Голова Путешественника - Блейк Николас - Страница 1

Николас Блейк

Голова путешественника

Глава. Из дневника Найджела Стрейнджуэйза

7 июня 1948 года.

Днем Пол свозил меня к Ситонам.

– Боб Ситон – это по твоей части, – сказал он уверенно, – он, знаешь ли, стихи пишет.

Я это знал и сообщил Полу, что Роберт Ситон – один из наиболее выдающихся наших поэтов.

– Рад это слышать, – невозмутимо ответил он. – У него отличное стадо гернсейских коров. Дом тоже очаровательный. А маслодельня какая – ты будешь потрясен!

Я уведомил его, что еду знакомиться не с коровами, в каких бы шикарных условиях они ни жили, а с поэтом Ситоном, и спросил, какой он.

– Кто? Старина Боб? – Пол корпел над очередной анкетой, какие обязаны заполнять фермеры, и внимание его несколько рассеивалось. – А, он хороший малый. Такой, знаешь, спокойный, простой…

В общем, паломничество оказалось не слишком утомительным – всего лишь до соседней деревушки. Ферма Пола находится совсем рядом с Хинтон-Лейси, а дом Ситона, Плаш-Мидоу, – в Ферри-Лейси, двумя милями дальше. Ферри-Лейси – это типичная оксфордширская деревня, построенная как Бог на душу положит: живописные сельские развалюхи вперемешку с приткнувшимися там и сям маленькими виллами и бунгало из красного кирпича.

При первом же взгляде на Плаш-Мидоу, находящийся в самом конце деревни, у меня захватило дух. Самый на стоящий помещичий дом эпохи королевы Анны, низкий и длинный; старинный кирпич сочного розового цвета; окна на разном расстоянии друг от друга, но расположенные удивительно удачно. Пятьдесят ярдов ровной, как полотно, и блестящей, как зеленое стекло, травы между домом и невысокой оградой, отделяющей его от дороги. Все – и эта ограда, и сам дом, и клумбы слева от него, и стены хозяйственных построек за домом, – было усыпано розами. Коврами, водопадами, гирляндами роз. Застывшее буйство белых и желтых цветов. Странно было не увидеть ни одной розы на двух могучих, устремленных в небо секвойях, растущих на газоне по обе стороны дома. А дальше за домом, скрытая за деревьями, несла свои воды Темза, и дом стоял в нескольких сотнях ярдах от нее на высоком обрыве.

– Все, конец! – удивленно воскликнул я.

– Да, – подтвердил Пол. – Дороги дальше нет. Вернее, дальше, вон там, где в прежние времена был паром, есть пешеходный мостик – по нему можно перебраться через реку и пройти полями до Редкота.

Он притормозил у ворот. Я различил доносившийся издалека ровный шум, похожий на звук, который слышишь, приставив к уху морскую раковину, только более низкий; замирающий гул, никогда не затихающий вовсе, вздох бессмертия… Неужто он и впрямь доносится из глубин бесконечности? Или это просто моя фантазия, навеянная седовласой стариной этого места с его заснувшим как будто в вечном покое розовым царством?..

Пол, должно быть, заметил, что я прислушиваюсь.

– Это плотина, – объяснил он. – В полумиле вверх по течению.

Да, могло быть много хуже. Он мог, например, сообщить мне, что это работают механические доильные машины. Облегченно вздохнув, я поделился с ним своим подозрением.

– Кто же доит коров в половине первого дня? – фыркнул Пол и въехал в ворота.

Мы вышли из машины.

Мне казалось, что я грежу. Проходя вдоль фасада здания, заглядывая в окна гостиной, я невольно ожидал увидеть Спящую Красавицу в окружении церемонно изогнувшихся придворных в парчовых камзолах, с розами в длинных изящных пальцах…

Открылась дверь, и я вздрогнул: мой сон становился явью. На пороге стоял карлик – отвратительный урод с улыбкой до ушей, в зеленом суконном фартуке. Честное слово, Пол мог бы и предупредить меня.

– Привет, Финни, как жизнь? – как ни в чем не бывало приветствовал он карлика, и тот в ответ захрюкал и загундосил, а потом заковылял по коридору на своих кривых ножках, приглашая нас следовать за ним.

Пройдя через холл, мы оказались в гостиной. Чары не развеялись. Это была комната самой совершенной формы, с двумя рядами окон и обшитыми зелеными панелями стенами. Великолепный камин, мебель красного и орехового дерева, шторы и ковер цвета увядших рождественских роз, всюду вазы с розами, над камином картина Ренуара сочных богатых тонов…

– Я вижу, вам понравился мой Ренуар, – произнес у меня за спиной глубокий грудной голос.

