Зов сердца - Блейк Дженнифер - Страница 71

Она сломала печать и развернула плотные тяжелые листы. Поднеся их к окну, она начала читать.

Дверь кухни распахнулась. Сирен подняла голову и встретилась взглядом с вышедшим на улицу Рене, но не шевельнулась, чтобы спрятать бумаги, которые держала в руках. Она была потрясена и одновременно испытывала странное ощущение неизбежности, поэтому ей вовсе не казалось удивительным, что он застал ее здесь.

— Полагаю, тебе это интересно, — спокойно сказал он.

— Ты шпион. — Ее голос был невыразительным.

— Не совсем. Пойдем в дом и поговорим?

Он забрал у нее документ и отступил в сторону, пропуская ее. вперед. Она в оцепенении вошла в кухню и поднялась по лестнице в кладовку, едва заметив обернувшуюся к ним Марту. Она прошла столовую и в ожидании остановилась посреди гостиной. Рене обошел ее, направляясь к письменному столу, и бросил на него письмо..

— Курьер не виноват, — сказала Сирен, внезапно встрепенувшись.

— Я знаю. Если не считать того, что он оказался слишком податлив на твои чары.

— Он не знал, что я взяла письмо. Его не накажут?

— Не вижу в этом смысла.

— Письмо, конечно, должно быть на корабле, когда он. отплывет.

— Я сам через некоторое время отнесу его как дополнение.

Она отвернулась, сняла плащ и повесила на край дивана.

— Это очень… великодушно.

— Я сам виноват, во-первых, в том, что держал тебя при себе, а во-вторых, что был недостаточно бдителен.

— Тогда я освобождаюсь от ответственности, совсем как ребенок, который попадет в беду, если ему позволят.

Он устало улыбнулся.

— Скорее как военнопленный, единственный долг которого — сбежать.

— Так не должно было случиться. Ты мог бы… довериться мне.

— Решение принимал не я.

— Нет, ты должен отчитываться перед своим хозяином, — сказала она, и ее глаза потемнели от презрения. — Подумать только, и ты все это время сопровождал мадам Водрей на балах, она все это время души в тебе не чаяла, а ты шпионил за бедной женщиной.

Он, видимо, нисколько не был смущен этим обвинением.

— В этом опасность королевской службы, и мадам Водрей отдавала себе в этом отчет, когда маркиз принял должность губернатора.

— По-моему, нет особой разницы, служишь ли ты мадам Водрей или королю Людовику.

— Для меня есть, — ответил он. Его голос стал суровее. — Людовик Французский повелевает мною, как мой король. И еще он человек, запертый в Версале, вечно окруженный людьми, каждый из которых сводит свои счеты и обиды, ищет покровительства, просит места или добивается восстановления справедливости. Он не знает, кому верить, не может разобраться, кто друг, а кто враг. Это особенно относится к тем, кто управляет такими отдаленными провинциями, как Луизиана. Были выдвинуты серьезные обвинения, касающиеся действий и поведения маркиза и маркизы де Водрей, и поданы встречные жалобы. С ними следовало разобраться, прежде чем допускать дальнейшее продвижение губернатора по службе туда, где может оказаться самое уязвимое место в Новом Свете.

— Я начинаю понимать. Тебя не высылали из Франции? Не было ни опалы, ни ссоры с Помпадур?

— Помпадур — глаза и уши короля, способная женщина, не слишком сведущая в управлении, но она не щадит усилий, чтобы помочь Франции, не бросая на произвол судьбы своих друзей.

— И ты — один из них.

— Я имею такую честь.

Сирен дошла до диванчика и опустилась на него, разметав вокруг себя шелковые юбки платья. Она смотрела на Рене в изумлении, словно никогда прежде не видела. В его облике проступила новая сила, новое величие, а в лице стало больше твердости. Все в нем оказалось иным, чем представлялось раньше.

— Поэтому ты и приехал в Луизиану, по поручению короля?

Он наклонил голову.

— И никакой другой причины?

— Если она и есть, то личная.

Разбогатеть на фальшивых деньгах — это в самом деле могло быть личной причиной.

— Понятно. Тогда это связано с Бретонами?

— Его взгляд стал пристальнее.

— С чего ты так решила?

— Зачем же еще было выдавать их?

