Узник страсти - Блейк Дженнифер - Страница 25

Она покачала головой.

– Я не знаю. В любом случае сейчас это не играет роли, поскольку вы не можете снова назначить дуэль.

– Предположим, – сказал он, не отрывая взгляд от ее лица, – Муррей Николс решит, что мое отсутствие на месте дуэли является еще одним оскорблением, причиной для новой дуэли?

– Это невозможно. Кодекс…

– Кодекс запрещает драться на дуэли более одного раза по одной и той же причине, – усталым тоном объяснил он. – В тех случаях, когда кто-либо обращает на это внимание. Он также запрещает продолжать дуэль после появления первой крови или обмениваться более чем двумя раундами выстрелов, хотя я видел, как мужчины сражались на шпагах до смерти или стреляли друг в друга по пять-шесть раз, пока кто-то один из них не падал. Но в кодексе ничего не говорится о совершенно другом поводе для дуэли, и нет ничего легче, чем его обнаружить.

Она села и с тревогой посмотрела на него.

– Ты хочешь сказать, что, если захочешь, можешь снова вызвать Муррея на дуэль?

– В последний раз наша ссора произошла не по моей инициативе.

– Ты поставил его в такое положение, что он чувствовал себя просто обязанным выступить, что почти одно и то же, – сказала она обвиняющим тоном. – А теперь ты снова собираешься сделать это!

Со сдержанной грацией хищника он поднялся и сел перед ней во всем блеске обнаженной красоты.

– Все, что я пытаюсь сказать тебе, это то, что дуэль возможна. Я уже старался доказать тебе это раньше, но ты не слушала. Я буду стараться избежать второй дуэли, но не буду бегать от Муррея Николса ни ради тебя, ни ради кого-либо еще.

Аня едва дала ему закончить.

– Ты сделал из меня дурочку, позволив променять себя на эту дуэль и прекрасно зная при этом, что позднее ты все равно сможешь поступить так, как тебе захочется! Я должна была знать, что в тебе нет ни капли чести, ничего, кроме глупой гордости за свою репутацию лучшего дуэлянта и Новом Орлеане. Ничто не должно повредить ей, ничто, даже слово, которое ты дал мне как джентльмен!

Лицо Равеля потемнело. Когда он заговорил, в словах его послышался оттенок презрения.

– Не я придумал дуэли, и принимать в них участие не доставляет мне никакого удовольствия. Моей единственной целью, когда я выхожу на дуэль, является с честью остаться в живых. Я дал слово и даю его еще раз – придерживаться условий договора, заключенного нами сегодня ночью, но каким бы памятным ни был этот эпизод, я не собираюсь умирать из-за него.

– Ты собираешься убить Муррея в отместку за то, что я с тобой сделала, – приглушенным голосом сказала она, – заставить заплатить его за то унижение, которое я причинила тебе!

Он холодно посмотрел на нее.

– Чудесное же у тебя обо мне мнение! Я дал бы тебе слово спасти жизнь этому человеку, если это вообще будет возможно, если он сам того захочет, но я сомневаюсь, что ты примешь его.

Она отвернулась от него, поднялась с кровати и принялась собирать свою одежду и сгребать валяющиеся на полу булавки. Схватив все это, повернулась к нему.

– Нет, я не приму его. И не выпущу тебя. Одно предательство заслуживает другого, во всяком случае мне так кажется. Ты будешь сидеть здесь, пока не сгниешь!

Он быстро поднялся с кровати, но она была готова к этому и быстро сделала назад несколько шагов, что позволило ей оказаться вне пределов его досягаемости.

Равель не стал преследовать ее, а продолжал стоять возле кровати. Когда она открыла дверь, он сказал:

– У меня еще остались спички.

Она повернулась к нему, держась за ручку двери.

– Ты можешь устроить здесь пожар. Но ты сам поджаришься в нем, потому что я собираюсь приказать своим людям дать сгореть этому зданию с тобой!

– Ты думаешь, твои люди подчиняться? – спросил он скептически.

– Не знаю, – ответила она ему с уничтожающей улыбкой. – Ты можешь попробовать выяснить это.

Она вышла и захлопнула за собой дверь, затем сняла с крючка ключ, повернула его в замке со злобным удовлетворением и повесила на место.

