Замерзли - Садур Нина - Страница 2

Надя. Они что, вообще очумели? Он же весь потрескался, ты гляди, из него, из трещин, все вываливается. Ты гляди, они планку ему на живот прибили, позорники. Что они, нового бога не могут сделать? Он же у них вообще скоро с креста сползет. Он же у них вообще уже не дышит!

Лейла. Не подходи туда, ты ноги промочишь! Видишь, вся наша вода к той стене утекает, там целое озеро! И дымит. Как ад.

Надя. Дура ты. Дурак и Лева. Все вы дураки. Мне противно. Я заработаю 70 рэ и свалю от вас.

Лейла. А знаешь, у нас бог все-таки не такой, не человек. Его не увидишь. Его запрещено видеть. Поэтому рисуют узоры. Надя. А я вообще про это не могу. Я один раз зашла в церковь, ну просто ради смеха. Там все золотое, и дым, я так испугалась - еще затянут. У них все такое какое-то, аж мурашки по телу, мне кажется, они запросто могут затянуть. Ладно, давай работать, а то комендантша убьет. Она тоже дура.

Лейла. Знаешь, хорошо, что мы молодые. А ты еще моложе. Вот мы помыкаемся немного, по молодости, а потом все уляжется. Все будет.

Надя. Он, гляди, как он выгибается! Как железный. Сейчас заскрипит. И морда такая жуткая. Морщины все вниз, как будто его в землю тянут, в те подвалы, ха-ха! Слушай, а как он живет? Что ест? Я видела, он ел сырок. А вот как он живет? А что он делает, когда не спит? Что он хотя бы видит во сне? Какие ему могут сны сниться? Интересно, а он умеет думать? Хоть немного? Смотри, ему даже не холодно. Нам с тобой холодно, а ему - нет. Ему - что-то другое. Он только мотается и выгибается. Давай проверим, умеет он хоть чуть-чуть думать, а? Давай ему махать?

Лейла. Ой, что ты делаешь? Дяде Леве нельзя махать! Он злой! Я видела - он стекла топтал. Я пошла за водой. (Ушла.)

Надя. Эй, дурак... эй, эй, дура-ак...

Дядя Лева ревет и мчится на Надю, кидает ей в голову камнем. Надя убегает.

Дядя Лева мычит и мотается. Снизу валит пар от горячей воды, сверху снег. Дядя Лева мычит и мотается во всем этом. Выглядывают Надя и Лейла.

Убьет.

Лейла. Я ж тебе говорила, ты ему не сигналь! Ему нельзя сигналить, а то он нас заметит. Но ты не бойся, он уборщицам ничего не делает. Он их не замечает. Давай потихоньку работать.

Выливают воду.

Давай вот тут снег отгребем.

Надя. Зачем?

Лейла. Отгребем, вода будет лучше стекать.

Надя. Ну давай. Противно только одно, что от него на сердце тоска, понимаешь? Нет, ты не поймешь, потому что ты глухая.

Лейла. Знаешь, может быть, это мещанство, но я хочу дом.

Надя. Какой еще дом?

Лейла. Ты сказала дом? Ты поняла? Да! Дом и сад. И трое детей. Но обещай, что тебе не смешно.

Надя. Где ты видела в Москве дома с садами?

Лейла. О, в Москве все есть!

Надя. Может, ты хочешь квартиру? Квартиры здесь есть.

Лейла. И чтобы ворота чугунные, могучие. Знаешь, у нас в Дагестане у всех такие ворота. У нас народ злой, красивые только дети и девушки. Но они вырастают.

Надя. Ну и едь в свой Дагестан.

Лейла. Почему ты грубишь все время? Я хоть не слышу, но чувствую, что ты грубишь!

Надя. А как ты чувствуешь?

Лейла. Ты губы так зло выгибаешь, и я понимаю, что слова твои жгут.

Надя. Ну я больше не буду! Ну ладно! Ну, Лейла! Лейлочка!

Лейла. Наши сады могучи. Они тяжелы от цветов, их сдавливают оградами, и сады переваливаются через ограды, свисают над головами прохожих...

Надя. Ух ты!

Лейла. Такие сады поедают много земли. Но это сады. Ого-го!

Надя. Ты хочешь такой?

Лейла. Увы, здесь земля слишком плоская.

Надя. Че ты понимаешь? Плоская! У нас подвалы старинные. Ну давай, как будто взаправду... как ты говоришь - свисают цветами? А "золотые шары" там есть? А мальвы?

Лейла. Ха-ха! Там такие цветы! И в центре - дом.

Надя. Ну ладно. А в комнате что ты поставишь?

Лейла. О! Дом навсегда. В пять комнат. Белая мебель. Вот здесь, например, белый стол.

Надя. Нет! Золотой! Арабский, я видела, в гарнитуре! Золотые узоры, а здесь полукресла, гнутые, будто им щекотно. И шторы от жары, как пена на окнах. Вот шторы пусть белые, как - вон - видишь, окно?

Лейла. Ого! Это окно режиссера.

Надя. Забудь! Я тебе про шторы говорю. А ихние окна не в счет! Допустим... вот здесь наши окна...

Лейла. А в детской кроватки. Три штуки.

Надя. Вот здесь будет детская. Допустим, здесь шкафчики, здесь уголок для игранья, шведская стенка, чтоб они стройненькие росли. А как назовем?

Лейла. Назовем?

Надя. Дениска и Андрюша, а девочку... ладно, пусть опять Лейла. Стой! А муж!

Лейла. В том-то и дело!

Надя. Да мы примерно... А может, ну его?

Лейла. Увы. Без мужчины у нас не живут.

Надя. Ладно. Пусть тогда будет... Примерно, вот все это наше с тобой. Знаешь, дядя Лева дурак, пусть он примерно маячит как муж.

Лейла. Ой нет!

Надя. Да примерно! Для расстановки! Ты не смотри в лицо! Высокий и все. Чтоб все хорошенько расставить. Здесь дети - здесь муж. Видишь, он даже затих. Не мешает. Как будто смотрит в окно. Смотри, он правильно встал. Нет! Взял книгу и читает. У тебя будет много книг, ты ж училась. Смотри, он по-новому встал, как нам надо! Ты сощурься, а то видно, что он руку свою разглядывает. Никакой-то у него книги нет, тьфу, дурак! Ну ладно! Муж читает у окна. Ой, а ты в саду, в гамаке...

Лейла. В гамаке...

Надя. Да. И пускай там, за садом, море шумит...

Лейла. О! Море!

Надя. Да... И пускай будто бы ты в гамаке в белом платье. А твой муж говорит: дорогая, я пойду, принесу тебе ракушек... Смотри, идет! Как совпадает! Здорово!

Лейла. Ракушки?

Надя. Ну да, это так, для нежности. Понимаешь? Просто. Вот он пошел на берег... О, дебил, куда влез? Все испортил, дурак!

Дядя Лева мечется.

Только и может - камнем в башку запустить, кретин.

Лейла. У нас ракушки очень хорошенькие, розоватые, как детские ушки.

Надя. Да ладно тебе, давай вкалывать.

Лейла. Ты опять губы свои выгибаешь.

Надя. Отстань... Я просто боюсь комендантшу. Я бы ей сказала, чтоб она прогнала этого дядю Леву-придурка. Что он здесь прибился? Хлюпает прямо по лужам. Мычит. Только к ней не подступишься, она нас всех ненавидит. Знаешь что?!

Лейла. А море шумит. Я помню. О, как под него спать хорошо!

Надя. Лейла! Мне кажется, что комендантша нас, знаешь, почему ненавидит? Мне кажется, что она ворует. Она участки поделила между уборщицами, чтоб мы лишнее мыли, и себе загребает наши копейки. Я ее ненавижу.

Лейла. Ты говори тише. Про комендашку.

Надя. Она ворует!

Лейла. Да! Тише! Она ворует наши копейки. О, я это знаю!

Надя. Хоть бы ее посадили в тюрьму!

Лейла. Как только ей не стыдно! Она думает, раз театр, то все смотрят, как у них пьеса блестит, и никому нет дела, как обижают уборщиц. Никто не хочет себе настроение портить. А сказать нельзя, потому что я не москвичка, они придерутся к прописке и выгонят.

Надя. Я могу сказать, но не скажу. Пусть подавится. Я скоро и так уйду. От вас от всех тоска.

Лейла. Мне нравятся ваши парни. У них светлые глаза.

Надя. А ты им нравишься?

Лейла. О, я бы хотела!

Надя. Почему ты то слышишь, то не слышишь?

Лейла. Это зависит от вибрации голоса. Я так думаю. Я чувствую, что ты уже очень сильно дрожишь, Надя.

Надя. Эта корова обязана дать нам телогрейку, раз мы на улицу выбегаем.

Лейла. Комендашка телогрейки загнала. Мне так кажется. У нас в Дагестане загнали бы.

Надя. У вас нет такого снега.

Лейла. Куда ты все время поглядываешь? Ты креста побаиваешься? Это же театральный крест. Ненастоящий. У них тут все бездарное. А хоть они сильные и грубые, а в кресте в этом силы нет, они тут все бездари.

Надя. Дура ты. Дура!

Лейла. Грубиянка. Это ж они тут в своих спектаклях выгибаются, а ты трясешься, глупенькая. Ты от их бездарности трясешься, потому что они очень сильные. Могучие. Я же все-таки кончила университет, я хоть что-нибудь понимаю. Они тут навсегда. Навсегда. Их этот крест не спасет, не накажет. Он ноль.