Я повернулся, и Пол представил меня хозяйке дома. Миссис Ситон, поистине величественная особа, встретила меня милостиво, с непринужденным, но хорошо отработанным видом герцогини, принимающей букет. Крупная, темноволосая, внушительная женщина; широкая кость, птичий нос, желтоватый цвет лица, слишком маленькие для такого широкого лица глазки под густыми бровями; самые светские манеры, но никакого обаяния. Возраст, кажется, под пятьдесят. Лет через двадцать она станет настоящей старой ведьмой.

Я вежливо, хотя и вполне искренне выразил свое восхищение ее домом. У нее в глазах вспыхнул огонек, она даже помолодела на миг.

– Я очень горжусь им. Понимаете, мы живем здесь уже не одну сотню лет – много дольше, чем стоит этот дом, хочу я сказать.

– Для своих нескольких столетий вы выглядите необычайно свежо, Джанет, – усмехнулся Пол.

Миссис Ситон вспыхнула, как школьница, но вовсе не оттого, что рассердилась: она относилась к той категории женщин, которым нравится, когда над ними подтрунивают представительные мужчины.

– Не говорите глупости, Пол. Я как раз собиралась сказать мистеру Стрейнджуэйзу, что двум этим деревушкам дала имя моя семья. Наш предок Фрэнсис де Лейси получил это поместье от Вильгельма Завоевателя.

– И тогда вы вступили в брак со своим домом и с тех пор живете-поживаете без забот и в полном довольстве, – сказал Пол.

Эта реплика, мне абсолютно ни о чем не говорящая, почему-то пришлась не по вкусу Джанет Ситон, и она отвернулась от Пола.

– Во время ленча поэт присоединится к нам: он всегда работает по утрам, – уже другим, вибрирующим тоном обратилась она ко мне, выделив голосом особенно важные для нее слова.

Эта фраза могла быть шутливой, могла быть и ласковой – как посмотреть; но мне от нее почему-то стало не по себе. Настолько, что я до неприличия резко вернул разговор к прежней теме.

– Значит, дом принадлежит вам? – спросил я.

– Он принадлежит нам обоим. Отец Роберта купил его у моего отца, а потом Роберт унаследовал его. Старый мистер Ситон переименовал его в Плаш-Мидоу, но все в округе продолжают называть его Лейси… Мистер Стрейнджуэйз, вы не интересуетесь эмалью Баттерси? Вон в том шкафчике есть несколько неплохих вещиц.

Я сказал, что интересуюсь, – хотя деловые отношения между Ситонами и Лейси занимали меня намного больше. Миссис Ситон отперла шкафчик и извлекла оттуда изящную пудреницу. Она подержала ее секунду в своих больших, с узловатыми суставами пальцах и затем вложила мне в руки. Рассматривая пудреницу, я почти физически почувствовал на себе взгляд хозяйки дома – как будто на меня пахнуло жаром пылающего горна. Я поднял на нее глаза. На лице у нее было какое-то особенное выражение. Смогу ли я описать его? Сияющая самодовольством улыбка молодой матери, которая глядит на своего первенца, лежащего на руках у друга; плюс сдержанное беспокойство (а вдруг он уронит мое дитя?); плюс что-то еще, что-то неуловимое, умоляющее, почти жалобное. Когда я отдал ей пудреницу, она вздохнула и на мгновение застыла, словно у нее перехватило дыхание.

– О, наша всепоглощающая страсть! Снова хвастаемся своими сокровищами? – раздался от двери приятный негромкий голос.

На пороге стоял молодой человек, держа за руку очаровательную девочку, встряхивавшую соломенными волосами. Оба улыбались.

– А вот это, мистер Стрейнджуэйз, мои самые редкостные экспонаты. Лайонел и Ванесса – они приехали на каникулы. Идите сюда, дети, дайте-ка вами похвастаться, – улыбнулась миссис Ситон.

Мы пожали друг другу руки. Вблизи Лайонел Ситон выглядел старше – много старше своих лет. Пол рассказал мне потом, что он воевал, один из немногих оставшихся в живых защитников Арнхема, вся грудь в медалях. Но откуда у них с Ванессой такая внешность, на кого они похожи? Любопытно. Наверняка Джанет Ситон тут ни при чем.