Тигрица - Блейк Дженнифер - Страница 3

Еще накануне поездки Джессику специально предупредили, что бразильские мужчины имеют обыкновение в упор разглядывать приглянувшихся им женщин и что их внимание может показаться неприличным тому, кто к этому не привык, однако, даже будучи в курсе дела, Джессика каждый раз чувствовала себя неуютно, когда ловила на себе вожделеющий, чувственный взгляд. В таких случаях она с особенной остротой ощущала себя легко уязвимой, слабой женщиной, что сказывалось на ее уверенности в себе самым губительным образом. Вот и теперь ей стоило огромного труда удержать себя в руках и не сбиться с мысли.

Один раз Джессика все-таки запнулась. Это произошло в тот самый момент, когда она поняла, что внимание Кастеляра сосредоточилось на какой-то точке в нескольких дюймах ниже ее подбородка. Машинально опустив взгляд, она обнаружила, что верхняя пуговка ее блузки расстегнулась и обнажился плавный изгиб ее груди над отделанным кружевами лифчиком. Каким-то чудом ей удалось не покраснеть, но пальцы, метнувшиеся к злополучной пуговице, дрожали.

Когда она снова подняла голову, чтобы взглянуть на бразильца, он перехватил ее взгляд и удерживал его так долго, что потрясенной Джессике показалось, будто это продолжалось не несколько мгновений, а несколько часов. Этот тяжелый, пристальный взгляд проникал в самую ее душу, стремясь узнать, кто она такая. Чтобы избавиться от этого наваждения, Джессике пришлось призвать на помощь все свое самообладание. В какой-то миг она даже задержала дыхание и под конец настолько взяла себя в руки, что ответила на его вызов, бросив на Кастеляра дерзкий взгляд.

Глаза Кастеляра, как успела заметить Джессика, вовсе не были карими. Скорее они напоминали прозрачный темный янтарь. Если верить легендам, то именно такого цвета были глаза у таинственного ягуара майи — древнего тотема давно исчезнувшего индейского племени. И в этих глазах — на самом дне их — было нечто такое, что заставило сердце Джессики на секунду сбиться с ритма.

Инстинкт самосохранения вовремя пришел ей на выручку, и Джессика поспешно опустила свои длинные темные ресницы. Несмотря на это, она сумела уловить момент, когда Кастеляр наконец-то отвел взгляд. Ей даже показалось, что его бронзовая с оливковым оттенком кожа слегка порозовела на скулах, что было почти невероятно.

Но, как бы там ни было, этот небольшой дивертисмент ничуть не повлиял на результат переговоров. Кастеляр вел себя предельно вежливо, дипломатично, но и только. В ответ на приведенные Джессикой аргументы он заявил, что вполне понимает, почему они так настаивают на отсрочке. Не преминув выразить свое сожаление по поводу инсульта, который так несвоевременно вывел из строя владельца «Голубой Чайки», он с пониманием отнесся к тому, что Джессике необходимо время, чтобы освоиться в своей новой роли исполнительного директора компании. Он даже согласился с тем, что теперь, когда старый Клод Фрейзер, основатель «Голубой Чайки», не может по состоянию здоровья возглавлять дело, необходимо заново оценить возможности и авторитет компании, однако он не дал им ни одного конкретного обещания, не сделал ни одного предложения, которое Джессика и Кейл могли бы вынести на обсуждение своего совета директоров. С тем же успехом они могли вообще никуда не ездить.

Нет, подумала Джессика, если бы она осталась дома, если бы она не приехала в Рио, она не попала бы на эту дурацкую вечеринку и не страдала бы сейчас от шума, жары и прочих экзотических особенностей бразильского Карнавала.