Рене обнаружил, что любуется ею, хотя в данный момент этого вовсе не следовало делать. Замечательно, как быстро она оправилась от того, что, должно быть, оказалось потрясением; не менее замечательно и то, как она старалась защитить человека, который помог ей. Дознание, которое она проводила, и забавляло, и раздражало. Наблюдать за ней, ожидая, какие она сделает выводы из того, что узнала, было настолько же увлекательно, насколько опасно.

Его ответ последовал не так быстро.

— Необходимо было делать вид, что я забочусь об интересах мадам Водрей, чтобы поддерживать доверие ее и ее помощника Туше.

— И это единственная причина?

— А должна быть другая?

Она медленно покачала головой, словно сомневаясь.

— Ты пытался погубить нас, и все из-за такой малости.

— Вы шли на это, когда нарушали закон.

— Предполагается, что это оправдывает твои действия, только потому что мы нарушали дурацкий закон, который угрожал довести нас до разорения и голодной смерти?

— Мне незачем оправдываться по этому поводу, — сказал он спокойно.

— А по поводу подделки денег?

Ему показалось, будто кто-то нанес ему сокрушительный удар прямо под дых. Он не шелохнулся, но чуть приподнял бровь.

— Подделка денег?

— Я нашла купюры за подкладкой твоего камзола.

— Мой запас на крайний случай?

Если ты так думаешь, значит, кто-то принял тебя за дурака, а я тебя таким не считаю. — То, что он никак не реагировал, выводило ее из себя, но она достаточно изучила его, чтобы обмануться на этот счет. Она решительно встала. — Нет смысла дальше обсуждать все это. Мне осталось только уйти.

— Уйти? — переспросил он так, словно впервые в жизни слышал это слово.

Она взяла свой плащ, перебросила через руку и пошла к двери.

— Я оставила бы все, что получила от тебя, для следующей твоей любовницы, но ты позаботился, чтобы у меня здесь больше ничего не было, кроме того, что ты дал мне. Я верну вещи утром.

— Мне они не нужны.

— Мне тоже.

— Ты кое-что позабыла, да?

— Разве? О, ты имеешь в виду свою власть надо мной? Но ты находишься в Луизиане с секретной миссией, так ведь? Я уверена, ты бы не хотел, чтобы мадам Бодрей и еще меньше — губернатор узнали о твоей особой преданности Людовику Французскому. Как ты думаешь, может моя угроза перевесить твою?

Он шагнул к ней, высокий и стройный.

— Что, если бы я сказал, что люблю тебя и не хочу терять?

— Если бы? Так хочешь или нет? Я не привыкла к полумерам. Да это и неважно. Я не верю, что ты любишь что-нибудь, кроме своего положения, своей власти, своего влияния. В эту минуту, если уж говорить откровенно, тебя, наверное, больше всего беспокоит, что ты скажешь губернатору по поводу потери одной из актрис для его театрального вечера. Скажи ему, что я обманула вас обоих.

Сирен дошла до двери, открыла ее и, переступив порог, решительно захлопнула за собой.

Дождь кончился. Влажный ночной воздух холодил ее лицо, хотя потеплело. Хор лягушек-квакш и других мелких ночных тварей, молчавший несколько недель короткой зимы, зазвучал снова. Он не был таким оглушительным, как становился позднее, но служил определенным признаком наступающей весны.

Путь до лодки, казавшийся таким длинным всего день назад, когда она ходила за иглой и ниткой, теперь почти не занял времени. В окне мягко покачивавшегося судна светился огонек, и Гастон встретил ее, как только она поднялась по сходням.

Они разговаривали долго, потом связали пару узлов и поставили у двери. Остаток ночи Сирен провела, лежа в своем гамаке. Медленное покачивание лодки на причальных канатах убаюкивало, она отдыхала, но не спала.

День застал Гастона и Сирен в пироге; они рассекали туман, лежавший по боковым рукавам реки, огибая Новый Орлеан сзади. Они направлялись не в глухие места на север, а всего лишь к озеру Понтчартрейн. Пьер и Жан ушли не дальше поселка Маленькой Ноги, находившегося к северу от озера. Гастон сказал, что это из-за неприятностей с индейцами, но при этом скорчил веселую гримасу, показывая, что врет. Сирен поняла, что причина была в ней, и успокоилась.