В лабиринте замершего города - Близнюк Семен - Страница 14

VI

Большой Гонза… Кто он?

Придётся вернуться к событиям других дней, в Западную Чехию.

…Длинные приземистые домики на окраине Плзеня оживали только после заката солнца. Здесь жили рабочие «Шкоды». Возвращаясь со смены, копались в огородах, отделённых от улицы аккуратными заборами. В августовский вечер 1943 года в калитку, за которой начинался сад, постучалась изящная женщина. В руках она держала плетёную корзинку, с какими обычно стоят на площадях и вокзалах женщины, продающие цветы. Открыл седой старик в брезентовом фартухе. Женщина спросила:

— Просим… у вас можно купить гладиолусы?

— А вам какие нужны, драга пани, — тёмные или посветлее?

— Я хотела бы выбрать из жёлтых или оранжевых, скажем, «Сеньориту».

— Ну, если вам нужна «Сеньорита», тогда заходите, — ответил старик и плотно прикрыл за посетительницей калитку. — Пройдите в сад, и там мой племянник поможет вам подобрать букет.

Старик остался у забора — и принялся подрезывать лопатой дорожку, а гостья прошла в сад. Её встретил бледнолицый парень в таком же, как старик, брезентовом фартуке. Пригласил в беседку. Молодая женщина вынула из корзинки пачку листовок, отпечатанных на жёлтой обёрточной бумаге. Парень, щурясь, начал всматриваться в текст, потом достал очки.

Это был Карел Соботка. Посыльную он знал.

— Все правильно, Мария, — сказал Карел, прочитав листовки. — Можно пускать их в ход. Только постарайтесь, чтобы они попали в поезда, идущие на восток, на фронт: пусть и немцы знают, что мы живы, боремся… А теперь пошли к цветам.

Ходили между клумбами, наконец, остановились возле одного кустика гладиолусов:

— Вот она, красавица.

Карел срезал ножницами стебли, унизанные крупными оранжевыми цветами с красными прожилками, протянул связной.

— А это возьмите для разнообразия, — срезал и гладиолусы с прозрачно-голубыми, как утреннее небо, цветами. — Запомните название: «Маскарад». Вы же торгуете цветами…

Мария засмеялась:

— «Маскарад»! Подходит, правда?

Потом, что-то вспомнив, схватила Соботку за рукав: Есть человек. Может быть, пригодится. У меня подруга одна, Анна, работает машинисткой в ратуше. А к ней ходит офицер со «Шкоды». Сам-то он, чех, Ян… На фашистов злой. Ругает их страшно.

Фашистов многие ругают… дома, под подушкой, — ответил задумчиво Карел. — Зачем нам этот офицер?

— А дело в том, что он «дефект-майстер», то есть контролёр: проверяет качество артиллерийского вооружения. Вот так! — торжествующе взглянула на Соботку связная.

— Тогда стоит подумать, — Карел снял очки, начал протирать стекла. — Может, рискнём. Только вашей Анне об этом — ни слова. Сами познакомимся.

Соблазн был велик: иметь своего человека на военном заводе. Долго собирал Срботка данные о надпоручике. В конце концов решился. Встречу ему организовал буфетчик фирменной пивной знаменитого пльзеньского завода. Пивная была расположена напротив заводских ворот, из неё очень хорошо просматривались площадь, и самое главное — имела не два, а даже три выхода. Надпоручик заходил по утрам в пивную.

Разговор за столиком начался, естественно, с пивка. Соботка с сожалением вспомнил довоенное пльзеньское пиво. Надпоручик поддакнул.

Встретились они и на второе утро — уже как знакомые… Через несколько дней Карел завёл разговор о деле. Надпоручик съёжился — он, мол, присягу давал.

— Кому? Оккупантам? — жёстко спросил Соботка, уже кляня себя за эту встречу.

Ян уткнулся в пиво. А Карела душила досада. Не выдержал, добавил:

— Или ты храбрые слова произносишь только в девичьей постели? Ладно, не пугайся да не хватайся за карман — я стреляю быстрее. Живи, пребывай… Обойдёмся без тебя. Но забудь, что ты чех!