Впрочем, как бы она ни притворялась, карнавальное безумие не оставило ее равнодушной. Джессика просто не могла не обращать внимания на обнаженные оливковые или шоколадные тела, на многоцветье красок, на эротические танцы, оценивающие взгляды и откровенные комментарии по поводу ее внешности и предполагаемых сексуальных привычек, которые сопровождали ее повсюду, куда бы она ни направлялась. Доносящиеся отовсюду звуки самбы, на которое ее тело откликалось помимо ее воли, беспокоили Джессику, заставляли кровь быстрее течь по жилам, и она ничего не могла с этим поделать. Желание кружиться под эти зажигательные ритмы, желание сбросить одежду и танцевать полуголой на одном из многочисленных помостов, украшенных яркими перьями, алыми и зелеными лентами и мишурой, становилось порой таким сильным, что лишь усилием воли Джессика заставляла себя сдержаться. Всякий раз в такие моменты, когда ей удавалось победить настойчивый зов тела, в ней нарастало ощущение, что она что-то теряет и что ее жизни недостает чего-то очень важного, но чего — этого ей никак не удавалось постичь. И в то же самое время всеобщая, ничем не сдерживаемая чувственность раздражала Джессику и заставляла ее постоянно хмуриться.

Чувственность… Эта сторона ее характера так долго оставалась невостребованной, что воздержание вошло в плоть и кровь Джессики, став ее второй натурой. Меньше всего ей хотелось, чтобы кто-то или что-то напоминало ей о сексе. Неуемный, неистовый бразильский праздник, прославляющий плотскую любовь и кричащий о ней со всех перекрестков, нервировал Джессику, заставлял раздражаться по пустякам, но все это было сущей ерундой по сравнению с тем, что она ощутила, придя на вечеринку. Мало того, что от разгоряченных тел здесь было жарко, как в прачечной. Напряжение, повисшее в воздухе, казалось Джессике нездоровым: все собравшиеся словно чего-то ждали, и каждый носил маску, как будто скрывая под ней свое собственное «я» и свои истинные желания, склонности и пороки.

На мгновение Джессике показалось, что она вот-вот задохнется. Она отчаянно хотела оказаться снаружи, в прохладной ночной темноте, где она могла бы дышать, где она могла бы слушать тишину, любоваться крупными звездами в ночном небе и океаном, который негромко вздыхал и ворочался во сне где-то за цепочкой редких холмов. В этих простых и прекрасных вещах она нуждалась гораздо больше, чем в громкой музыке и обществе незнакомых людей, предающихся чрезмерному, неестественному, шумному веселью.

Оглянувшись через плечо, Джессика смерила взглядом расстояние, отделявшее ее от высоких двойных дверей залы. За ними лежал просторный вестибюль, в который они с Кейлом попали, поднявшись по широкому парадному крыльцу из белого мрамора. К сожалению, от дверей Джессику отделала толпа из нескольких десятков гостей, многие из которых уже не раз поглядывали на нее с выражением, которое можно было назвать вежливым интересом лишь с большой натяжкой.

Зато справа от себя — всего в нескольких шагах — Джессика обнаружила утопленную в стене застекленную дверь, которая вела в огороженный высокой каменной стеной внутренний дворик. Возможно, подумала она, из патио есть и другой выход.

И, внезапно приняв решение, Джессика шагнула к дверям.

Не успела она пройти и двух шагов, как свет замигал и начал гаснуть. Заметавшись, как птица среди гигантских хрустальных сталактитов, из которых была сделана огромная люстра, он мигнул один, два, три раза. По толпе гостей прокатился восторженный ропот, напоминающий стон ветра, а лампы мигнули в четвертый, последний раз и погасли совсем. Зал погрузился в кромешную тьму.

Джессика застыла на полушаге. Оркестр на эстраде перестал играть, но в наступившей тишине что-то происходило. Потом в темноте раздался пронзительный женский смех, перешедший в нервное хихиканье. В дальнем углу залы торжествующе хрюкнул мужчина, протестующий женский голос произнес несколько неразборчивых фраз и неожиданно оборвался. Одновременно сразу из дюжины мест донеслись какая-то возня и негромкие звуки, в которых Джессика без труда опознала звук расстегиваемых «молний». Где-то затрещала разрываемая ткань, и мужской голос громко выругался по-португальски.

В темноте снова ожил оркестр, но струнные и духовые молчали. Слышны были только ударные — барабаны и бонго. Выводимый ими рокочущий ритм был примитивным, первобытным и властным. Он отсчитывал каденции с точностью метронома и был таким же монотонным и неумолимым. Казалось, сама темнота начала раскачиваться и пульсировать под эту странную музыку, и по стенам заметались какие-то бледные тени.