Зов сердца - Блейк Дженнифер - Страница 49

Губернатор и его жена официально приняли Сирен и Рене у входа в зал. Если маркиза, великолепная в наряде из черного бархата с золотым кружевом, и вспомнила, что видела Сирен, когда была на лодке, она не подала виду. Пьер де Риго де Водрей, столь величественный в сером атласном одеянии, украшенном орденом Рыцаря святого Людовика, заявил, что он очарован. Этот любезный человек с изящными манерами был не только значительно моложе своей жены, но и привлекательнее — с высоким лбом, решительным лицом и властным взглядом. Любитель развлечений, сознательно пользовавшийся своим высоким положением, он был, тем не менее, прекрасным администратором, отлично разбирался в проблемах обширной колонии и был абсолютно уверен, что способен со временем справиться с ними.

Когда Сирен представлялась ему, он улыбнулся ей одобрительно и задержал ее руку в своей. Маркиза, наблюдая краем глаза, подала знак одному из дюжины лакеев в ливрее и белом парике, стоявших вдоль стен. Тот бросился подавать кресла для Сирен и Рене. Губернатор отпустил Сирен с хорошо рассчитанным сожалением — данью ее красоте, позволяя им пройти в зал.

— Осторожно, — тихо сказал Рене ей на ухо, когда они отошли, — жена губернатора старомодно ревнива.

— Я думала, она любит мужчин помоложе?

— Одно другому не мешает. Она иногда вынуждена утешаться, как большинство жен.

Женщины в колонии так долго были в редкость, что брак по взаимному влечению и чувствам стал обычным делом. Браки по расчету заключались среди состоятельных людей, их становилось все больше по мере того, как крупные земельные владения переходили из одних рук в другие. В колонию приезжали все новые люди, однако иногда бывало нелегко вспомнить, что во Франции дело обстояло совершенно иначе. Там, особенно среди высшей знати, землевладельцев, браки заключались в колыбели без всяких претензий на что-то другое, кроме заботливого соединения семей и капиталов. Измена со стороны мужа не только оправдывалась, но и ожидалась, а после рождения наследника жены могли с должным благоразумием наслаждаться обществом и объятиями любовников. Для Сирен, привыкшей к семьям, где муж и жена работали бок о бок, чтобы прокормиться и одеться, и поддерживали друг друга в болезнях и несчастиях, аристократическое понятие о брачном союзе представлялось холодным и бессмысленным.

Рене она сообщать об этом не собиралась. Она улыбалась и говорила любезные фразы мужчинам и женщинам, которым он ее представлял, потом уселась на свое место слушать музыку.

У выступавшей перед ними молодой женщины, дочери одного плантатора, был приятный чистый голос, и она. не притворялась профессиональной певицей. Под нежно-одобрительными взглядами пухлой дамы — очевидно, ее матери — она весело и жизнерадостно исполняла легкие сельские арии с деликатными намеками на пастушков и пастушек и выводила мелодии, которые были популярны в Оперетте прошлой зимой.

Но вскоре стало ясно, что музыка была лишь предлогом для того, чтобы собраться. Когда певица закончила выступление, вперед вышло трио музыкантов, и стулья снова расставили вдоль стен, чтобы освободить место для танцев. Те, кто не собирался танцевать, направились в соседнюю небольшую комнату, где были приготовлены карточные столы. Был сервирован ужин, причем каждое из разнообразных блюд — от даров моря до птицы, от мяса до десерта — подавалось в отдельной комнате.

Были все, кто хоть что-нибудь из себя представлял: плантаторы из поместий по берегам Миссисипи и залива святого Джона: городские торговцы, адвокаты, нотариусы и врачи; офицеры королевской армии; городские чиновники от смотрителя королевских складов, подрядчика по строительству домов и военных сооружений и генерального прокурора до главного интенданта Мишеля ля Рувийера — самого влиятельного человека в колонии после губернатора. Со своими женами, сыновьями и дочерьми они ели, пили, хвалились нарядами, флиртовали и развлекались, но больше всего они говорили.