«Такой глупый срыв! Как же я поддался искушению?»— спрашивал себя Карел уже потом, спокойнее анализируя положение. Возвращаться к старику теперь было рискованно — мог провалить явку. Он петлял по городу, а затем отправился на запасную квартиру. Переждал неделю. Товарищи ему сообщили: старика-садовника никто не трогает. Установили наблюдение за машинисткой, связанной с надпоручиком. Вокруг неё тоже как будто было чисто. Лишь через две недели Соботка вышел на улицу. Сел в переполненный трамвай. Его взяли через две остановки: агенты в штатском повисли на плечах — не мог шелохнуться. Взяли, как потом понял, по словесному портрету. Это было несложно: Карел выделялся двухметровым ростом…

Шёл ноябрь 1943 года.

На допросы возили в Печкарню, оттуда — в Панкрац. Так почти всю зиму. Прямых улик, связанных с деятельностью Соботки в Пльзене, у следствия не было. Нажимали в основном на старые дела, относящиеся к Союзу Коммунистической молодёжи, пытаясь тут же строить логические домыслы. Карел это легко разрушал, удивляясь, почему не применяют пыток: он готовил себя каждый день к страшным испытаниям.

Удалось связаться со своими: в Панкраце служили люди, работавшие по заданию пражского подпольного комитета КПЧ. Однажды надзиратель сунул ему записку, которая объясняла многое: «Они ищут людей для проникновения в наше подполье. Ожидай провокаций. Если будут предложения, сообщи об их характере. Т-Л».

«Т-Л» — это была подпись его старого наставника Терингла.

К весне из общей камеры Карела перевели в одиночку. И, когда уже не ожидал ничего особенного, когда в душе спало напряжение в ожидании побоев, — именно тогда начали истязать. Разбудили прямо среди ночи, увезли в Печкарню. Били трое, — натянув халаты, чтобы себе не испачкать формы. Били гибкими резиновыми палками. На рассвете очнулся. Рядом со столом, к которому его пристегнули кожаными ремнями, сидел толстяк в беленьком халате. Казалось, врач. Из нагрудного карманчика торчал стетоскоп, на пухлом лице поблёскивало золотое пенсне, губы добродушно оттопыривались. Заметив, что Карел приоткрыл глаза, толстяк глянул на дверь и, отстегнув ремни, спросил по-чешски:

— Вам необходима помощь?

Потом пощупал пульс и, вздохнув, откинулся на спинку кресла, молча, сожалеюще посмотрел на Соботку.

— Вы, кажется, цветовод?

— Да, кажется…

— До войны я тоже разводил цветы… Да, было время… Какими увлекаетесь?

— Шпажником.

— А, гладиолусы… Прелестные цветы, прелестные… У меня был тоже один изящный сорт. Такой, знаете, красный, с белыми пятнышками… Кажется, «Швебен», не так ли?

— У «Швебена» листья лимонного цвета, — устало произнёс Карел и отвернулся. Тоже подослали «врача», идиоты! Проверяют то, что можно бы и не проверять: его имя, как цветовода, называлось во всех довоенных журналах.

— Да, да, конечно же, жёлтые цветы, — продолжал толстяк, угадав мысли Карела.—Только не подумайте ничего такого. Я об этом спрашиваю вас просто от себя, меня никто не уполномачивал. Признаться, не знал, с чего заговорить.

— Могли бы начать с «Голиафа», — насмешливо ответил Соботка. — У этого сорта цвет тёмно-коричневый, вам очень к лицу.

— Что вы, что вы! — испуганно замахал руками толстяк. — Я же к вам со всей душой. Мне вас очень жаль. — И торопливо прошептал:—Учтите, вас могут уговаривать начать работать на гестапо. Это страшно: не дай бог, узнают свои — вас сразу уберут.

— Кто это — свои? — Соботка раскрыл широко глаза. Толстяк минуту молча смотрел на него, потом вытер платком уголки полных губ:

— Видит бог, я вас предупредил. Вы — интеллигентный человек. Мне очень жаль…

Хлопнула дверь — вошли два офицера. Один, не обращая на «врача» внимания, подошёл к столу, пнул Соботку ногой:

— Пришёл в себя? Вставай!..

Его опять увезли в Панкрац.

А толстяк в белом халате поднялся из подвала, где допрашивали арестованных, на второй этаж и вошёл без стука в кабинет шефа отдела «IV-C» — контршпионажа пражского гестапо — доктора Герке. Там он снял халат, аккуратно повесил в шкафу, оставшись в гражданском тёмно-синем костюме. Герке, сидевший за столом, вопросительно взглянул на него.

— Сложная штука, гер оберштурмбаннфюрер, — сказал толстяк и плюхнулся в кресло.