Зов сердца - Блейк Дженнифер - Страница 33

Пьер вышел из внутреннего круга сидевших у костра и смотрел, как она приближалась. Когда она заметила его, он сделал ей знак и указал на место рядом с ним на песке. Она направилась к нему, пробираясь среди мужчин и женщин, лежавших на своих одеялах.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросил он, вглядываясь в ее лицо, хмуря густые брови, когда она опустилась рядом. — Ты немного бледна.

— Да, прекрасно. — Его забота была словно успокоительный бальзам. Кажется, он не очень поверил ей, потому что выражение его лица оставалось мрачным.

— Скажи, дорогая, ты счастлива? Ты нашла с этим Лемонье, что хотела?

Она с трудом выдержала его взгляд.

— Почему вы спрашиваете?

— Мне не нравится, как ты себя ведешь, как ты выглядишь с тех пор, как мы заключили эту сделку.

— Ничто не связывает тебя: ни закон, ни церковь, ни какое иное обязательство. Если тебе не нравится, уходи. Сейчас.

— Вы не стали бы возражать?

— Возражать? Почему я должен возражать?

— Я думала, может… — Она помедлила, глядя на мерцающие красные угли в центре костра, прежде чем продолжить. — Я думала, что вам и Жану с Гастоном, может быть, стало спокойнее, когда я перестала быть вам обузой.

— Проклятье, что за слова! Ты наш ангел, наше счастье. Мы будем безутешны без тебя. Единственное, что заставляет нас отпустить тебя, — это желание, чтобы ты получила то, чего хочешь. Если это Лемонье — хорошо. Мы счастливы. Если нет — значит, надо что-то делать.

— О, Пьер, — произнесла она, слезы подступали к ее глазам вместе с тупой болью.

Он неловко обнял ее за плечи, хрипло откашлялся. — Ладно, с этим все. Но счастлива ли ты, дорогая? Она глубоко вздохнула.

— Не знаю. Наверное, да.

— Эта штука, любовь, нелегкая вещь, да?

— Да, нелегкая. — Никакой любви не было, но она не могла причинить ему боль, объяснив, особенно сейчас, почему она отдалась Рене без нее.

— Да-да. Я помню… но ты не хочешь этого слушать. Скажи, Лемонье дурно обращается с тобой?

— О нет, — поспешно ответила она.

— Я видел, как Проворная Белка и еще одна-две девушки строили ему глазки. Он бегает за ними?

— Я… Нет, не думаю. — Она сама точно не знала.

— Он не удовлетворяет тебя в постели?

— Пьер!

— Я тебя возмущаю, малышка? Но у тебя нет матери, чтобы спросить об этом. Если он не доставляет тебе удовольствия, ты должна сказать ему или показать, что он делает неправильно. Мужчина не может узнать этого другим способом. Все женщины разные, одна отличается от другой в своих желаниях.

— Вы говорите, конечно, исходя из богатого опыта? — сказала она, притворяясь, что спокойно поддразнивает его.

Он повел могучим плечом.

— Из достаточного.

Она посмотрела при отблесках костра на его обветренное лицо с глубокими морщинами, в смеющиеся голубые глаза, в которых, казалось, всегда таилась какая-то глубокая печаль.

— Я думаю, вы когда-то были женаты. И что случилось?

— Моя жена… умерла.

— И вы никогда не думали жениться еще?

— Никогда. Не было ни одной женщины, которая могла бы занять ее место.

— Наверное, у вас не было детей. — Она не могла представить себе, чтобы он не оставил собственного ребенка при себе, как Жан Гастона.

Он отвел от нее глаза и устремил взгляд в ночь.

— Это бывает, как пожелает Господь.

Некоторое время они молчали. Бой барабанов смолк.

Красные искры с треском взвивались вверх, когда в костер подбрасывали дрова. Кожа танцоров блестела от — пота. Остальные смотрели на них, словно завороженные, или, скорее, одуревшие от тафии. Несколько парочек, хихикая, скрылось в темноте на опушке леса или дальше по берегу.

Сирен осмотрела круг у костра. Рене там не было. Куда он ушел и когда? Он сидел на месте, когда она подошла к Пьеру, — она проходила мимо него. Сирен невольно взглянула на шалаш Маленькой Ноги в отдалении. Там было тихо и темно. Возможно, в нем никого не было. Маленькая Нога и ее дочь были среди женщин на краю освещенного костром места.