Шум голосов не умолкал, то затихая, то усиливаясь, — остроумные реплики, колкости и шутки, светская болтовня, но также и серьезные беседы и страстные споры. Тот, кто хотел заявить свое мнение, должен был проявить ловкость, чтобы успеть вклиниться в разговор, и говорить по существу, если надеялся удержать внимание слушателей; о тех, кто страдал неповоротливостью мысли или языка, быстро забывали.

Десяток гостей собрался в одном конце главного зала вокруг небольшого диванчика, стоявшего перед камином. В центре этой группы — мадам Водрей, она умело направляла разговор, заставляя высказываться робких и сдерживая тех, кто не дал бы никому вставить ни слова. Сирен сидела сбоку — Рене стоял позади нее — и с удовольствием прислушивалась к быстро сменявшимся репликам. Ей понравился молодой человек по имени Арман Мулен. Этот джентльмен с тонкими чертами лица, в тщательно завитом парике с бриллиантами на кружевах под горлом оказался твердым сторонником слабого пола; Его слова были полны здравого смысла, он расхаживал перед камином, страстно жестикулируя и пылко рассуждая о месте женщины в современном обществе.

— Мы живем в чудесный век, век красоты и изящества. А почему? Потому что у нас в прекрасной Франции мы способны поклоняться женщинам! Их изящество, очарование, любовь ко всему безупречному и утонченному; их нежные чувства пронизывают искусство, музыку, даже обыденные предметы нашей жизни. Никогда прежде не бывало такой попытки превратить обычные предметы в красивые вещи. А кому мы обязаны этим влиянием? Женщинам! Они делают нас более чувствительными и убеждают проявлять больше такта, потому что за манерами и привычками строго следят. Они обучают нас основам ухаживания и ласкам будуара. Когда мы побеждаем на поле битвы, испытываем ли мы удовлетворение? Нет, мы должны быть вознаграждены признательностью женщин в салонах. Наши величайшие подвиги на поле чести совершаются ради честного имени женщины. Наша поэзия и философия — ничто, если не найдется женской души, которая будет восхищаться, обсуждать, вдохновлять. При отсутствии полной власти их влияние простирается всюду, даже на самые тайные совещания короля. Какой скучной была бы жизнь без них, какой однообразной и жестокой.

— Ах, вы действительно хотели бы, чтобы вами правила женщина?

Этот вопрос задала богато одетая дама с лукавой улыбкой и тонкими морщинками возле глаз — признаками вступления в средний возраст, которую представили как мадам Прадель. Она была на несколько лет моложе своего мужа и пришла одна. Шевалье де Праделя общество не интересовало, он предпочитал отдавать свое время и силы планам строительства большого дома на другом берегу реки, напротив Нового Орлеана. Как и мадам Водрей, мадам Прадель была известна своим пристрастием к молодым мужчинам, особенно если они были не только привлекательны, но и мечтательны.

Арман Мулен сделал стремительный жест.

— А почему нет, если она образованна для своего положения?

— Так говорит восторженная юность. Мужчины постарше опасаются делиться почестями.

Несколько человек запротестовали, Арман провел рукой по завиткам своего парика, прежде чем ответить с искренним смущением:

— Но женщинам редко дают образование для того, чтобы они заняли высокое положение.

— Зачем им беспокоиться об образовании, — вполголоса произнес один из мужчин, — когда существуют более легкие способы достичь его, как у Помпадур?

Мадам Прадель пропустила это замечание мимо ушей, улыбаясь Арману и нежно глядя на него прекрасными глазами.

— То, что вы говорите; верно, но чья вина, что мы так плохо подготовлены, скажите на милость? Сначала к нам приставляют гувернанток или на заре жизни прячут в монастырь, потом упрекают за недостаток светскости. А как только мы входим в общество, нас обвиняют в том, что мы слишком любим мирские удовольствия.

— Ошибочно считать, что женщины необразованны, если их учат лишь немного читать, писать и вышивать, — сказала Сирен.

Ее слова пришлись на короткую паузу и потому прозвучали отчетливо. Она не собиралась делать такое определенное утверждение и несколько смутилась, когда ее голос перекрыл отдаленный гул разговора.