой нежный зверек. Он сжался в пушистый меховой шарик и орал, орал, орал... До Хелота донесся самый отвратительный смрад на свете – святой Сульпиций сказал бы ему, что так пахнет нашатырный спирт.

– Он еще и развонялся! – возмущенно завопил барон, вскакивая из-за стола и едва не опрокинув при этом гигантское блюдо, где в великом множестве плавали по озеру соуса кости четырех уток. Пылая гневом, Теленн Гвад бросился было на зверька, как вдруг, словно из-под земли, перед ним вырос все тот же маленький высокомерный человечек в причудливой одежде – Лаймерик.

– Остановись, Теленн Гвад! – вскричал он, простирая руки. – Не прикасайся более к несчастному созданию!

С этими словами он наклонился над зверьком. Барон постоял, покачал в воздухе ногой как бы в размышлении, не пнуть ли заодно и этого наглеца Лаймерика, но затем передумал и аккуратно поставил ногу на пол.

Лаймерик взял зверька на руки. Тот злобно зашипел и испустил вторую струю омерзительной вони.

– Бедная зверюшка, – пробормотал Лаймерик, исчезая вместе с горностаем.

Покряхтев, Теленн Гвад уселся на свое место за столом и залпом осушил еще кубок.

– А ты знаешь ли, дакини, – обратился он к Хелоту, – кто принимает тебя в гостях?

– Щедрый, великодушный и могучий великан, – предположил Хелот. Он решил быть вежливым, насколько у него это получится. Гури Длинноволосый изрядно подпортил ему манеры, и Хелот не раз поминал валлийскую знаменитость незлым тихим словом.

– Не только великан! – вскричал барон. – Я спою тебе мою боевую песнь, юноша из рода дакини, дабы ты оценил... – Он поперхнулся и долго кашлял, пока не стал совершенно багровым.

– Я спою ее тебе на древнем языке моего народа! Внимай!

И он заревел, напрягая шею и колыхаясь брюхом. Хелот не понимал ни слова, но этого было и не нужно. Песнь была воинственна, архаична и, без всякого сомнения, сочетала в себе похвальбы и угрозы. Кроме того, барон явно не попадал в такт и был не в ладах мелодией. Но пел он от всей своей великаньей души, и это тоже было весьма ощутимо. Наконец он замолчал и с торжеством уставился на Хелота:

– Ну, понял что-нибудь?

– Да, – сказал Хелот и привел свою версию перевода: