Американская готика - Блох Роберт Альберт - Страница 11

Думай. Ты должна думать. Куда они могли уйти?

Женевьева, спотыкаясь, двинулась вдоль стены. Никаких дверей, по крайней мере, видимых глазу, – стена казалась сплошной под дрожащим прикосновением онемевших пальцев. Потом широкое гладкое пространство зеркала, в котором маячило испуганное лицо с разинутым в мучительном изумлении ртом. Сбоку от зеркала – открытая дверь в ванную.

Она ощутила вьющийся вокруг лодыжек холод сквозняка и почувствовала, что дует из черного квадрата на полу, позади свернутого коврика. Это был открытый люк. Она заставила себя шагнуть вперед, встала, покачиваясь, над большой дырой, напоминающей разверстую могилу. Но могилы не имеют квадратной формы, и оттуда не дуют сквозняки. Девушка посмотрела через край, превозмогая приступ головокружения, и различила слабые очертания деревянных ступеней, ведущих вниз, во тьму глубокого колодца. И на верхней ступени этой лестницы лежал один белый глаз, уставившийся на нее снизу вверх.

Мгновение спустя он оказался жемчужной серьгой, похожей на мигающее, манящее око. Будто глаз Гордона, приказывающий ей заснуть. Она хотела бы этого, потому что даже кошмарный сон был лучше реальности. Кошмары унеслись вниз, в холодную таинственную темноту.

Снова накатили волны головокружения и тошноты, но она пересилила их и, вцепившись в ледяные железные перильца по сторонам ступеней, начала спускаться во тьму – осторожно и медленно, ища устойчивую опору для ног. Всматриваясь вниз, Женевьева увидела где-то вдалеке тусклый свет. Вот он приблизился, вот он уже в нескольких шагах. Пол коридора казался прочным. Тени дробил на куски мигающий свет одинокого газового рожка.

Наконец стали видны очертания длинного, узкого, перегороженного грубыми досками пространства. Она подумала, что похожа на что похожа на сомнамбулу: чувствовались мягкие объятия сна, отяжеляющего руки и ноги и обволакивающего тело ватным коконом, теплым и мягким. Как хорошо погрузиться в это тепло… Гордон хотел, чтобы она спала и «Эликсир» действовал. Может, она и впрямь спит, и это лишь продолжение сна?

Приглушенный звон слабо донесся издалека. Но она услышала его. Нет, она не спит: звук был реальным и пришел из-за двери. Рука взметнулась и толкнула некрашеные доски. Дверь распахнулась, открывая каменную лестницу, залитую резким желтоватым светом, идущим снизу. Снова к ней метнулось эхо короткого звона.

Женевьева спускалась, чувствуя под ногами твердость камня. Спуск давался легче, хотя головокружение возвращалось все более широкими волнами, заставляя ее постоянно моргать, разгоняя тени перед глазами. Горло пересохло, она вдыхала холодный воздух. Все стихло, остался лишь шорох ее шагов.

Как много ступеней. Наверное, она опустилась довольно глубоко – должно быть, в погреб. Но где же тогда печь, бочка с углем, трубы? А может, люк служит входом в тоннель? Но это лишь одни догадки. А перед Женевьевой оказался тоннель с каменными стенами, окаймленный пляшущими желтыми огоньками газовых рожков, с тяжелой дубовой дверью в конце.

Голова кружилась так, что ей не под силу было подняться по лестнице, а затем пройти по коридору к другой лестнице, чтобы выйти, наконец, в свою пустую спальню. Это невозможно, Женевьева уже зашла слишком далеко – теперь она должна узнать. Язычки пламени мигали, едва не умирая, и возрождались вновь, когда она проходила мимо, касаясь вытянутой рукой стены коридора. Еще несколько шагов, и она окажется у двери.

Женевьева тряхнула головой, глянув под ноги. Тени вдруг рассеялись. Впереди растекался по полу свет, пробиваясь из-под дубовой двери в конце коридора.

Там было тихо и пусто. Лишь луч света из-под дверной щели – он успокаивал и притягивал ее.

Глубоко вздохнув, Женевьева протянула руку и открыла дверь.

Глава 10

Когда на город опустились сумерки, Квартал очнулся и ожил. Он медленно шевелился и потягивался, как огромный зверь, в предвкушении ночи. Пасти ломбардов со стальными, заостренными зубьями решеток распахнулись, поджидая неосторожных. За вращающимися на петлях дверями начали бойкую торговлю салуны. В окнах обшарпанных доходных домов появились желтые огни, а над дверными проемами борделей зажглись красные фонари. Казалось, все желают посетить Ярмарку и Квартал. Богатые – в громыхающих каретах, а менее удачливые представители мужского племени – пешком. И обитатели Квартала с радостью ждали посетителей. Их ждали ослепительные коллекции алмазов в закладных лавках – фальшивые, как и заверения их владельцев; ждали лихорадочные пальцы, проворно выхватывающие кошельки у пьяных щеголей; ждали деревянные дубинки и латунные кастеты; ждали дурманящие капли в залитых светом барах; ждали улыбки в отдельных кабинетах… По сути, не имело значения, какую дверь выберет гуляка. В конечном итоге, Квартал пожирал всех.

В начале одиннадцатого Кристэль вынырнула из прохладных чертогов католической церкви в душную летнюю ночь. Встав сбоку от входа, в тени, скрывающей ее от взглядов прохожих, она принялась наблюдать за противоположной стороной Кларк-стрит. Здесь было сердце Квартала. Не обращая внимания на торговцев, мошенников и зазывал у дверей салунов, она неотрывно следила за внушительным зданием прямо напротив церкви – трехэтажным кирпичным особняком, безмятежно укрывшим окна ставнями на ночь. Над его неприметной дверью не было ни красного, ни другого фонаря, и в темноте трудно было разглядеть серебристые прутья качавшейся рядом клетки.

Но Кристэль знала, что клетка, в которой помещался попугай, на месте. Огромная зеленая птица по кличке «Красотка Полли» охорашивалась на жердочке и визгливо вопила: «Кэрри Уотсон – входите, джентльмены!» Это был номер четыреста сорок первый по Кларк-стрит, легендарный четыреста сорок первый. Заведение Кэрри Уотсон – самое изысканное, самое знаменитое.

Ей рассказывал о нем Чарли Хоган:

– Пятьдесят девушек, – втолковывал он. – Можешь себе представить? Говорят, у Вины Филдз на Кастом-Хаус-плейс их больше, но все цветные. У Кэрри бродяжек не найдешь: на каждой девушке вечернее платье, никакой ругани, никаких пьяных. Большинство из них говорят по-французски и пьют только вино по десять долларов за бутылку. Не из бокалов, заметь. Золоченые кубки – таков стиль Кэрри.

Золоченые кубки? Кристэль не могла этому поверить. Но ее редактор не шутил.

– Жаль, что ты не можешь попасть внутрь, чтобы осмотреться. У них там пять гостиных, вся мебель из Парижа. На полу ковры, в которые погружаешься по щиколотку. Каждый вечер играет оркестр, да какой! У Кэррине работают малоизвестные музыканты. К тому же там есть биллиардная, хотя я никогда не слыхал, чтобы кто-то пошел в четыреста сорок первый поиграть. А теперь поговаривают, будто в подвале появился кегельбан!

– А наверху? – спросила Кристэль.

– Около двадцати пяти спален. Шелковые простыни, отдельные ванные и прочее. – Хоган пожал плечами. – В общем, так мне сказали. Самому проверить не удастся.

Кристэль подавила улыбку, но, не сдержавшись, заметила:

– Вы хотите сказать, что она не общается с прессой?

Редактор улыбнулся:

– Кэрри общается с кем угодно, но за хорошую плату. Говорят, если к двери подходит тип, у которого не наберется пятидесяти долларов в джинсах, то попугай высовывается и клюет его. Это предприятие вполне законно процветает вот уже двадцати лет, невзирая на смену администраций. А с открытием Ярмарки прибыль удвоилась. Представляешь, насколько богата эта женщина?

Кристэль могла это представить, но не удовлетворялась отвлеченными размышлениями. Сегодня она уже побывала здесь, у церкви на Кларк-стрит. Ей хотелось увидеть собственными глазами владелицу дома. И когда желание исполнилось, она получила даже больше, чем рассчитывала. Кристэль готова была увидеть пухлую, крашенную перекисью женщину в шелковом вечернем платье, пальцы которой унизаны алмазными кольцами, дополняющими блеск камней на руках, шее и мочках ушей. Но огромная белая карета с золочеными колесами, с угольно-черными лошадьми и кучером в алой ливрее, – такой роскоши могла позавидовать сама миссис Поттер Палмер.