Одежда вываливалась у нее из рук. Она бросила ее на пол площадки и попыталась разобрать в темноте эту кучу. Стук дождя и звук льющейся с крыши воды были здесь слышнее. Сырой холодный ветер насквозь продувал сарай. Аня вздрогнула, и эта дрожь была реакцией не только на холод, но и на все, что произошло. Она нашла лифчик и надела его, затем отыскала панталоны и нижние юбки и натянула их на себя, прежде чем надеть кринолин и платье. Она не могла сама застегнуть пуговицы на спине, и поэтому оставила платье расстегнутым. Скрутив волосы в узел, она заколола их булавками, одновременно сунула ноги в туфли и стала спускаться по лестнице.

Стоя в широком дверном проеме сарая, она накинула шаль на голову и завязала ее концы под подбородком. Приподняв юбки и сделав глубокий вдох, она нырнула в темноту ночи.

Под ногами плескалась вода и, прежде чем она сделала несколько шагов, ее туфли промокли насквозь. Ветер раздувал юбки, как паруса, препятствуя движению, и швырял дождевые капли прямо в лицо, так что она с трудом могла видеть огни в окнах большого дома. Но она даже не подумала о том, чтобы повергнуть обратно, а, сжав зубы и прищурившись, продолжала свой путь. Она не хотела больше видеть Равеля Дюральда – ни сейчас, ни когда-либо еще.

Этот человек был обманщиком, негодяем и подлецом. Он воспользовался ею самым презренным образом. Если бы она была мужчиной, она постаралась бы проткнуть его клинком.

Ей следовало бы быть умнее и не доверять его словам. Она не могла понять, что на нее нашло, если так легко поддалась его уловкам; обычно она не была такой легковерной. Он даже почти заставил ее поверить ему, подумать, что, возможно, она ошибалась на его счет все эти годы. Она сама хотела верить этому, хотела думать, что смерть Жана преследует его так же, как и ее, что он прожил все эти годы под знаком раскаяния и печали. Она пожалела его за годы, проведенные в испанской тюрьме, и была прямо-таки переполнена сочувствия к нему из-за его нежелания быть пленником. И, что хуже всего, ей ужасно польстила мысль, что желание, которое он испытывал по отношению к ней, было сильнее, чем беспокойство по поводу собственной чести. Какой же идиоткой она была! От одной мысли об этом ей хотелось кричать.

Всхлип уже был готов вырваться из горла, но она тут же подавила его. Она не станет плакать, сейчас уже слишком поздно. Если бы только она могла повернуть время вспять и снова быть такой, какой она была утром, – нетронутой и целомудренной, с незапятнанным самоуважением. Но она не может этого сделать. Ничего нельзя сделать, кроме как выбросить его из головы.

«Твое целомудрие в обмен на мою честь…»

О небо! Сможет ли она когда-либо забыть сказанные им слова, то, как он смотрел на нее и прикасался к ней, то, как она сама отвечала на его прикосновения? Будут ли грозы и запахи хлопкового семени, хлопка и теплого мужского тела всегда напоминать ей об этом? И сколько времени пройдет, прежде чем она перестанет ощущать себя так, будто ею воспользовались словно уличной женщиной? Сколько времени пройдет, прежде, чем она сможет спокойно жить с сознанием того, что Равель Дюральд отнял ее девственность не из страстного желания или любви, а просто потому, что не смог отказаться от легкой победы, от мести, которая сама шла ему в руки?

Дениза ожидала Аню, сидя на стуле в ее спальне. Она встала, как только Аня вошла в комнату через двери, ведущие с задней галереи. Ее глаза расширились и стали совершенно круглыми от изумления, когда она увидела, что мокрое Анино платье сзади расстегнуто, а волосы выбиваются из небрежно затянутого ею узла.

– Мамзель, что случилось? – воскликнула она.

– Ничего особенного, – сказала Аня, пытаясь улыбнуться. Она сбросила шаль и начала вытаскивать шпильки из влажных волос, снова давая им свободно упасть на плечи. – Я бы не отказалась от бренди и горячей ванны, Дениза.

Экономка не шевельнулась.

– Он напал на тебя?

– Я бы не хотела говорить об этом.