Сирен заговорила, не глядя на Пьера:

— Вы разбираетесь в людях. Что вы думаете о Рене?

— Хорошо, когда такой, как он, на твоей стороне или поддерживает тебя, — сказал он неторопливо, что выдавало прежние раздумья, — и плохо оказаться у него на пути. Этот человек чаще всего идет своим путем, хотя может, если нужно, тянуть и общую лямку. Он из тех, кто видит гораздо больше, но держит рот на замке.

— А его дурная слава бабника? Можно ли ему верить?

— Он остепенится, когда найдет ту, что нужна ему. Существует доля истины в поговорке, что нет вернее мужа, чем исправившийся распутник.

Но могу ли я исправить его?

— А ты этого хочешь?

Это, конечно, был вопрос. Не тот, на который она смогла бы сейчас ответить, даже если бы захотела. Вместо этого она сказала:

— Я должна вам кое-что рассказать.

— Про Лемонье?

— Нет, про Туше. — Она в нескольких коротких фразах передала ему свой разговор с прихлебателем мадам Бодрей.

— Черт побери, вот так кусок дерьма этот тип!

— Вы не боитесь того, что он может устроить?

Пьер щелкнул пальцами.

— Он годами пытается поймать нас с товаром, и ничего не выходит.

— На этот раз все по-другому. Он никогда прежде не держался так нагло.

— Может быть, милая, это ты стала другой.

Она обернулась, в ее голосе слышались резкие нотки.

— Что вы хотите сказать?

— Ты стала более… более… — Он широко повел рукой.

— Вы думаете, я провоцирую мужчин?

— Нет-нет, просто ты… ты сознаешь, что ты женщина, и таким образом вынуждаешь и мужчину заметить это. Здесь нет ничего плохого, тебе незачем пытаться сдерживать себя, потому что тогда это будет против природы.

Она понимала, что он прав. Она сама чувствовала то, что он пытался выразить, хотя и не облекала в слова. Она считала, что должна быть благодарна Рене за это знание, хотя его постижение, возможно, началось раньше. Источником ее недовольства все последние месяцы могло быть то, что ей нужно было собственное место в жизни, собственное будущее, собственный мужчина.

— Что до Туше, — продолжал Пьер, — то не думаю, что он в ближайшее время доставит тебе какое-то беспокойство. На ночь он отправился на корабль, и я слышал, как он говорил капитану Додсворту, что рано утром двинется в Новый Орлеан. Но, если он снова пристанет к тебе, ты должна сразу же сказать Рене или мне. Туше привык брать то, что захочет, и когда захочет, и никто не смеет помешать ему, раз он держит в руках жену губернатора.

Сирен прищурила темно-карие глаза.

— Если он попытается взять меня, то обнаружит, что держит в руках опасный предмет.

— Будь осторожна, — предупредил Пьер, медленно покачав головой. — Если в нем когда-то и было что хорошее, все давно умерло. Ему доставит великое удовольствие принудить тебя выполнять его волю, отплатить тебе за отказ, но это удовольствие станет вдвое больше, если он сможет еще и отомстить нам с Жаном за то, что мы в прошлом выставили его дураком.

Совет был хорош, и она последует ему. Но начинало казаться, что, отдавшись Рене, она лишь утратила свою свободу, вместо того, чтобы обрести ее.

Внимание Пьера отвлек старик с крупным голубым камнем, на который он хотел выменять бочонок английской тафии; камень, полученный много лет назад от индейца, который пришел с далекого Севера, где земля поднималась вверх навстречу небу, — так он говорил. Сирен оставила Пьера, когда он пытался убедить старика сохранить свое сокровище, и снова вышла из круга.

У нее не было особой цели. Просто она чувствовала себя слишком неспокойно, чтобы сидеть на месте, ноги снова привели ее к шалашу. Кожаный полог хлопал на ветру. Внутри лежала медвежья шкура. Рене не было.

— Если вы ищете Лемонье, то он на борту «Полумесяца».

Сирен, охнув, отпрянула и быстро обернулась, широко раскрыв глаза. Капитан Додсворт стоял так близко, что ее юбки задели его ноги, и она чувствовала в его дыхании запах рома. Она быстро отступила на шаг и заметила в его глазах беспокойство.